– Ну что, Хелен! – спросила миссис Вильямс. – Тебя это все еще мучает? Все еще ревешь?

– Разве у меня нет причины реветь?

– Хорошо, хорошо. Я пришла, чтобы сказать тебе всего несколько слов. Боюсь, что я погорячилась с предложением барона Штольмайера.

– О, мама, – закричала Хелен с обновленной надеждой, – как я рада слышать эти слова. Значит, теперь ты не будешь просить меня принести себя в жертву человеку, которого я никогда не полюблю? Не говори больше о прошлом. Достаточно того, что тобою овладели лучшие чувства, дорогая мама, я счастлива.

Такие слова могли смягчить сердце матери, но у этой женщины сердца не было. После паузы она приступила к своему плану.

– Возможно, моя дорогая, что так даже лучше.

– Конечно, лучше, потому что я совсем не хотела отдаваться тому, в ком я не могу найти абсолютно никакой привлекательности. В самом деле, мама, я испытываю отвращение к этому человеку, он урод.

– Да, об этом больше не нужно будет говорить. Я пришла попрощаться с тобой, только Небесам известно, когда мы встретимся снова.

– Что ты имеешь в виду, мама?

– Я имею в виду, моя дорогая, то, что говорю. Я прямо сейчас отправляюсь в тюрьму.

– В тюрьму?

– Да. Это, конечно, неприятно, но, как я тебе уже сказала, я была слишком оптимистична и строила слишком много планов, думая, что ты выйдешь за барона, поэтому я заняла кое-какие деньги, чтобы выплатить старые долги, а поскольку я не смогла выплатить их, меня арестовали. Сейчас я отпросилась на полчаса, через полчаса я должна быть у ворот городской тюрьмы.

Хелен выслушивала это заявление в полном ужасе. Она была слишком плохо знакома с обычаями общества, поэтому не смогла распознать ложь: ведь тот, кто арестовывает, никогда не отпустит арестованного из тюрьмы на полчаса.

– О! Мама, мама, – зарыдала она, – разве так может быть?

– Я не знаю, – сказала миссис Вильямс, – может так быть или нет. Все, что я знаю, – это то, что я совершенно готова провести остаток своих дней в темнице.

Хелен знала о тюрьме только по романтической литературе, поэтому не удивилась, когда ее мать упомянула темницу. Если бы она еще сказала о цепях, хлебе и воде и куче соломы в качестве кровати, бедная Хелен поверила бы и в это.

Поэтому неудивительно, что мысль о катастрофе предстала перед ней в самом ужасном свете. Она почувствовала, что вся ее радость от недавнего избежания женитьбы на бароне Штольмайере рассеяна ветром.

Она так окаменела от удивления и горя, что в течение нескольких секунд не могла говорить, а миссис Вильямс воспользовалась этой тишиной и добавила:

– Я не буду просить ни одну из своих дочерей сделать жертву. Раз уж я слишком уважала членов нашей семьи, уважала до такой степени, что залезла в долги, которые не могу отдать, я должна отвечать за последствия.

– О! Нет, нет.

– О! Очень легко сказать: «О! Нет, нет». Но все складывается как: «О! Да, да». Единственное, что мне остается сказать, – это что я вынуждена уехать из этой местности, лучше всего будет сказать, что я умерла.

– Небеса, помогите мне!

– И тогда, конечно, – продолжила миссис Вильямс в самой мученической и самоотверженной манере в мире, – и тогда, конечно, люди не станут искать меня и ты тоже сможешь со временем забыть меня.

– Мама, мама, разве это не жестоко?

– Моя дорогая, я не могу сказать, что думаю так. Возможно, я ошиблась и слишком далеко зашла, поверив, что ты выйдешь за барона Штольмайера из Зальцбурга. Я рассчитывала на тебя.

– Но, мама…

– О! Нет смысла ничего говорить.

– Кредитор так неумолим?

– Да. Я… он думает, что я обманула его. Он спросил меня, могу ли я назвать день твоей свадьбы с бароном, поскольку больше никакие уговоры на него не действовали, а поскольку, конечно, я не могла сказать ему этого, он взбесился и стал угрожать мне судебным преследованием. Я не думала, что он станет это делать, но он сделал. И теперь я под арестом.

