— О, вы меня возрождаете к жизни! — театрально воскликнул Аркадий и сделал вид, что собирается упасть на колени.

Альбина почувствовала, что поторопилась выдать этот аванс.

— По-видимому, я вас зря хвалила, — она отступила на шаг.

— Чем же я вас разочаровал?

— Все. До свидания.

Она повернулась, чтобы уйти.

— Постойте! — крикнул он, шутовски простирая к ней руки.

— Послушайте, а вы случайно не?.. — она внимательно посмотрела ему в глаза, как бы стараясь подобрать нужное слово в зависимости от промелькнувшего в них выражения.

— Да что вы! — благородно оскорбился Аркадий, как будто понимая ее без слов, и они оба рассмеялись…

Он всю жизнь страдал из-за того, что был братом своей сестры. Когда в детстве их сравнивали друг с другом, то все восхищались Женей, ее вьющимися локонами, слегка удлиненными коленными чашечками, черными глазами и румянцем на щеках, и хотя у Аркаши тоже были локоны и румянец, на это никто не обращал внимания. Он с детства чувствовал себя уязвленным и не мог понять, почему все отказываются считать его таким же прелестным ребенком, как и сестра. Может быть, причина была в том, что он старше и он не девочка, а мальчик? Ведь мальчикам не очень-то принято умиляться и, словно девчонок, осыпать их восторженными поцелуями. Но постепенно ему становилось ясно, что дело вовсе не в этом: сестра попросту талантливее его и у нее все получается лучше. Она лучше лазила по чугунным оградам ленинградских парков, ныряла с набережной в Неву, быстрее плавала и даже дралась лучше него. Получалось, что не брат защищал сестру, а сестра брата. Стоило уличным забиякам увидеть ее яростно сощуренные, словно у дикой кошки, глаза, и они тотчас почтительно расступались, и с десяти шагов Аркаше вслед летело: «Ты нам еще попадешься. Один, без сестрички».

Когда они оба стали заниматься музыкой — сначала у бывшего концертмейстера Мариинского театра, а затем у состарившейся ученицы знаменитого Николаева, седой и подслеповатой, державшей на рояле вазу с осыпавшимися цветами, клетку с попугаем и пузырек с сердечными каплями, Аркаша вознамерился взять реванш за прошлые поражения. Он со страстью засел за гаммы, и у бедного попугая лишь подскакивало блюдечко с водой, когда он громыхал по клавишам, а со стены на него взирал строгий Николаев в профессорском пенсне. Но, несмотря на все его старания, наставница больше хвалила Женю, занимавшуюся без всякой усидчивости. Аркаша не находил в ее нотах старательно проставленной аппликатуры или педали, вилочек крещендо или диминуэндо, которыми у него были испещрены страницы, но за роялем все это выходило у нее само собой. Он еще сидел на сонатине Бетховена, а сестра уже играла сонаты из первого тома, и вступление к «Патетической» звучало у нее с грозной силой.

Аркаша окончательно смирился с тем, что и в музыке она талантливее, но в одном он все же опережал ее. Его все больше удивляло, что талант не делал Женю счастливее. У него блаженно замирало сердце при одной мысли о том, что рояль подчинялся бы ему так же, как ей, но в самой Жене власть над инструментом редко вызывала удовлетворение. В те периоды, когда Женя лучше всего играла, ее постоянно преследовала тоска, она без причины всем дерзила и часами просиживала с книгой, не переворачивая страницы. «Женечка, как у тебя звучал сегодня Шуберт!» — пробовала подступиться к ней мать, но в ответ слышала одно и то же: «Оставьте меня в покое!» Даже самые терпеливые друзья не выдерживали ее характера, и, покинутая всеми, она видела лишь рояль и угол дивана. Жила она по существу никак, Аркаша же, который в детстве был застенчивым увальнем и робким тихоней, теперь, наверстывая упущенное, быстро набирался уверенности в себе. Его не угнетало то, что в искусстве он не достиг совершенства, и, не желая подчинять ему собственную жизнь, он искусство сделал дополнением к образу жизни.

