Оживший незнакомец простонал.

Монах прервал молитву, вздрогнул и открыл глаза, которые мгновенно наполнились ужасом из-за открывшегося им зрелища, от которого он был не в силах отвести взгляд.

Фигура снова простонала, медленно садясь и одновременно поворачиваясь лицом к несчастному монаху, оцепеневшему от страха.

– Господи… господи спаси! – воскликнул монах.

Он попытался встать, но его так трясло, что он не смог этого сделать, ибо фигура не сводила с него жутких глаз. Но все же монах собрался с духом и еле слышно произнес:

– Изыди, сатана, повелеваю тебе.

Фигура не обратила на его слова внимания, зато предприняла некие зловещие действия, опустив руку на плечо монаха. Но это избавило его от оцепенения, и он вскочил, воскликнув:

– Иегова, помоги!

Фигура не ответила, но встала, не выпуская плеча монаха, и между ними завязалась смертельная схватка, длившаяся несколько минут. Монах, преисполненный отчаяния, мужественно сопротивлялся, но доставшийся ему противник был многократно сильнее его, и монах начал постепенно уступать, пока, не испустив отчаянный вскрик, не был вынужден рухнуть на колени.

В этой позе незнакомец схватил его за горло, стиснул его и упирался коленом ему в грудь, пока несчастный монах не умер.

Прошло несколько минут, прежде чем незнакомец, только что восставший из мертвых, разжал пальцы на горле монаха. Он крепко стискивал горло обеими руками, но при этом лицо его было обращено к луне, чьи лучи заливали его до пояса. Казалось, что лунный свет придавал ему сил с каждым вздохом.

Но каким страшным было это лицо – со смертельно-бледным лбом и жуткими на вид глазами, который словно отражали лунный свет подобно тому, как он отражается от стекла.

Несчастный монах стоял на коленях, прижатый спиной к стволу дерева, на котором он до этого сидел. Лицо его было обращено вверх, глаза едва не вылезали из орбит, а руки конвульсивно сживали руки врага. Но силы покидали его по мере того, как враг становился сильнее. Капюшон свалился, и бритую голову монаха заливал лунный свет.

После наполненной смертью паузы фигура медленно разжала пальцы на горле монаха и отступила на шаг-другой, обозревая результат своих дел. Тело монаха осталось в той же позе, в которой он боролся за угасающую жизнь, и создавалось впечатление, будто его мускулы окаменели после смерти, но это ствол дерева оказывал ему достаточную поддержку.

– Мертв! – прошептала фигура. – Мертв!

Убийца перешел на открытое пространство, на которое беспрепятственно проникал лунный свет, и с этого места рассмотрел ужасное дело своих рук.

– Мертв… мертв! – снова прошептал он.

Это было несомненно, и все же оставалось тело монаха, и, если бы не наклоненная назад голова с устремленным вверх лицом, то легко можно было бы предположить, что умер он во время молитвы. Но все равно было очевидно, что стало причиной его смерти.

– У меня должна быть жертва, – пробормотал незнакомец. – И неужели я всегда обречен встретиться с муками смерти, чтобы ожить на таких условиях? Никогда не достичь возрождения без смертных муки, и почему? Потому что я никогда так не сумел получить добровольное согласие молодой и прекрасной девственницы? Тогда я смог бы на целый сезон избежать такой страшной альтернативы.

Некоторое время он покружил вокруг тела монаха, потом подошел и сел рядом с ним на ствол, погрузившись в размышления, но потом посмотрел на тело и сказал:

– Да, у меня есть план. Церковь предоставляла много жертв… так пусть она предоставит одну жертву мне. Церковь предоставит жертву и снабдит меня средствами для получения этого подношения. Отлично, так я и сделаю.

Он встал, еще раз обошел тело, затем приблизился к нему, явно приняв решение, и сказал:

– Я тоже стану монахом из святейшего ордена святого Франциска. Да, такое мне подойдет. Я возьму его рясу, теперь она послужит мне и легко введет в религиозный мир. Теперь я добрый монах Франциск. Моя ученость и святость велики, я широко известен, и спрос на меня велик. И воистину будет странно, если на таком дереве не окажется плода. Уверен, что я его заслужил.

