Да зубчатые,

Как будто бы из часового механизма,

Колёсики шпор.

Я благодарен тебе.

Но почему я полюбил

Арбатские переулки,

Где на особнячках с колоннами,

В тех местах,

Где отвалилась штукатурка,

Темнеет дранка,

Где, если заглянуть в окна,

Видны уголки багетов?

Большие куски штукатурки

Валялись на тротуаре,

И прохожие разносили

В самые дальние районы города

Следы.

Вздыхая,

Я ночами бродил

По хорошо промытой дождями

Москве

С тонкой тетрадкой,

Свёрнутой в трубку.

В ней были стихи.

За мной тянулись по всему городу следы.

Я задумчиво упирал трубку в подбородок,

Я дул в неё,

Я смотрел сквозь неё,

Как в подзорную трубу, на небо.

Я видел Марс.

Он был мне неинтересен.

1959

* * *

Стихам своим служу. Я, как солдат, пред ними

Навытяжку стою. Как я дрожу

Под взглядом их. С ребячьих лет доныне

Им, своенравным, я принадлежу.

Где жалость? Милосердье? Час едва ли

Я счастлив был! Спокойствие моё?

Они меня средь ночи поднимали

К столу!

Так поднимают лишь в ружьё.

Я верен им во всём. В любви. И в быте.

Гоняли по земле. Загонят в ад.

А при смерти им прохриплю:

— Простите,

Коль был я перед вами виноват...

1961

РЕБЁНОК

И вот идёт по городу ребёнок

С большою, вроде тыквы, головой.

Среди людей, автомашин, лебёдок,

Рискуя, словно на передовой.

От леденцов его ладони липки,

Не верит он в существованье зла!

А безмятежность медленной улыбки

Лишь с синевой поспорить бы могла.

Жизнь города его в свою орбиту

Ввела. Кричит кондуктор: «Не зевай!..»

Он на минуту чувствует обиду

И губы надувает на трамвай.

Гудки машин ему — как звуки лютен.

Идёт на них, неведеньем храним...

Как верует он в то, что абсолютен

Его покой! Мы — трусы перед ним.

1964

* * *

Там валуны, шершавые на ощупь,

Там тьма, и глушь, и травы по плечам.

Там в полдень рощи,

Как старухи, ропщут

И, словно дети,

Плачут по ночам.

Мы в том краю солдата схоронили.

Трещал сушняк, ручей гремел навзрыд.

Под рыхлым пнём, светящимся от гнили,

Сырою ночью был наш друг зарыт.

Тот низкий холм

Уже трава покрыла,

Его теперь и не отыщешь днём...

Лишь по ночам горит его могила

В краю пустынном голубым огнём.

1952

* * *

Есть в мире чудаки. Они живут средь нас.

Восторженные! Волосы по плечи.

Замысловаты и мудры их речи.

Поступки удивительны подчас.

Очки убоги. Ниткою оправа

Замотана. Зайди на их чердак —

В досаде лишь всплеснёшь руками: право,

Вот чучело-то! Батюшки, чудак!

Мечтают всё! До уха одеяло

В ночи натянут, слыша шум в трубе...

А мне бывает жаль, что я так мало

Причуд на свете разрешал себе!

1961

МЫСЛИТЕЛИ

Мыслители, наморщив лбы,

Шли,— как в пике идут пилоты,—

Во глубь материи,

дабы

Понять явление природы.

И руки сильные скрестив,

Они, воинственные люди,

Сидели важно, опустив

Главу шишкастую ко груди.

И преуспели кое в чём,

В беседах за стаканом чая,

Как бы фонариком-лучом

Глубины мира освещая.

Вначале холоден как лёд,

Он вдруг, махая чайной ложкой,

Так разойдётся, что прольёт,

Крича, на скатерть чай — оплошкой.

Он человек: и может влоск

Напиться. И от старки крепкой

Качаться. Но недвижен мозг —

Его Величество — под кепкой.

Тропинка к истине сложна,

И потому в мышленье чистом

Отвага дерзкая нужна

Не менее, чем альпинистам.

Не выходя по многу дней,

Сидит — ладонью трёт плешину.

А это всё-таки трудней,

Чем влезть с верёвкой на вершину.

И в созерцании немом

Мудрец в каморке — Диогеном.

Но стены бешеным умом

Он прожигал, как автогеном.

Куда б ни ставил он стопу

Немела публика повсюду.

Да, мысль, попавшая в толпу,

По действию подобна чуду.

Он мыслит! Он подъемлет щит.

Взял меч. Он плащ закинул пылко.

Он мыслит! Голова трещит

От лобных пазух до затылка.

Бывает вправду горяча

Дискуссия! И в поединке

Сойдутся два бородача.

Глядишь — и только шерсть на ринге.

О, темперамент мудреца!

Речь горною гремит рекою.

Но сядет, побледнев с лица

И за сердце схватясь рукою.

И в мир идей, творя полёт,

Он жажду небом утоляет...

Мыслитель пляшет и поёт.

Мыслитель слезы утирает.

Он в возбужденье без конца!

Он вечно мчит куда-то в мыле...

А кто сказал: для мудреца

Бесстрастье подобает в мире?

1964

ВОДА

Я до тепла был в молодости падок!

Ещё б о печке не мечтать, когда

По желобку меж стынущих лопаток

Струится холодящая вода!

От той смертельной, муторной щекотки

Спирает дух, как на полке в парной,

Особенно когда ещё обмотки

Пропитаны водою ледяной.

Шинель моя намокла, как мочало.

Умерь попробуй звонкий лязг зубной!

Вода стонала,

хлюпала,

пищала

В зазоре меж подошвой и ступнёй.

Она была обильною и злою,

Текла с дерев на лоб, на щёки, в рот.

Её с лица я отирал полою,

Как возле топки отирают пот.

В разливы рек я брёл и брёл по шею,

Я воду клял и клял на все лады.

Я не запомнил ничего страшнее

Холодной этой мартовской воды.

1953

ГУНН

Где у гор раскинулась лагуна

И высокий кипарисный сад,

Раскопали погребенье гунна,

Умершего столько лет назад!

Он лежал, внушительный владыка,

В окруженье двух невзрачных слуг.

На руке браслет из сердолика.

Щит. Копьё. Кинжал. Колчан. И лук...

...Что он помнил? Вот была работа!

Воинский неистребимый пыл!

Запах крови, варева и пота.

В круглых чашах молоко кобыл,

Рим тонул в неимоверном гаме.