Так самолюбиво враждовал он с матерью и сестрой, и лишь тетя Тата была для него другом, и отношение к ней не менялось, словно и она сама оставалась одной и той же, не старела и не молодела, а как-то странно застывала в своем возрасте. Из всех домашних Стасика тетушка была самым суровым аскетом, вся жизнь которого заключалась в ручной кофейной мельнице, суковатой палке с резиновым наконечником, круглых очках, едва державшихся на носу, и высоких подушках, которые она подкладывала под голову, читая в кровати. Этих нескольких предметов ей вполне хватало, чтобы чувствовать себя наполненной жизнью, смело обо всем судить и участвовать во всех семейных делах — если не поступками, то желаниями. Поступков тетушка не совершала никаких: даже необходимость вызвать слесаря, чтобы починить кран, или заклеить на зиму окна вселяла в нее беспросветное уныние, но вот пылко и страстно желать она не разучилась до старости. Однажды в молодости тетушка осмелилась пожелать для себя, упросив знакомого домоуправа при замене паспорта сбавить ей семь лет, — ей казалось, что так она скорее выйдет замуж, и бог наказал ее: тетя Тата получила пенсию на семь лет позже своих сверстниц. С тех пор она стала желать лишь за других — за Галину Ричардовну, Нэду, соседей по старой квартире, и даже за умершего дядю Роберта она продолжала желать, словно надеясь, что он еще сможет воспользоваться плодами ее неосуществленных желаний. Часто подобные желания тетушки бывали столь настойчивы, что Костылины пытались оградить себя от них — закрывали от нее дверь и, разговаривая по телефону, уносили аппарат в дальнюю комнату. Но тетя Тата все равно узнавала о происходящем и, добывая пищу для своих желаний, кормила их так же обильно, как добрая хозяйка любимых кошек. Стасик один из всех домашних не закрывал перед тетушкой дверь и не уносил телефон, поэтому меж ними и возникла возвышенная и пылкая дружба. Стасик доверял тетушке самые страшные секреты, а она вместе с ним желала, чтобы после школы он поступил, в институте вовремя сдавал экзамены, а после института получил хорошее распределение. Когда Стасик женился, тетушка засомневалась в своих желаниях: желать плохого ей не хотелось, а пожелать хорошего она не могла. И лишь когда Стасик вернулся к родным, желания тетушки снова ожили и устремились навстречу тому безоблачному счастью, которое ожидало его впереди.

Галина Ричардовна еще минуту находилась во власти сомнений.

— …Мы самые близкие, и среди нас ты?..

— Да, чувствую себя дома, — легко подтвердил Стасик.

— Господи, как я счастлива! Давай договоримся, что с этого дня в нашей семье не будет ни одной ссоры. Нэда, Тата, вы слышите? — Галина Ричардовна приоткрыла дверь в другую комнату. — Мы со Стасиком договорились, что больше никогда не будем ссориться.

— Весьма похвально, — сказала Нэда, перебирая нитки в железной коробочке из-под подарка, полученного когда-то на кремлевской елке.

— Оказалось, что мы просто недопонимали друг друга. Каждому все рисовалось не таким, каким было на самом деле, а стоило нам сейчас поговорить, и мы все выяснили, — Галина Ричардовна обращалась к домашним, столько раз разделявшим ее тревоги и опасения, что теперь она чувствовала себя обязанной поделиться с ними и своей радостью.

— Значит, кто старое помянет… — тетушка охотно участвовала во всеобщем примирении, тем более что она ни с кем и не враждовала.

— Стасинька нас любит и считает… ну, одним словом… — Галина Ричардовна не стала при всех повторять то, что было ей сказано наедине.

— Мы тронуты… нам это приятно, — пришивая оторвавшийся погончик к домашнему платью дочери, Нэда благосклонно кивнула в сторону брата.

Стасик уловил в этом извечное желание сестры быть похожей на жену Пушкина.

— Наталья Николаевна, — назвал он сестру полным именем, — осторожнее… пальчик уколете.

— Не уколем… Не беспокойтесь.

Стасик снова взял молоток и направился к буфету, как бы предпочитая заняться делом вместо того, чтобы пререкаться с сестрой.

— Между прочим, тебе сегодня звонили. Оттуда. Кажется, Лидия, — вслед ему сказала Нэда.