Он ухватился за тело, стянул с монаха рясу и быстро в нее облачился, оставив тело лежать возле дерева. Отбросив свою одежду в сторону, он накрыл голову капюшоном и, взяв принесенный с собой посох, уже собрался уйти. Но тут ему в голову пришла внезапная мысль, он вернулся и стал обшаривать карманы монаха.

– Говорят, эти церковники никогда не путешествуют с пустыми карманами. И если у него есть золото, то оно может с равным успехом оказаться как у меня, так и у любого, кто пройдет мимо.

Он нашел два кошелька, которые дали монаху Фиаметта и Хосе, и кошелек само монаха. Кроме них нашлись письма и бумаги, который он сунул в карман, едва просмотрев.

– Они помогут мне успешно сойти за человека, которого я буду изображать. Я стану монахом. Я стану отпускать грехи и исповедовать бедные заблудшие души, и отправлять их в вечные путешествия.

Мерзкая и жуткая улыбка мелькнула на его лице, и, прихватив все, что он счел необходимым или ценным, он покинул это место.

Неподалеку от Неаполя, на небольшом расстоянии друг от друга, располагались два женских монастыря.

Одним из них был монастырь святой Марии Магдалины, а вторым монастырь святой Цецилии. Их разделяло мили полторы, или чуть больше – но это по дороге, а не по прямой линии.

Был уже поздний вечер, когда большой колокол в монастыре Марии Магдалины дал знать, что кто-то просит его впустить. Настоятельницу монастыря, женщину в возрасте, с гордым характером и немало склонную к личному комфорту, этот звон сильно раздосадовал, ибо обещал некие проблемы или неприятности.

– Так-так, – пробормотала привратница, сидевшая у очага. Она встала и подошла к воротам, разглядывая через железную решетку того, кто потревожил ее размышления и стремление к добрым делам, которым наградило ее провидение. – Ну, и что тебе нужно?

– Я бедный странствующий брат из ордена святого Франциска. Меня застигла ночная тьма, и я прошу крова и пищи.

– Друг и брат-францисканец, сейчас уже позднее того часа, когда мы открываем ворота для незнакомцев.

– Там, в Риме, совсем выжили из ума, – заявил монах, – раз для того, чтобы получить кров, нужно добраться до ворот святого дома до определенного часа. И как раз те, кому больше всего нужна крыша над головой, должны ждать на улице и помирать от холода.

– Ворота закрыты.

– Вижу.

– А ключи у аббатисы.

– И она не предоставит мне кров и пищу?

– Я не могу ее спрашивать.

– Значит, я должен буду оставаться за стенами до утра, а потом брести обратно в святой город, где я скажу, что их посланник не смог получить отдых и кров в этом монастыре.

– Ты пришел из Рима?

– Да. Так ты отказываешься передать аббатисе, что здесь недостойный брат-францисканец, который ждет, что его впустят?

Привратница не ответила, потому что была слишком возмущена, чтобы отвечать, но одновременно слишком испугана, чтобы отказаться исполнить просьбу монаха, ибо говорил он повелительным тоном, указывающим, что за его заурядной внешностью стоят некие важные персоны.

Поэтому она и пришла к аббатисе, первым делом высказав ей покорность и уважение.

– Госпожа моя, – поведала привратница, – там некий монах, который просит его впустить.

– Что ж, – отказала аббатиса, – мы не можем его впустить.

– Я ему так и сказала, но вы не поверите тому, что он сказал. Мол, святому пилигриму из Рима придется провести ночь у ворот, а потом вернуться в святой город и рассказать о нашем негостеприимстве.

– Он так и сказал?

– Так и сказал.

– Тогда впусти его.

– Впустить! – удивленно вскликнула привратница, широко распахнув глаза, и повторила: – Впустить?