А теперь о себе. Живу. Старею. Мечтаю. Как-то стал чаще осознавать, что жизнь почти прожита. Не хочется думать о том, что будет завтра. Знаю только одно — будет работа. Несколько раз пытался написать тебе письмо. Садился. Думал. Проклинал свою жизнь. Откладывал лист бумаги и ручку. Ничего в голову не лезло, кроме «чернухи».

Встаю утром, смотрю в зеркало и вижу лицо малознакомого человека. Пытаюсь прочитать в его глазах что-нибудь о себе. Но глаза тусклы и молчаливы. Губы сжаты, потому что говорить не хочется. Морщины на лбу напоминают мне, что человек в зеркале не молод, и линии их не отражают благополучие. Не хочется ни о чём его спрашивать. Даже стереотипное американское «Ты в порядке?» здесь кажется неуместным.

Да, я сам автор сценария своей собственной жизни и сам его единственный исполнитель. Были ли рядом другие герои? Были. И как на сцене, они отыграли свои роли и разошлись по домам. Осталось лишь кино моей памяти, а сценарий не переписать!

Может быть, теперь тебе не так интересно читать мои письма. Я часто думаю: что нас сейчас связывает? Далёкое прошлое общение? И да, и нет. Ты для меня и воспоминание молодости, и, прости за сравнение, духовная трубочка-аорта, через которую в меня вливается живительная струйка твоей энергии, единственного близкого мне человека, и это хоть как-то поддерживает мой иллюзорный мир. Ты настоящая женщина, которая сохранила в себе огромную, тёплую душу и облако чувств, что можно встретить не часто. Разве не это привлекает к тебе людей разного возраста, и я в их числе, хотя для меня уже поздно! Теперь уже можно признаться, что я «опасности» для тебя не представляю. Я всего лишь одно из твоих воспоминаний и, смею надеяться, что приятное. Моя жизнь, в сравнении с твоей, не просто другая, а очень сильно другая, похожая на неизлечимую болезнь в старости. Не будем спрашивать «кто виноват?» и «что делать?». Так сложилось. Прошла моя 52-я осень. Осень — это всегда грустно, тем более что свою «болдинскую осень» я давно пережил. В мистику я не верю, но есть своя извилинка в потоке жизни, по которой мой маленький бумажный кораблик, цепляясь за берега, всё-таки плывёт. Всё хорошее и сладкое позади. Ничего не стоит прожитая жизнь, если рядом не бьётся женское сердце, а твоё, здоровое, не страдает.

Всё как-то печально получается. Знал, что будет невесело, поэтому так долго не писал тебе. Уверен, не такого письма ты от меня ждала. Прости, дорогая, в эпистолярном жанре я также не совершенен. Я не доволен собой и знаю чего и сколько я не умею и не познаю. Самоедство во мне сидит как кочерыжка.

Несколько слов о прошедшем лете. Отпуск я провёл, как всегда, в Карелии. Август и часть сентября. Лето было удивительное, тёплое и очень сухое. Тепло стояло долго. Последний раз я купался в озере 5-го сентября, чего не бывало никогда раньше. Обычно сентябрь в Карелии прохладный и дождливый. К сожалению, тёплое и сухое лето обернулось другой стороной — в лесу не было брусники и грибов. Моя душа разрывалась от бессилия перед стихией природы. Лес был бесплодным как несчастная женщина. Мама говорит, что во всём виноват високосный год и Ельцин. В чём-то она права. Такого насилия над природой и людьми в один год вряд ли можно выдержать.

Занимался я заготовкой на зиму дров для мамы, ведь у неё в доме печное русское отопление. Мама у меня просто молодец, сама справляется по дому, занимается огородом. Вырастила для меня огурцы, которые я с удовольствием засолил по собственному рецепту. Молю Бога, чтобы мама, единственный близкий и дорогой для меня здесь человек, была здорова, прожила как можно дольше, а я мог бы приезжать в родной дом.

А у меня теперь ещё один день рождения. Случилось так, что, приехав из отпуска, после работы, это была пятница, около 8 часов вечера, я зашёл в подъезд своего дома. Вместе со мной вошли двое парней, потом подошёл ещё один. Зашли в лифт. Двое приказали мне выйти. Я вышел, потом удар в висок и наступила полная темнота. Больше ничего не помню. Как мне рассказали потом соседи, я лежал на лестничной площадке в луже крови. Сначала соседи меня даже не узнали, посчитали, что чужой мужик валяется. Потом долго ждали милицию, ещё дольше «Скорую помощь». Я очнулся после укола, который сделал мне врач «Скорой». Ничего не видел, только слышал какие-то далёкие незнакомые голоса.

