— Вы, наверное, в командировку? — спросил он, невольно прикидывая в уме, на сколько можно растянуть обсуждение этой темы.

Елена Юрьевна ответила чересчур поспешно и коротко:

— Да.

— По музейным делам? — не унимался Лев Александрович.

Она удивленно взглянула на него, словно пытаясь понять, почему он об этом спрашивает, а затем проговорила с таким видом, как будто лишь заполняла паузу в разговоре:

— Собираюсь поработать в библиотеке Эрмитажа. В нашем музее еще не описаны вещи, которые Константин Андреевич приобрел в Италии. Он ездил туда с женой в свадебное путешествие и привез целую коллекцию древностей. Египетские папирусы, греческие амфоры, фрагменты римской мозаики. Нужно выяснить по аналогиям, какой это век, где изготовлена вещь, каким мастером. У нас это называется провести научную атрибуцию, — Елена Юрьевна улыбнулась, подавая пример не слишком серьезного отношения к этим премудростям. — А вы?

Приготовившись к роли почтительного слушателя, Лев Александрович не сразу сумел ей ответить.

— Я часто бываю в Ленинграде, почти каждый год. Я там кончил морское училище, воевал… — Он изредка смотрел на нее, стараясь не пропустить выражения, которое свидетельствовало бы о ее одобрении или неодобрении его слов. — Теперь вот перед отставкой решил наведаться.

— Вы с такой грустью говорите об отставке! Неужели вам нравится, когда вами командуют! «Направо, налево, вперед, шагом марш!»

В ее словах невольно проскользнула насмешка, и Елена Юрьевна вызывающе улыбнулась, как бы подчеркивая, что и не собиралась ее скрывать.

— Никто мне таких приказаний не отдавал. В армии не только маршируют. Моя работа заключалась в другом, — Лев Александрович испытывал легкое неудобство оттого, что ему приходилось опровергать не столько факты, сколько ту уверенность, с которой о них говорилось. — Я занимался изучением инфраструктуры Персидского залива.

— Это, кажется, в Африке?

Заранее готовый к собственным промахам, он не ожидал такой оплошности с ее стороны.

— Вы хотели сказать, в Азии? — робко уточнил он.

— Да, да, конечно, — она заговорила быстрее, словно спешила загладить оплошность. — И что там, в этом, заливе?

— Из-за нефтяного бума там все очень быстро меняется, — сказал он, стараясь отвечать на ее вопрос и не отвечать на спрятанную в нем иронию. — Предприниматели с лихорадочной быстротой строят танкеры и порты, которых вы не найдете даже в самых новейших справочниках.

Заметив, что она резко отвернулась к окну, Лев Александрович смущенно замолчал и накрыл колени ладонями.

— Скажите, вам себя не жалко? — спросила вдруг Елена Юрьевна, и ее голос дрогнул. — Мы едем в такой город, а вы: «Танкеры!..» «Сердито лепятся капризные медузы, как плуги брошены, ржавеют якоря; и вот разорваны трех измерений узы, и открываются всемирные моря». Как это верно! Ленинград — это город искусства! Всемирный город! Всеевропейский! Вы хотя бы в Эрмитаже бывали?

— Представьте себе, да.

— И, останавливаясь у полотен маринистов, разглядывали всякие там шпангоуты.

— Их нельзя разглядеть, они спрятаны под обшивкой.

— Какая жалость! Воображаю, как вы скучали!

На этот раз Лев Александрович обиделся.

— Ну, знаете ли!.. В таком случае… — он угрожающе приподнялся в намерении пересесть на другое место. — Зачем вы предложили мне ехать с вами?

— Разве вы не поняли! Только из вежливости. А вы решили, что произвели на меня неотразимое впечатление, дорогой полковник Скалозуб?

— А вы думали, я горел желанием вас сопровождать? Мне вообще не понравилось в вашем музее. Это какой-то склеп.

Елена Юрьевна смолкла, сраженная этим словом.

— Как вы сказали?

— Склеп! Склеп! — Лев Александрович чувствовал, что терять ему нечего. — Там нет ни одной живой вещи!

— Разрешите, я встану, — решительно потребовала Елена Юрьевна.

Он молча убрал колени, и, протиснувшись между его ногами и спинкой переднего кресла, она пересела на другое место. Вскоре они порознь вышли в Ленинграде.