Когда Нэда выходила замуж, Стасик как бы радовался той радостью, которую испытывали мать, сестра и тетушка, а собственную держал в тайнике, под спудом, под тяжелым камнем. В этот тайник не заглядывал никто из домашних, и сам Стасик лишь изредка приоткрывал туда дверцу, чтобы тотчас захлопнуть ее: собственные чувства могли лишь помешать ему чувствовать то, что объединяло его со всеми в доме. Без этих — собственных — чувств Стасику было легче улыбаться Нэде и жать руку ее будущему мужу, удивляясь тому, что сестра выбрала именно этого человека и ее выбор совершенно не совпадал с ожиданиями самого Стасика. Еще со времен детства Стасик ждал, что будущий избранник Нэды, словно Ева из ребра Адама, возникнет из их молчаливого понимания и согласия друг с другом, ведь, по представлениям Стасика, мужчина для Нэды зарождался именно в нем, ее брате, и именно к нему опасливо и осторожно примеривалась ее женственность. Когда они играли на старом диване в разбойников и Стасик падал, сраженный саблей, он угадывал во взгляде Нэды желание узнать, как ведут себя в таких случаях мужчины и как им, женщинам, надо отвечать на их поведение. Поэтому, изображая мучения раненого, Стасик одновременно и как бы подсказывал сестре: заботливо перевяжи рану, подложи под голову подушку, накрой одеялом. И она, несмотря на старшинство, подчинялась брату, соглашаясь на роль младшей ради того, чтобы испробовать свою заботливость, словно бы адресованную не Стасику, а тому, кто в будущем займет его место. Ничего не подозревая о том, что он играет чужую роль, Стасик готов был и дальше подсказывать Нэде, но чем старше она становилась, тем неохотнее пользовалась его подсказками, считая их ребяческими, глупыми, ненастоящими, годными лишь для игр на старом диване, а не для взрослой жизни. Взрослую жизнь она узнавала теперь от других, и именно к ним — другим — примеривалась ее женственность. Стасик же оставался для Нэды младшим братом, и, хотя он взрослел вместе с нею, это еще больше превращало его в ребенка, словно бы донашивавшего ее платья и по наследству получавшего болезни, которыми давно переболела она.

Поэтому и будущий избранник Нэды как бы появился из-за той черты, за которую не было доступа Стасику, и он не только не узнал в нем себя, но и поразился полному несходству между собою и им. Тот, кого выбрала сестра, для брата был чужим и посторонним, и Стасик почувствовал себя преданным и обманутым, словно его исключили из игры, в которую приняли другого. Ему оставалось лишь уйти, наедине переживая свою обиду, но от него как бы требовалось, чтобы он еще и радовался игре другого, восхищался им, восторженно аплодировал, потому что этого хотела она, его сестра, и сам другой охотно помогал ему в этом. Он дружески протянул руку Стасику, своим великодушием как бы подставляя себя под ответную благодарность, и Стасик должен был униженно благодарить, изображая себя достойным предложенной дружбы, хотя на самом деле он мечтал о вражде и мести. Своим унижением Стасик словно бы наказывал себя за то, что когда-то слепо доверил сестре — ее молчаливому пониманию и согласию, но своей местью хотел вознаградить себя за это. Наказание казалось более заслуженным, чем награда, и поэтому, наказывая себя сейчас, награду он откладывал на будущее. Стасик ждал, что сестра разочаруется в избраннике и тогда наступит час его торжества, а пока этот час не наступил, Стасик как бы присутствовал при торжестве другого и вместе с ним праздновал его победу.

Когда он вернулся на левую сторону шоссе, сестра и ее муж уже ничем не напоминали счастливых влюбленных накануне свадьбы, и Стасик удивился, что за четыре года могла произойти такая перемена. Красивая Нэда стала за это время еще красивее: она одновременно и похудела и расцвела, хотя в детстве (Стасик-то это помнил!) была болезненной толстушкой, ее темные волосы приобрели матовый блеск, на узких запястьях по-цыгански болтались тяжелые браслеты, в движеньях появилась замедленная плавность, а в чертах лица отчетливее обозначилось сходство с женой Пушкина. Нэда гордилась этим сходством, ревниво следя за тем, чтобы все замечали: «Как вы похожи на Наталью Гончарову, вы ведь и по отчеству — Николавна!» Эти восклицания заставили ее поверить, что совпадение имен — признак особой участи, назначенной ей свыше, поэтому Нэде так хотелось, чтобы и муж кого-то напоминал, на кого-то был похожим, но его имя — Олег Васильевич — не совпадало ни с одним из великих имен, и сам он за эти годы лишь полюбил сидеть дома и делать то, к чему у Нэды не было никакой охоты, — выметать пыль из-под ножек буфета, протирать суконной тряпкой овальное зеркало и ухаживать за сморщенным кактусом в глиняном горшочке. Для Костылиных он из другого превратился в своего, и они быстро к нему привыкли, научились понимать и не требовать лишнего с человека, который был похож на самого себя. «Олег, взгляните на термометр, надевать ли шубу». «Олег, вы не спуститесь за газетой?» «Олег, вас не затруднит забежать в аптеку?» Эти мелкие одолжения, в которых так нуждались Костылины, вызывали в них пылкий энтузиазм благодарности, и лишь Нэда безнадежно разочаровалась в муже и вместо того, чтобы понять, стала требовать, не разбирая, где лишнее, а где необходимое.