Операцию по трепанации черепа сделали на другой день. Двое суток лежал в реанимации. Слава Богу, организм мой оказался способным бороться. Через несколько дней я уже самостоятельно доползал до туалета. Через месяц меня выписали, теперь больше четырёх недель в наших больницах за бесплатно не держат. Самочувствие было ужасное, и физическое, и нервное. Голова болела круглые сутки. Мои друзья и знакомые, как могли, помогали мне. Через неделю меня снова отвезли в ту же больницу, только вместо нейрохирургического отделения положили в неврологическое. Там я пробыл ещё месяц. Заметно стало лучше. Вернулся домой. Две недели ходил в свою поликлинику. За эти месяцы я понял, что может быть со мной через десяток лет, когда я стану старым и больным. Это жестокая правда, но ей надо смотреть в глаза.

В ноябре я пошёл на работу. Я устал от лечения, от себя самого, от жизни и от всего, что меня окружает. Потихоньку вхожу в курс дела на работе. Не всё получается. Голова по-прежнему отдаёт тупой болью, и память стала неважная. Пью разные таблетки и хожу в поликлинику на процедуры.

Вот, дорогая моя, что я представляю собой на сегодняшний день. Врачи обещают, что к середине будущего года, при условии, что я пройду ещё один курс реабилитации, я смогу вернуться в своё прежнее состояние.

Что ещё тебе рассказать о нашей жизни? Какова наша жизнь в дважды демократической и рыночной России конца 90-х годов, ты знаешь, наверное, из ваших средств массовой информации. Политики, криминал, падение курса рубля, взлёт цен, невыплата заработной платы. Мы устали спорить и надеяться. Надоело. Воротит с души и дурно пахнет. Лицедеи на своих местах. Кровь по-прежнему льётся. Можно с уверенностью сказать, что вся эта мерзость нам гарантирована конституцией до конца века. Кто бы мог подумать, что так бесславно будет заканчиваться двадцатый век в России. Похоже, мы действительно «скифы» на всю оставшуюся жизнь Весь ужас текущей жизни нужно видеть своими глазами. Сытая Москва и местами, прилизанный Питер могут создать неверное впечатление. Что происходит в «глубинке» российских окраин, мало кто знает и мало кто хочет знать, потому что это невыгодно, неудобно и стыдно. Ужасно противно об этом писать тебе в другую страну, с другим социумом, но что ещё можно сказать о трети населения России, многие из которых отдали свои знания, усилия, интеллект и здоровье в замен на «ничто». Теперь они, то есть мы, не нужны, кто по возрасту, кто по состоянию здоровья, кто по ещё каким-либо причинам.

Я на своей работе в этом году получил зарплату всего два раза, хотя на работу я и мои сотрудники ходим, выполняем что можем, но оплачивать наш труд никто не хочет. Государственный заказ безденежный, и мы соответственно.

Культурная жизнь существует, но стала недоступной для большинства. У меня её нет, она перестала пересекаться с моей жизнью. Очень сожалею. Мой жизненный мир превратился в узкую полоску между работой и домом. Нигде больше не бываю.

Я смотрю на твои фотографии и радуюсь твоим улыбкам. Тобою можно смело украсить обложку любого журнала и не только журнала!

Ещё раз спасибо за твои белые и жёлтые конверты, которые ко мне прилетают. Жду их по-прежнему. Впереди Рождество, Новый год. Пожелаем друг другу что-нибудь очень хорошее. Может, увидимся еще на этом свете?

Я обнимаю и целую тебя.

Твой Слава.

ДОЧКА

— Мамочка! — подсела я к маме. — Я хочу тебе что-то сказать. Не пугайся, всё хорошо! Я познакомилась с таким мальчиком, что можно просто обалдеть!

— По-моему, ты уже обалдела, — обняла меня мама, — кто он? Что он? Какой он?

— Мама, он замечательный! С ним очень интересно! Он закончил колледж и работает в модной промышленности, в смысле, специалист по модной одежде. Ему двадцать семь лет, у него в ухе серёжка, а сзади коса!