Айвис лишь крякнул, вспоминая свое детство.
Аномандер вздохнул. — Сочувствие — не слабость, Айвис. Печалясь по потере невинности, мы напоминаем себе, что в мире есть и другие жизни.
С высоты башни им открывался северный лес, сплошная серая масса, полог веток и сучьев — словно рваный ковер терний. Густые, железного оттенка тучи пятнали небо над деревьями. Ветер плевал в лица ледяной крошкой. Близился снегопад.
— Нет иного пути, — произнес Айвис чуть погодя. — Живя, мы огрубели на путях жизни. Ничего нельзя исправить, милорд. Да уж, судя по рассказам, юный Вренек успел хлебнуть страданий полной мерой.
— Но разве он хоть раз задал вопрос, Айвис? Хоть раз удивился, что все идет так плохо?
— Насколько я слышал, нет, — согласился Айвис, скребя под бородой. Ледяные кристаллы повисли на усах. — В этом, милорд, он старше своих лет.
— Неужели дети должны задавать вопросы, на которые не решаются отвечать взрослые?
— Возможно. Если так, парень упустил шанс и ни о чем не думает. Решил, что должен уйти, и мщение его будет вовсе не детским. Какие-то роковые черты характера толкают его на такой путь. Он не задается вопросами. — Айвис помолчал думая, и пожал плечами. — Похоже, он какой-то дурачок.
— Какой жестокий мир, Айвис. Мы не различаем глупость и чистоту души.
— Гражданская война сделала всех циниками, милорд.
— Неужели? — Аномандер чуть пошевелился над мерлоном, бросив взгляд на Айвиса. — Голод по переменам. Он создает мир, в коем любое желание будет ублажено — мечом, кровью. Любой враг будет брошен на колени. Но в тот миг, Айвис, в день яркого триумфа — неужели мир замрет? Неужели само время прекратит ползти, наваливая одно мгновение на другое? Какой же мир предлагает эта невозможность? Зачатый умом и воспитанный в цепях, навеки лишенный свободы. Лелея ностальгию, друг мой, мы порабощаем себя.
— Милорд, не мы ли сражались за родину? Вы, я, Драконус и все? Не старались ли мы отбросить захватчиков? И не заслужили ли свободу?
— Да. Всё это мы сделали, Айвис. Но разве время неподвижно застыло в миг победы? Ты видишь нас стоящими с улыбками торжества, словно плененных картиной Кедаспелы? Победа принадлежит холсту, не реальному миру. Нет, здесь мы движемся. Урусандер и его солдаты ушли с поля битвы, чтобы оказаться в захудалых трактирах, увидеть блеклое утро. Знать? Снова в имениях, видит детей, ставших чужаками, жен или мужей, чья любовь остыла. — Он снова покачал головой и повернулся спиной к пейзажу за стеной. — Но эхо еще тревожит нас, мы мечтаем сделать тот миг вечным.
— Слышал, милорд, что вы отказали Кедаспеле. В портрете. Теперь, увы, слишком поздно.
— Поздно? Почему бы?
— Как, милорд? Он ослеп.
— Сейчас я охотнее доверился бы его руке, нежели тогда, Айвис. Думаю, пора принять предложение. Наконец он свободен рисовать как хочет, не споря с внешним миром.
— Сомневаюсь, милорд, что он подойдет к вам.
— Согласен. Но причина вовсе не та, что ты вообразил.
— Милорд?
— Он винит меня, Айвис. За изнасилование и убийство сестры. За смерть отца.
— Сошел с ума от горя.
— Мы припозднились. Я не спешил оказаться в месте свадьбы.
Айвис заметил, как владыка опускает руку к бедру, кладя на яблоко эфеса. — Назови я его Горем, тогда… но тут я оказался в одном лагере с юным Вренеком. Мщение, сказал я, поклялся с юношеским блеском в глазах, так уверенно, так яростно и убежденно. С того дня непрестанно гадаю: не было ли это ошибкой?
— Вы ищите Андариста, милорд. Ищите брата, чтобы все исправить.
— Мы поговорим, да. Но что за слова прозвучат? Сам не знаю. Но, говоря правду, я должен был бы вернуться в Харкенас. Если брат считает меня предателем, пусть так. Разве нет дел более важных, чем горе одного мужа?
— Или мщение другого? — Еще не закрыв рот, Айвис выругал себя за тупость.