– Но разве ничего нельзя сделать?

– Я не вижу никаких выходов из сложившейся ситуации. Барон, когда он делал свое предложение, очень хотел получить немедленный ответ, в таком случае он бы начал приготовления к свадьбе, об этом бы узнали и поверили мне. Но сейчас единственным спасением для вас является мое отправление в тюрьму, откуда я больше никогда не выйду.

Хелен горько плакала.

– Поэтому, моя дорогая, я прошу тебя не думать об этом. Я уже готова идти и не ругаться с тобой. Но я еще ничего не сказала твоим сестрам, поскольку думала, считала, что лучше всего будет рассказать обо всем сначала тебе, поскольку ты больше всех в этом замешана.

– О! Это так страшно, очень страшно!

– Прощай, прощай. Может, мы еще встретимся, а может, и нет. Я желаю всем вам счастья.

Миссис Вильямс двинулась к двери, но она еще не дошла до нее, как к ней бросилась Хелен и, удерживая ее, закричала:

– Нет, нет. Так не должно быть. Если кто-то должен стать жертвой, то пусть ею буду я.

– Что ты имеешь в виду, Хелен? – спросила миссис Вильямс с поддельным удивлением.

– Я, я имею в виду, мама, что, что я, я спасу тебя, я оставлю все надежды на счастье в этом мире, потому что, кажется, это моя судьба, я соглашусь.

– Согласишься стать баронессой Штольмайер из Зальцбурга? Я правильно поняла?

– Да, да. Помогите мне, Небеса! Я чувствую, что у меня нет другого выбора. Страшные вещи, о которых я узнала, не оставляют мне другого выбора. Я должна согласиться, и я соглашусь, если это спасет тебя от тюрьмы.

– Спасет, спасет, моя дорогая, если мне удастся убедить моего настойчивого кредитора в том, что ты действительно согласилась и что это не моя ложь, выдуманная с целью избежать тюрьмы. Но если бы ты написала несколько слов, что даешь согласие, этого было бы достаточно.

Это была хитрая уловка со стороны миссис Вильямс, поскольку, хотя она вовсе не намеревалась отдавать такой документ барону, эта расписка стала бы оправданием всех будущих упреков по отношению к ней позже.

Несколько написанных слов, которых было вполне достаточно, как думала миссис Вильямс, чтобы заставить бедную Хелен выйти замуж, были написаны, потому что в характере Хелен не было двуличия и то, что она говорила, она была готова подтвердить в письменном виде.

– Хорошо, моя дорогая, – сказала миссис Вильямс, – несмотря на то, что ты сейчас не чувствуешь себя счастливой от предстоящей свадьбы, можешь мне поверить, тебе понравится твоя жизнь, потому что, когда ты станешь немного старше, ты найдешь, что обладание большим состоянием – самая важная вещь, на которую нужно обращать внимание.

Хелен покачала головой, но ничего не ответила. Она не была согласна со сказанным ее матерью, но она была слишком шокирована, чтобы еще что-то обсуждать.

– Всю свою жизнь, – добавила миссис Вильямс, выходя из комнаты, – ты будешь испытывать глубокое удовлетворение от того, что спасла меня от тюрьмы, то есть спасла мне жизнь, потому что я уже думала, что мне придется умереть.

Джек Прингл никогда не обещал ничего без намерения выполнить обещанное, независимо от того, удастся это ему или нет. Соответственно, когда он пообещал, что произведет необходимое и тщательное расследование на предмет того, верна ли молодому человеку Хелен Вильямс, он сразу же отправился делать это в самой прямой манере в мире, то есть задать вопрос самой миссис Вильямс. Этот вопрос, по его замыслу, должен был быть абсолютно прямым, и ответ на этот вопрос должен был быть таким же.

На такое решились бы немногие, но Джек считал, что смелость города берет, и был уверен в успехе.

Он пошел в город, даже не зная, где живет миссис Вильямс, несмотря на подробное описание маршрута к ее дому, которое дал ему Том, сын старого моряка, который определенно не был лучшим указателем маршрутов в мире.