Яркое солнце оставляло на склоне резкую тень, пока Луна спешила вниз. Она была вся грязная, потная, но от чего, от физических упражнений или от того, что рисовала? Она понятия не имела, от чего, но остановилась у потока, чтобы помыться. Озеро внутри кратера оказалось слишком жарким для того, чтобы окунуться в него, но потоки, что из него вытекали, хотя и казались гадкими на вкус, оказались достаточно прохладными, чтобы ополоснуть лицо, смыть пот с шеи или с рук. Луна опустилась на колени и принялась приводить себя в порядок, чтобы в должном состоянии явиться перед бабушкой и Глерком – а они оба пожелают узнать, где же это её носило столько времени.

Грохотали горы. Она знала, что это вулкан икал во сне. Это было совершенно нормально для вулканов, как знала Луна, ведь они очень беспокойно спят, но это беспокойство, как правило, не проблема. Обычно не проблема. Вулкан казался более беспокойным, чем обычно, и в последнее время с каждым днём становилось всё хуже и хуже. Бабушка говорила об этом не беспокоиться, но от этой фразы обычно становилось только хуже.

- Луна! – донёсся эхом голос Глерка со склона кратера. Звук отбивался от неба. Луна прикрыла глаза ладонью и посмотрела вниз. Глерк был один. Он махал своими тремя руками в знак приветствия, и Луна помахала ему в ответ. Сердце сжалось от того, что с ним не было бабушки. Она не могла спать до сих пор – и беспокойство узлом завернулось в груди. Не до поздна… И даже на таком расстоянии она видела над головой Глерка облако беспокойства.

Луна бегом помчалась домой.

Ксан всё ещё была в постели. Уже было далеко за полдень, и она спала, словно мёртвая. Луна разбудила её, чувствуя, как слёзы жалили ей глаза. Неужели она до такой меры больна?

- Ой, боже, мой бедный ребёнок… - пробормотала Ксан. – Почему ты трясёшь меня в столь безумный час? Тут люди пытаются спать… - и Ксан повернулась на бок и вновь уснула.

Ещё целый час она не вставала, но заверила Луну, что это было совершенно нормально.

- Конечно, бабушка, - ответила Луна, не глядя старушке в глаза. – Это совершенно нормально, - и бабушка с внучкой поделились друг с другом тонкими и хрупкими улыбками. Каждая ложь, которую они произносили, падала с их губ, разлеталась по земле и звенела, словно битое стекло.

Позже в тот день, когда бабушка заявила, что хочет быть в одиночестве и отправилась в свою мастерскую, Луна вытащила из своей сумки тетрадь и принялась её листать, рассматривая рисунки, что сотворила в забвении. Она знала, что лучше всего у неё получалось тогда, когда она и вспомнить не могла о том, что делала. По правде, это очень раздражало.

Она нарисовала картину с каменной башней, той, о которой однажды говорила, с обсерваторией, что вела к небесам, и высокими стенами. Она нарисовала бумажную птицу, что вылетала из западного окна. И это она уже рисовала… А ещё ребёнка, что был в окружении древних деревьев. И полную луну, что крутилась вокруг Земли.

А ещё она нарисовала карту. Две, по правде, на двух листах.

Луна вертела её взад и вперёд, а потом смотрела на свои руки.

Каждая карта была запутанной и подробной, открывала рельефы и тропы, а ещё – скрытые опасности. Тут гейзер. Там – грязевой поток. А вот там он мог поглотить целое стадо коз и всё ещё оставаться крайне голодным…

Первая карта была точным отображением ландшафта и тропы, что вели к Свободным Городам. Луна могла видеть каждый изгиб, каждый дёрн на следах, каждый поток и каждый водопад. Она видела даже сбитые деревья – те, которые ещё стояли во время их последнего путешествия.

А вторая карта отражала другую часть леса. Тропа начиналась в её доме на дереве в одном углу, а после вела за склон горы и заводила на север.

Там она никогда не бывала.

Она скользила взглядом по всем изгибам, поворотам и ориентирам. Вот места, где можно разбить лагерь. Вот потоки с хорошей водой, а вот те, которых необходимо избегать.

А ещё был круг деревьев. В центре его начертано слово – ребёнок.

И город за высокой стеной.