Но, к его удивлению, Аномандер ответил горьким смехом. — Отлично сказано, Айвис. Я ведь признался, что боюсь? Страх и гонит меня на поиски Андариста. Страх неведомых, еще не произнесенных слов, и я спешу ответить… словно каждый миг разлуки выбивает очередной камень из моста, который должен пересечь один из нас.
— И, будучи смелым, милорд, вы делает первый шаг.
— Это ли смелость, Айвис?
— Да, сир. Слишком часто трусость носит маску оскорбленной чести.
Аномандер ненадолго замолк. — Был один жрец… Я встретил его по дороге. Оказалось, мы свершали одно и то же паломничество. — Он помедлил. — Новый особняк брата стал храмом. Похоже, ужас и кровь имеют власть освящать.
— В такое я верю, милорд, — отвечал Айвис. Взор его упал на курганы около места недавней битвы.
— Я кое-что видел, — продолжал Аномандер. — Когда жрец показался на пороге дома, кровь текла с рук, из отверстых ран, хотя он не был поражен железом. Кровь ответила на кровь. Кажется, друг мой, вера пишется потерями.
Айвис тревожно вздрогнул. — Мне жаль того священника, милорд. Он должен был быть благословлен чем-то лучшим, нежели собственная кровь.
— Я одержим снами — кошмарами — с той встречи. Признаюсь, Айвис: во снах я уверен, что раны на ладонях, кровавые слезы суть очи какого-то бога. Или богини. Жрец воздевает их между нами, свои руки, свои раны — и взор мой устремлен на алые глаза. Не могу моргнуть. Слезы становятся обещанием. Во сне я бегу, словно душа моя разбита.
— То место не свято, милорд, а проклято.
Аномандер пожал плечами: — Мы нашли каменные круги Бегущих-за-Псами, древние святилища, и объявили их проклятыми. Интересно, какие существа будущих веков найдут руины наших святых мест, чтобы сказать то же самое? — Он сипло вздохнул. — Я равнодушен к вопросам веры, Айвис. Могу лишь сомневаться в скороспелых обетах, столь эфемерных на устах, столь легко нарушаемых. Посмотри на войну. Посмотри на участь отрицателей. Узри явление Лиосан. Вера бродит по стране, словно жнец душ.
Наконец размышления Аномандера пришли к теме, важной для Айвиса. — Милорд, я ничего не слышу о лорде Драконусе. Не получил ни единого письма. Его нет, и я должен дерзнуть… В день битвы, милорд, я приведу домовых клинков Дома Драконс к вам и встану под вашу команду.
Аномандер молчал. Взгляд устремился к тяжелым тучам на севере. Первые снежинки устремились вниз, чтобы лечь в слякоть.
— Милорд…
— Владыка Драконус вернется, Айвис. Я оканчиваю бесполезную охоту. Если нам с Андаристом суждено расстаться, я выдержу эту рану. Уже назавтра уеду в Харкенас. Горе может наряжаться во власяницу уязвленной гордости, но месть не уступает ему в наглости.
— Милорд, — осмелился ответить Айвис, — лучше не надо. Возвращаться в Харкенас, то есть. Оставьте Драконусу место… которое он сам выберет. Не могу объяснить соблазн темноты, разве что… это сама суть его дара любимой женщине. Похоже, решения его необъяснимы и безответственны. А у вас есть знать, возможные союзники на поле брани.
— Они будут биться за меня, Айвис.
— Если лорд Драконус…
— Они будут биться за меня, — настаивал Аномандер.
— А если нет?
— Они научатся сожалеть об ошибках.
Угроза заставила Айвиса похолодеть. Он глядел на тучи, из коих лились спутанные струи снега и дождя. В кухне готовится обед, пир в честь нежданных гостей. В главном зале Азатенай Каладан Бруд сидит, словно плохо укрощенный медведь, в единственном кресле под стать грузной комплекции — в кресле Драконуса. С Великим Каменщиком остается, развлекая его, лекарь Прок.
В личных покоях леди Сендалат расточает внимание Вренеку, словно он может заменить ей сына — сына, которого нельзя признавать. Мальчишка почти оправился от испытаний, он спокоен, будто поседелый ветеран множества битв, но уже начинает сердиться от излишнего напора женской опеки. Хорошо, что Вренек оказался другом ее сына, но годы разделяют детей — Вренек старше, он не вел жизни балованного сына знатного рода. Айвис хорошо понимал, насколько неловко ему в обществе леди.
А еще стража ходит по коридорам крепости, поднимается на башни и спускается по витым лестницам.