Ксан застегнула дорожный плащ, сунула ноги в пару крепких ботинок, после упаковала собственную сумку, в котором теперь было полно бутылок молока и сухой, мягкой ткани, да ещё немного еды для себя самой. Она прошептала заклинание, что заставило бы молоко не портиться за долгую дорогу, попыталась игнорировать то, насколько сильно она была иссушена и физически, и морально.

- Какая птица? – пробормотала она. – Какая птица, какая птица, какая птица?! – она думала, что, превращаясь в ворону, может стать хитрее обычного, а вот если она вдруг станет орлом и возьмёт немного сражения за жизнь от него, впитает эту невидимую, но могучую птичью силу… Или, может быть, стать альбатросом с его невообразимо лёгким полотом – это казалось такой хорошей идеей, если, конечно, не учитывать отсутствие воды в округе, что могло бы не дать ей ни взлететь, ни приземлиться так, как следует. В конце концов, она выбрала маленькую, крохотную ласточку, такую тонкую и прозрачную, но при этом способную летать хорошо, высоко да быстро, и взгляд у неё острый и пристальный. Да, ей придётся делать определённые перерывы, и ласточка была маленькой, коричневой, более того – практически невидимой для любого из хищников

Ксан закрыла глаза, прижала ноги к земли и почувствовала, как сквозь её хрупкие кости постепенно течёт волшебство. Она ощутила, что стала неимоверно лёгкой и маленькой, острой… Яркие глаза, ловкие коготки, острый, острый клювик. Она махнула крылом, почувствовала, как в глубине её души вспыхнула необходимость летать – такая, что она могла умереть от неё! – и, издав высокий, грустный вскрик одиночества и грусти по Луне, она взлетела в воздух, скользя по краю деревьев.

Быстра, как свет, светла, словно бумага.

Энтен ждал рождения собственного ребёнка – только потом он начнёт свой путь. До Дня Жертвоприношения были ещё недели – но не было шанса на то, чтобы кто-то родил в это время. Да, в Протекторате было около двух десятков беременных женщин, вот только у всех только-только начали появляться животы. И им понадобятся месяцы, а не недели.

К счастью, роды прошли легко. Или, может, Эсин только утверждала, что это было легко. Но каждый раз, когда она издавала крик, Энтену казалось, будто бы он умирает изнутри. Роды были громкими, грязными и страшными, и Энтену казалось, словно они заняли целую жизнь или даже больше, хотя на самом деле всё длилось едва ли несколько часов. Дитя завопило как раз пополудни.

- О, что за правильный джентльмен! – воскликнула акушерка. – Появляется ровно в срок, в самый разумный час!

Они назвали его Лукеном и диву давались его крошечным пальчикам и его нежным ручкам, тем, как его взгляд скользил по их лицам. А ещё они целовали его в его маленький вопящий ротик.

Энтен никогда не был более уверенным в том, что должен сделать.

Он ушёл следующим утром, задолго до того, как взошло наконец-то солнце, и его жена да его ребёнок всё ещё спали. Он не мог заставить себя сказать "до свидания", подразумевая "прощай".

Сумасшедшая стояла у окна, прижав лицо к решёткам. Она наблюдала, как из тихого дома выскользнул молодой мужчина. Она ждала, что он появится через несколько часов. Она знала, почему решила ждать его с этого мига – но ждала. Солнце всё ещё не встало, и на небесах ярко и ясно сияли звёзды, будто бы на небесах кто-то просыпал битое стекло. Она видела, как он выскользнул из собственного дома, как молча прикрыл за собою дверь. Она наблюдала за тем, как он положил свою руку на дверь, прижал ладонь к деревянному узору. На какой-то миг ей подумалось, что он мог бы и передумать и вернуться обратно, повернуться спиной к дороге и темноте – но он этого не сделал. Он зажмурился, тяжело вздохнул и повернулся на каблуках, торопясь к тёмной полосе городской стены, где склон был менее крутым.

Сумасшедшая послала ему на удачу воздушный поцелуй. Она наблюдала за тем, как он остановился и задрожал, ощутив её поцелуй, а после продолжил свой путь, и шаги его стали легче. Сумасшедшая улыбнулась.