VIII

В ручьях кипела весенняя грязь, грузовики с мокрыми бортами таранили тяжело колыхавшиеся лужи, трамваи выгоняли мутную жижу из рельсов, ревели водопады в решетках запруженных водостоков, и всюду пахло сыростью, теплом и прогретыми асфальтовыми мостовыми. Лев Александрович хмуро разглядывал Неву, серые оплывшие льдины под мостом, университетскую набережную. Мысли относило к недавней ссоре. «Нехорошо получилось, нехорошо… — повторял он с досадой, вспоминая свои слова, казавшиеся все более несправедливыми, и постепенно убеждая себя в правоте Елены Юрьевны. — Заспорил с женщиной, обидел ее… Действительно, Скалозуб какой-то…»

Он решил извиниться перед ней и с набережной двинулся в Эрмитаж. Там он долго разыскивал библиотеку, пока ему наконец не показали красивую высокую дверь, толкнув которую он оказался в читальном зале. Елена Юрьевна действительно была там, — она устроилась у окна, держа перед собой огромную толстую книгу. Лев Александрович осторожно приблизился к ней и тихонько кашлянул.

— Это я. Здравствуйте.

От неожиданности она вздрогнула и закрыла локтем страницу книги.

— Хотел извиниться за тот разговор. Я был неправ и вел себя глупо.

От смущения Лев Александрович опирался всей тяжестью о спинку ее стула и, когда она попыталась немного привстать, чуть было не опрокинул ее.

— Какой вы неуклюжий! Хорошо, хорошо. Я вас прощаю.

Елене Юрьевне было очень неудобно сидеть с отставленным локтем, но после опасного реверанса со стулом она уже не решалась переменить позу.

Лев Александрович удовлетворенно вздохнул.

— Спасибо. А что вы читаете?

Его простодушный вопрос не таил в себе ничего такого, к чему можно было бы придраться, и она скрепя сердце ответила:

— Одну старинную книгу. О христианстве.

— А можно взглянуть?

Елена Юрьевна неохотно убрала локоть с книги, и Лев Александрович стал благоговейно листать переложенные папиросной бумагой страницы, пока не добрался до места, где лежала ее закладка.

— Кто это? — спросил он, глядя на изображение женщины в церковной одежде.

Она торопливо захлопнула книгу.

— Вам это имя ничего не скажет. Вообще здесь не принято громко разговаривать, мы мешаем…

Лев Александрович испуганно приник к столу.

— …И все-таки кто это? — прошептал он.

— Святая Олимпиада, ученица и друг Иоанна Златоуста, — так же шепотом ответила Елена Юрьевна, — Она знаменита праведной жизнью.

— И все?

— А что вам еще надо?

Лев Александрович попытался ей ответить, но Елена Юрьевна резко выпрямилась и откинулась на стуле, чтобы не слушать его шепота. Он продолжал что-то говорить, и она замотала головой, показывая, что все равно не разбирает ни слова.

— Мне скучно с вами спорить.

Тогда он тоже выпрямился.

— Почему?

— Вы видите только то, что лежит перед вами. Вы совершенно лишены духа, — сказала Елена Юрьевна, и ее красивые глаза расширились и наполнились слезами.

Он помрачнел.

— Не смею спорить. Готов признать, что в высшие сферы духа доступа не имею. Все?

Неожиданно она смягчилась.

— Не обижайтесь. Я не спала ночь после нашего разговора и сегодня едва держусь на ногах.

— Я не обижаюсь. Но сообщите хотя бы, где этот дух обитает?

— В небе. В космосе. В тишине. В облаках. Прочтите работы Константина Андреевича.

— Того самого? Композитора? — с сомнением спросил Лев Александрович, услышав это роковое для себя имя.

— Да, не удивляйтесь. Константин Андреевич не только музыку сочинял, он был великим философом.

— Видите, а я и не знал, — сокрушенно признался Лев Александрович. — Пробел в образовании. Что ж, обещаю наверстать. Спасибо за урок.

Елена Юрьевна смутилась.

— Какой урок! Что вы!

Она спрятала в сумочку листочки с выписками, и Лев Александрович помог ей сдать библиотекарю большую толстую книгу. Затем они вместе прошлись по Эрмитажу (возле одного из морских пейзажей она с улыбкой напомнила ему о шпангоутах), оделись и вышли на набережную.