1961

ПУСТОЙ ОБРЯД

Суровой повседневности обряд,—

Вопрос: «Как жизнь?» И тут по ритуалу:

«Да ничего».— «Ну будь...» — «Вот так-то, брат...»

Но человек начнёт мало-помалу

Рассказывать:

«Такие, брат, дела...—

Сначала, так, с неловкостью, несмело,—

Жена на той неделе умерла.

Дочь что-то, между прочим, заболела.

Зашёл бы. Как-никак...»

Я на него

Гляжу. Он козырёк надвинул. «Э, он плачет...»

...Спроси: «Как жизнь» — ответят: «Ничего...»

Но это ничего ещё не значит.

1965

Я, ЛЮДИ, С ВАМИ ЕЛ И ПИЛ

Я люди, с вами ел и пил...

Я, единица, не был дробью!

И всё же род людской лепил

Меня по своему подобью,

Чтоб я вставал во всей красе,

Подняв гранату перед дотом,

Чтоб я хихикал, как и все,

Давясь скабрёзным анекдотом.

Я в разговорах долгих вяз,

И если опустить детали,

Ведь вы меня одним из вас

По праву полному считали!

И на полу в товарняке

Меж лыж и плотницкой пилою

Дыханье ваше на щеке

Я чувствовал ночной порою.

Я, люди, с вами ел и пил...

Шёл на дневальство, покалякав.

Могучий дух над Русью плыл

Казарм, госпиталей, бараков.

Мы сами все чуть что — содом!

Мы спорим, горячимся, ропщем.

А ведь другому не даём

Над мнением подняться общим.

И будто бы мне вменено

В обязанность: в тени горсада

Играл я с вами в домино,

Поддакивал, коль было надо.

О, как ваш переменчив нрав:

Лишь крик: «Ребята, неужели?!» —

Хрипя, бросались, растоптав.

Но миг — и вы уж пожалели.

Я, люди, с вами ел и пил...

Я не гнушался хлебом-солью,

Я тоже отдавал свой пыл

Бродяжьей песне и застолью.

Галдели мы у переправ.

Сходились для ночной облавы...

Ну что ж, я в чём-то был неправ,—

Но в чём-то были вы неправы!

Бежали мы одним путём,—

В метро со злобою во взоре

Меня толкали вы локтём,

Я наступал вам на мозоли,

Я кашлял, я потел, я сип.

Нельзя быть вроде отдалённей!

Но вы передавали грипп

Сквозь вашу теплоту ладоней.

Я, люди, с вами ел и пил...

Спал под шинелькою одною

И одиночество купил

Неимоверною ценою!

Под тентом в глубине Москвы

Сидел я, пиво попивая,

Хоть кружку захватали вы,

Как ручку старого трамвая...

Я не был сладок, не был кисл.

Давался гладить по головке.

Как был противен здравый смысл

В заплесневелой поговорке!

Вне очереди влезть хотел.

Воды ждал в захрипевшем кране,

А дым от перегретых тел

Стоял до мокрых балок в бане.

Я, люди, с вами ел и пил...

Носил одежды «Москвошвея».

Стандартный галстучек купил.

До рези натиралась шея.

К чему отличия печать.

Вы люди. Правильного склада!

Вам дали право обучать:

То делай! Этого не надо!

Прислушиваясь к деревам,

Я ночью шёл в лесу, далече...

О, как меня тянуло к вам,

Где щи, где пар, где ваши речи!

А ну попробуй не уважь!

Отец! Но вы бывали строже...

Я был затерян среди вас.

Вы люди. Но и я ведь — тоже!

1965

* * *

Она жена моя,

Нет, не невеста,

Она жена.

Она встаёт чуть свет.

Она в смятенье не находит места,

Когда меня с работы долго нет...

Шла девочка со мной

Когда-то, где-то,

Беспечная.

Мы плыли по реке...

Пять лет уже ночами до рассвета

Моя жена спит на моей руке.

Она жена моя,

Нет, не подруга,

Она жена.

Рот молчаливо сжат.

Коль плохо мне, два чёрных полукруга,

Печальные, у глаз её лежат.

Шла девочка со мной.

Пред нами лютой

Пылала полночь

Лунной красотой...

Мою жену с той девочкой не спутай.

Я девочки совсем не знаю той.

1955

* * *

Ты не плачь, не плачь, не плачь. Не надо.

Это только музыка! Не плачь.

Это всего-навсего соната.

Плачут же от бед, от неудач.

Сядем на скамейку.

Синевато

Небо у ботинок под ледком.

Это всего-навсего соната —

Чёрный рупор в парке городском.

Каплет с крыши дровяного склада.

Развезло. Гуляет чёрный грач...

Это всего-навсего соната!

Я прошу: не плачь, не плачь, не плачь.

1965

ЛЮБИМЫЕ

Характер всех любимых одинаков!

Весёлые, они вдруг загрустят,

Отревновав, отмучившись, отплакав,

Они угомонятся и простят,

И зацелуют. Не дадут покою!

Руками шею крепко обовьют.

Взглянув в глаза, к щеке прильнут щекою.

Затормошат. Любимым назовут!

Но лишь попробуй встретить их сурово,

Лишь руку осторожно отстрани,

Скажи: «Сейчас мне некогда!» — и снова

На целый день надуются они.

...Нет трогательней в мире беспорядка

Волос их мягких в тот рассветный час,

Когда они доверчиво и сладко

Спят, разметавшись, на руке у нас.

Любимые!

Когда мы уезжали,

Нас, юных, мешковатых и худых,

Они одни средь ночи провожали

По чёрным лужам в туфельках худых.

Мы строго шли вперёд.

Что нам, героям,

Смятенье их,— дорога далека!

Они бежали за поющим строем,

Стирая слёзы кончиком платка.

Они в ночи стояли вдоль перрона,

Рыдая,

с непокрытой головой,

Пока фонарь последнего вагона

Не потухал за хмарью дождевой.

И в час, когда на тротуарах наледь,

Возвышенных достойных судеб,

Они стояли, чтобы отоварить

Мукою серой карточки на хлеб.

И снилось нам в огне чужого края:

Их комнатка — два метра в ширину,—

Как, платье через голову снимая,

Они стоят, готовятся ко сну.

Любимых, как известно, не балуют —

Два-три письма за столько лет и зим!

Они прижмут к груди и зацелуют

Те десять строк, что мы напишем им.

Они в товарняках, по первопуткам

К нам добирались в тот далёкий год,

С убогим узелком, они по суткам

Толкались у казарменных ворот.

А часовой глядел на них сурово.

Любимые,

не зная про устав,

Молили их пустить и часового

В отчаянье хватали за рукав.

Они стоять могли бы так веками,

В платках тяжёлых, в лёгких пальтецах,

От частых стирок с красными руками,

С любовью беспредельною в сердцах.

1955

* * *

Сосед мой, густо щи наперчив,

Сказал, взяв стопку со стола:

— Ты, друг, наивен и доверчив.

Жизнь твоя будет тяжела.