А в городе была Башня.

И рядом с башней были начертаны слова – "она здесь, она здесь, она здесь".

Луна медленно подтянула к себе тетрадь и почувствовала, как бились в унисон с её собственным сердцем эти страшные слова.

Глава 24. В которой Энтен принимает решение.

Энтен стоял у дома дяди почти час, прежде чем набраться смелости и постучать. Он сделал несколько глубоких вдохов, посмотрел в своё отражение в оконном стекле, пытаясь спорить с сердцем. Он ходил, потел, ругался. Отёр лоб платком, вышитым Эсин – его имя в искусных цветах. Его супруга была волшебницей – волшебницей иглы и нитей. И он любил её так сильно, что боялся, что умрёт за неё.

- Надежда, - шептала она ему, скользя по шрамам на его лице с нежностью умных, маленьких пальчиков, - это когда первые крошечные побеги появляются среди зимы. Они такие сухие! Такие мёртвые! Такие холодные в наших руках. Но это ненадолго. Они вырастут во что-то больше, разбухнут, а потом весь мир зазеленеет…

И он видел свою любимую супругу – её румяные щёки, её алые, словно маки, волосы, её живот под платьем, что она сама сделала… И наконец-то постучал в дверь.

- Ах! – загудел изнури голос дяди. – Кто-то наконец-то перестал метаться перед дверью и объявил о собственном присутствии!

- Мне жаль, дядя… - запнулся Энтен.

- Хватит извиняться, мальчишка! – взревел Великий Старейшина Герланд. – Открой проклятую дверь и зайди наконец-то!

Мальчишка немного ужалило его. Он не был мальчишкой вот уж сколько лет. Он был успешным ремесленником, мудрым торговцем, женатым человеком, что любил свою супругу. Мальчишка – это слово, что больше никак не шло ему к лицу.

Он споткнулся, заходя в кабинет, и низко поклонился перед дядей, как делал это когда-то давно. А когда он встал, дядя посмотрел на его лицо и содрогнулся. Но в этом ничего нового не было. Шрамы Энтена всё ещё поражали людей, и он привык к этому.

- Спасибо, что согласился принять меня, дядя, - промолвил он.

- Сомневаюсь, что у меня есть выбор, племянник, - заявил Великий Старейшина Герланд, закатывая глаза, чтобы только не смотреть на лицо мужчины. – В конце концов, семья есть семья.

Энтен подозревал, что это не совсем правда, но об этом не сказал.

- В любом случае…

Великий Старейшина встал.

- Нет никакого случая, племянник. Я почти вечность стоял у этого стола, дожидаясь твоего прибытия, но теперь пришло время повстречаться с членами Совета. Ведь ты помнишь Совет, не так ли?

- О, да, дядя, - ответил Энтен, чувствуя, как краснеет его лицо. – Потому я здесь. Я хочу обратиться к совету. Как его бывший член. Если могу – то прямо сейчас.

Великий Старейшина Герланд был крайне озадачен.

- Ты… - пробормотал он. – Ты хочешь – что? – обыкновенные граждане даже не смели обращаться к Совету. Они просто не имели никакого права.

- Если всё будет в порядке, дядя.

- Я… - начал Великий Старейшина.

- Я знаю, что это отчасти непривычно, дядя, а так же сознаю, что это ставит тебя в неудобное положение. Ведь столько лет прошло с той поры, как я носил мантию! Но я хотел бы наконец-то обратиться к Совету, объяснить своё поведение и поблагодарить их за представленное за вашим столом место. Я никогда не делал этого – а теперь понимаю, что попросту должен.

Это была ложь, но Энтен проглотил её и улыбнулся.

Его дядя, казалось, смягчился. Великий Старейшина сцепил пальцы и прижал их к своим вспухшим губам, а после посмотрел Энтену прямо в глаза.

- Что ж, прочь традиции, - промолвил он, - Совет будет рад тебя!

Великий Старейшина встал и обнял своего своенравного племянника, а после, сияя, отвёл его в зал. И когда они приблизились к грандиозному холлу, прислужник открыл дверь, и оба они – и дядя, и племянник, - вошли внутрь.

И Энтен почувствовал, как что-то липкое, скользкое и свежее раскалывается в его груди.