VI

Когда Аркашу спрашивали, чем он занимается, он отвечал небрежно: «Я артист», — и действительно, в нем все совпадало с привычным представлением об артисте: вьющиеся волосы, и худоба, и тонкие пальцы, поэтому, видя его рядом с сестрой, каждый невольно считал, что именно он наделен талантом, а она призвана лишь слепо обожать брата, окружать его заботой и опекой. Женя именно так и поступала: и обожала, и заботилась, и помогала Аркаше с детства. Ей не хотелось, чтобы эта роль принадлежала ему, и она всеми силами убеждала Аркашу в его превосходстве. Она уверяла, что у него лучше звук, чище педаль, тоньше фразировка, и сама верила в это как никто, как самый ярый фанатик. О брате она со всеми говорила восторженно: какой он умный, какой он добрый, «Вы его совершенно не знаете!». Женя словно бы держала незримый щит перед Аркашей, защищавший его от упреков и насмешек, и свою роль талантливой сестры нарочно играла наоборот. Она стремилась к тому, чтобы Аркаша хотя бы в этом от нее зависел: пусть он будет счастливым, но не будет независимым. «Мы с братом… мы с Аркашей…» — повсюду повторяла она, больше всего страшась независимости брата, делавшей ее не только несчастной, но и окончательно одинокой…

Спустившись с антресолей второго этажа, где находился кабинет Евгении Викторовны, Женя увидела брата.

— Здравствуй, сестричка. А мы тут приятно беседуем с Альбиной Васильевной, — сказал Аркадий, усиленно подчеркивая, что неожиданное появление сестры его ничуть не смутило.

— Женечка, присоединяйтесь к нам, — в тон ему предложила Альбина. — Налить вам кофе? Пользуйтесь тем, что пока нет пожарных.

— Могу засвидетельствовать, что кофе сварен превосходно, — обращаясь с этими словами к Жене, Аркадий как бы невольно делал комплимент Альбине. — Сестренка, не отказывайся.

— Заодно расскажете нам, о чем вы беседовали с Евгенией Викторовной, — с выражением наивного интереса на лице Альбина приготовилась слушать рассказ Жени. — Мы тоже хотим дружить с начальством.

— Аркаша, прошу тебя, нам пора домой, — сказала Женя, оставляя без внимания просьбу Альбины.

— Почему вдруг?! — с недоумением спросил он.

— Отец очень сердился, что ты опоздал. Он просил тебя дождаться и привести, а сам срочно поехал за билетом.

— Я в конвоирах не нуждаюсь. Кроме того, у нас совсем другие планы. Мы с Альбиной Васильевной собирались зайти в «Прагу». — Хотя Аркаша и Альбина заранее ни о чем не договаривались, он одним выстрелом убивал двух зайцев: приглашал Альбину в ресторан и выдвигал это как предлог для того, чтобы не возвращаться домой с Женей.

— Действительно, не уводите так поспешно вашего брата, — Альбина показывала, что приглашение принято.

— Что ж, я ему не нянька, — Женя торопливыми рывками сдернула пальто, но, преодолев в себе обиду, снова умоляюще посмотрела на брата. — Аркаша, пожалуйста… Может быть, пойдем вместе?

— «Вместе… вместе…» Трудно с тобой, сестренка. Вечно ты людям жить не даешь, — сказал Аркаша, помогая ей поскорее надеть пальто.

VII

Лев Александрович заторопился в Ленинград потому, что совместная поездка с Еленой Юрьевной была бы для него пыткой. После посещения музея он долго не мог простить себе постыдного промаха с именем-отчеством великого композитора, рассмешившего музейных сотрудников, и избавиться от чувства, что в музыке он полный профан. Лев Александрович принадлежал к числу людей, переживавших свои мелкие промахи подчас сильнее, чем крупные ошибки, и это не позволяло ехать в одном вагоне со свидетелем собственного позора. Он решил позвонить Елене Юрьевне и извиниться за то, что пришлось взять билет на следующее утро. Но когда он заговорил об этом, оказалось, что и она едет завтра — в одном поезде с ним.

Льву Александровичу оставалось лишь заверить Елену Юрьевну, что он очень рад и с нетерпением ждет завтрашней встречи. Отступать было некуда, и утром он первым примчался на вокзал. Вокруг сновали носильщики, валила толпа с чемоданами, и Лев Александрович всматривался в лица, всякий раз облегченно вздыхая: «Не она… не она». Елена Юрьевна не опоздала ни на минуту. От растерянности он энергично взялся ее опекать, донес до вагона и забросил на полку ее чемодан, уступил ей место по ходу поезда (иначе у нее кружилась голова), но, когда они наконец уселись, совершенно растерялся, не зная, о чем говорить.