Но не была мне жизнь тяжёлой.

Мне жребий выдался иной:

Едва расстался я со школой,

Я тотчас принят был войной.

И в грохоте, способном вытрясть

Из тела душу,

на войне,

Была совсем ненужной хитрость,

Была доверчивость в цене.

Я ел — и хлеб казался сладок,

Был прост — и ротой был любим...

И оказался недостаток

Большим достоинством моим.

1957

* * *

Хочу быть начинающим поэтом,

На мэтра говорящего смотреть.

Он грозный ходит, он брюзжит при этом.

Его лицо багрово, словно медь.

Он в кресло спускается устало.

Он пышет трубкой, тяжело дыша...

О, как бы я хотел, чтоб трепетала

В надежде и неведенье душа!

Он щёлкнул пальцами, ища примера,

Нашёл, и голос вверх идёт, звеня,—

Тут что-то из Шекспира, из Гомера.

Я сник. Я стих. Уже он стёр меня...

Но вот он поднимается из кресла,

С улыбкой слабой треплет по плечу.

И ожил я. Душа моя воскресла!

Счастливый, я на улицу лечу.

Средь города, средь бешеного мая

Лечу я, не скрывая торжество,

Тетрадку к сердцу крепко прижимая,

Не видя и не слыша ничего...

1960

ПРОСТОТА

Был мир перед нами обнажён,

Как жуткий быт семьи, в бараке.

Иль как холодный, из ножен,

Нож, оголяемый для драки.

Еда и женщина!..

Сняты

Покровы с жизни.

В резком свете

Мир прост!

Ужасней простоты

Нет ничего на этом свете.

Мы шли. Дорога далека!

Держались мы тогда непрочной,

Мгновенной сложности цветка

И синей звёздочки полночной.

1960

ЛЕТИМ

Звериное тепло домашнего уюта...

А комната — так будто бы каюта.

И кажется, качается диван.

Жизнь за окном — Великий океан!..

А комната? Её несёт куда-то!

На стенке календарь. Какая нынче дата?

А комната? Среди скитаний — стан.

По звёздам держим путь. Вверх подыми секстан!..

Свисают простыни. Нестойкий привкус чада.

И ползает дитя, Бьёт погремушкой. Чадо!

За стенкой холода. Но ход необратим —

И потому вперёд куда-то мы летим.

Дитя бубнит во сне. И пар от молока...

Проносятся в окне со свистом облака!

1965

ЖЕНЩИНА

Весна. Мне пятнадцать лет. Я пишу стихи.

Я собираюсь ехать в Сокольники,

Чтобы бродить с записной книжкой

По сырым тропинкам.

Я выхожу из парадного.

Кирпичный колодец двора.

Я поднимаю глаза: там вдалеке, в проруби,

Мерцает, как вода, голубая бесконечность.

Но я вижу и другое.

В каждом окне я вижу женские ноги.

Моют окна. Идёт весенняя стирка и мойка.

Весёлые поломойни! Они, как греческие празднества,

В пору сбора винограда.

Оголяются руки. Зашпиливаются узлом волосы.

Подтыкаются подолы. Сверкают локти и колени.

Я думаю о тайне кривой линии.

Кривая женской фигуры!

Почему перехватывает дыхание?

О, чудовищное лекало человеческого тела!

Я опускаю глаза. Хочу пройти через двор.

Он весь увешан женским бельём на верёвках.

Это — огромная выставка интима. Музей исподнего.

Гигантская профанация женственности.

Здесь торжествуют два цвета: голубое и розовое.

В чудовищном своём бесстыдном разгуле плоть

Подняла эти два цвета, как знамя,

Коварно похитив их у наивности,

Я пытаюсь всё-таки прорваться на улицу,

Увернувшись от наволочки.

Я ныряю под ночную сорочку,

Я выныриваю так, что шёлковые,

Чуть влажноватые чулки

Проволакиваются по моему лицу.

Я поднимаю глаза. Там, вдалеке, в проруби,

Как вода, мерцает голубая бесконечность.

Я облегчённо вздыхаю.

Но вижу, что и там проплывает облако,

Округлое,

как женщина.

1962

ВСТРЕЧА НА ВОКЗАЛЕ

На продпункте я ел

По последним талонам.

Вслед печально смотрел

И махал эшелонам.

Пил пустой кипяток

С населеньем вокзала.

Кружки три — не питок!

Больше трёх не влезало.

С дальних, призрачных рощ

Ветра резкая сила

Листьев радужный дождь

На перрон заносила.

Я ходил взад-вперёд.

Всё мне было знакомо:

Жил дорожный народ

На перроне, как дома.

Рыжий парень с ножа

Кушал серое сало.

Ртом заколки держа,

Баба волос чесала.

Скучный полдень томил.

Сев со смазчиком рядом,

Я солидно дымил

Молодым самосадом.

Смех вдруг вспыхнул, звеня,

Как-то чисто и ломко:

Бросив взгляд на меня,

Мимо шла незнакомка.

Шла она стороной,

В неуклюжей, нескладной,

По колени длиной,

Грузной стёганке ватной.

Неуклюжий наряд,

Неуклюжа фигура.

Только синим был взгляд

Да коса белокура!

Я застыл, сам не свой,—

С сердцем не было слада,—

Под густой синевой

Горделивого взгляда.

Я хотел подойти,

Но проклятая робость

Пролегла на пути

Между нами, как пропасть...

Вдалеке семафор,

Предвещая разлуку,

Как усталый актёр,

Поднял горестно руку.

И под пляску колёс,

Под колёс переборы

Поезд грозно унёс

Гору дыма в просторы.

Много минуло дней

С той поры, и не скрою,

Вспоминал я о ней

С затаённой тоскою,

Вспоминал,

крепким сном

Под кустом забываясь

И в полку запасном

Поутру обуваясь.

За обедом вдруг стук

Раздавался, бывало,—

Это ложка из рук

У меня выпадала...

1955

ЦЫГАНЕ

Вот племя странное! Бредут

В Норвегии, в России, в Гане.

Взад и вперёд. То там, то тут,

Как сами же поют.

Цыгане!

Лежит с гитарою. Ленца.

Не в лад стучат в дорогу кони.

Вперёд дорога без конца,

Туда, где ель на небосклоне.

Сидит араб. Долбит Коран.

Пройтись до кирхи трудно шведу.

И лишь один индийский клан

Поднялся и пошёл по свету.

Такая уж у них стезя.

Закон, страшней кровавой мести,

Гласит: нельзя, нельзя, нельзя