Она знала, что была жизнь. Существовал мир, к которому она привыкла, но сейчас не могла вспомнить. Жизнь до этого была бессмысленной, будто тот дым. Вместо этого она жила в мире бумаги. Бумажные птицы, бумажные карты, бумажные люди, бумажная пыль – и чернила, и чернила, и чернила…

Молодой человек шагнул в тень, обернулся, чтобы увидеть, кто следовал за ним. У него с собою был ранец и спальный мешок, переброшенный через спину. Плащ, слишком тяжёлый для дня и недостаточно тёплый для того, чтобы сохранять от холода в ночи. И на бедре качался длинный, острый нож.

- Тебе не стоит идти одному, - прошептала сумасшедшая. – В лесу таится опасность! Опасность, что последует за тобою в лес! И есть ещё одна опасность, и она куда страшнее того, что ты мог бы себе попросту представить!

Когда она была маленькой, она слышала историю о Ведьме. Ведьма, как ей говорили, жила в лесу, и сердце у неё было не человека, но тигра. Но истории на самом деле ошибались, а правда в них была изогнута. Ведьма была здесь, в башне. И хотя у неё сердце не тигриное, она разорвёт в клочья, как только представится возможность.

Сумасшедшая смотрела в окно сквозь железные прутья, пока они перестали быть железными, а стали просто поржавевшей бумагой. Она разорвала их на клочки. И камни, что окружали окошко, уже были не камнями, просто влажными комками целлюлозы. Она руками их отбрасывала с пути.

Трепетали, роптали, трещали вокруг неё бумажные птицы. Они раскрывали собственные крылья. Глаза их стали ярче, почти горели. Они поднялись, все, как одна, в воздух, и они потекли через окно, на спинах своих неся сумасшедшую, и молча помчались в небу.

Сёстры обнаружили, что сумасшедшая сбежала, через час после рассвета. Звучали и обвинения, и объяснения, и поисковые группы, и судебные изыскания, и даже команды детективов. Город просто шумел! Их впереди ждала длинная, грязная работа по подчистке. Но, разумеется, тихая. Сёстры не могли позволить новостям убежать в Протекторат. Это последнее, что им нужно – что у населения появятся идеи. Идеи, в конце концов, превратятся в опасные действия.

Великий Старейшина Герланд договорился встретиться с сестрой Игнатией как раз перед обедом, несмотря на её уверения, что сегодня совсем не время.

- Меня не заботит то, что у вас какие-то там дамские осложнения! – взревел Великий Старейшина, проходя в свой кабинет. Остальные сестры схлынули, бросая убийственные взгляды на Великого Старейшину, но, к счастью, он этого просто не заметил.

Сестра Игнатия чувствовала, что о побеге сумасшедшей и вовсе лучше не упоминать. Вместо этого она потребовала чаю, печенья – и предложила гостеприимный приём Великому Старейшине.

- Молись, дорогой Герланд, - промолвила она. – Что бы это ни было… - она смотрела на него из-под капюшона своими хищными глазами.

- Это случилось, - устало промолвил Герланд.

Взгляд сестры Игнатии бессознательно метнулся в сторону теперь уже пустой комнаты.

- Это? – переспросила она.

- Мой племянник. Он ушёл сегодня утром, а его супруга и младенец остались в доме моей сестры.

Ум сестры Игнатии обратился стрелой. Они не могут быть связаны, эти две пропажи, просто не могут! Она не могла знать… Не могла? В конце концов, было довольно заметно то, что печали у сумасшедшей стало немного меньше, но сестра Игнатия об этом не думала. В это время скорее раздражало оставаться голодной в собственном доме, где всегда было в изобилии печали – но ведь она висела облаком над Протекторатом, так что она не чувствовала недостатка.

Или всё было нормально? Но взорвавшаяся надежда, разожжённая Энтеном, носилась по городу и разрушала печаль. Сестра Игнатия почувствовала, как сильно урчит её живот.

Она улыбнулась и встала на ноги. Она осторожно положила руку на плечо Великого Старейшины, нежно сжала его плечо. Её длинные, острые ногти пронзали его мантию когтями тигра, заставляя его вскрикнуть от боли. Она улыбнулась и поцеловала его в обе щёки.