Марк потряс головой, как мокрая собака.

– Бррр! – произнес он и натянуто рассмеялся.

Оба думали об одном и том же, и она чувствовала, что должна об этом заговорить.

– Вы слышали о матери Лины?

Как будто кто-то мог не слышать. Мог жить в этом городе и не знать.

– Да, ужасно. Настоящий кошмар. Такой шок. – Он замолчал и, так и не дождавшись реакции Луизы, продолжил: – Э-э… я хочу сказать, что в курсе, что вы с ней… – Не договорив, он обернулся и бросил взгляд на свою машину.

Он не знал, как уйти, бедняга.

– Не совсем ладили? – закончила за него Луиза, играя талисманом в виде маленькой голубой птички, висевшей на шее. – Да, мы не ладили. Но все равно…

«Но все равно» было всем, что она смогла из себя выжать. Сказать «не ладили» про их отношения с Нел значило не сказать ничего, но говорить об этом не имело смысла. Мистер Хендерсон отлично знал о вражде между ними, и будь она проклята, если станет стоять тут на берегу реки и делать вид, будто смерть Нел Эбботт ее опечалила. Притворяться она не могла, да и не хотела.

Слушая психологов, она знала, что все их слова чушь и в ее жизни больше никогда не будет ни одного хорошего дня, но все же в последние сутки или около того она не могла не чувствовать торжества.

– Такой ужасный конец, – продолжал мистер Хендерсон, – и то, как это произошло… как она сорвалась…

Луиза мрачно кивнула.

– Может, ей самой этого хотелось. И она сделала то, что хотела.

Марк нахмурился.

– Вы думаете, что она… что это не было случайностью?

Луиза покачала головой:

– Понятия не имею.

– Да нет, конечно, нет. – Он помолчал. – По крайней… по крайней мере, теперь то, что она писала, уже наверняка не опубликуют, верно? Ведь книга о заводи, над которой она работала, не закончена? И потому не может быть опубликована…

Луиза смерила его насмешливым взглядом.

– Вы так думаете? А вот мне кажется, что ее смерть, напротив, повышает шансы на издание. Женщина пишет книгу о людях, погибших в Смертельной заводи, и сама же лишается жизни в воде. Полагаю, что желающие опубликовать это найдутся.

Марк с ужасом смотрел на нее.

– Но Лина… наверняка Лина… этого не захочет.

Луиза пожала плечами.

– Кто знает? – снова спросила она. – Ведь авторский гонорар будет выплачиваться ей. – Она вздохнула. – Мне пора, мистер Хендерсон. – Она похлопала его по руке, и он накрыл ее руку своей.

– Мне очень жаль, миссис Уиттакер, – произнес он, и она была тронута, увидев в его глазах слезы.

– Луиза, – поправила она. – Зовите меня Луиза. И я знаю. Знаю, что вы чувствуете.

Луиза направилась обратно. Такая прогулка по тропинке вдоль реки занимала несколько часов, а в жаркие дни даже больше, но иного способа хоть чем-то себя занять она не находила. Не то чтобы других дел у нее не было. Надо связаться с агентами по недвижимости, начать наконец поиск подходящей школы. Поменять постельное белье, разобрать шкаф и убрать ставшую ненужной одежду. Сын тоже требовал внимания. Наверное, завтра. Всем этим она займется завтра, а сегодня Луиза шла вдоль реки и думала о дочери.

Сегодня, как и во все предыдущие дни, она вновь безрезультатно пыталась воскресить в памяти хоть какие-то особенности в поведении дочери, те самые «красные флажки», которые так и не сумела заметить. Она постоянно задавалась вопросом, что могло указывать на проблемы в счастливой жизни ее дочери. Потому что, если быть откровенной, Кэти никогда не давала им повода для беспокойства. Она была яркой, способной и уравновешенной девочкой с твердым характером.

Ее переход из детства в юность произошел легко и просто, она восприняла его совершенно спокойно. Если Луиза иногда и переживала, то только из-за того, что Кэти, похоже, вообще могла обходиться без заботы и внимания родителей. Ее ничто не раздражало, и ничто не мешало ей радоваться жизни – ни школьные занятия, ни навязчивое общество лучшей подруги, ни даже шокирующий в своей стремительности расцвет взрослой красоты. Луиза отлично помнила, какое острое чувство стыда она сама испытывала подростком, замечая, как мужчины смотрят на ее тело, но Кэти это ничуть не смущало. Другие времена, объясняла себе Луиза, и девочки сейчас тоже другие.

Луизу и ее мужа Алека беспокоила не Кэти, их беспокоил Джош. Он всегда был чувствительным и нервным ребенком, но в этом году что-то изменилось и угнетало его; казалось, с каждым днем он становился все более скрытным и замыкался в себе. Они переживали, что над ним могли издеваться в школе, что он стал хуже учиться, что по утрам у него под глазами темные круги.

Наверное, – а какая может быть другая причина? – пока они следили за сыном, боясь, что тот может упасть, оступилась их дочь, а они и не заметили, и потому не смогли вовремя подхватить и поддержать ее. Чувство вины, как ком в горле, не позволяло ей дышать – она думала, что в конце концов оно окончательно ее задушит, но этого никак не происходило, и она была вынуждена жить дальше – жить и помнить.

В тот последний вечер Кэти была очень тихой. Они ужинали втроем, потому что Джош остался ночевать у своего друга Хьюго. Обычно они не разрешали этого в учебные дни, но тогда сделали исключение, потому что беспокоились о том, что с ним происходит. Они воспользовались возможностью поговорить об этом с Кэти. Они спросили, не заметила ли она, что в последнее время Джош из-за чего-то переживает?

– Наверное, из-за того, что на будущий год будет учиться уже в обычной, а не начальной школе, – ответила она, не глядя на родителей и уткнувшись в тарелку, и голос ее слегка дрогнул.

– С ним все будет в порядке, – заметил Алек. – Там будет учиться половина их класса. Да и ты тоже.

Луиза помнила, как при этих словах Алека Кэти сжала в руке стакан с водой. Помнила, как она с трудом сглотнула и на секунду прикрыла глаза.

Они вместе помыли посуду. Луиза мыла, а Кэти вытирала, потому что посудомоечная машина сломалась. Луиза помнила, что предложила убрать все сама, если Кэти надо делать уроки, на что Кэти сказала, что все уже сделала. Луиза помнила, что каждый раз, беря у нее вытереть тарелку, Кэти касалась ее руки чуть дольше, чем это было необходимо.

Правда, сейчас Луиза не была уверена, действительно ли все происходило именно так. Отводила ли Кэти взгляд, опуская глаза в тарелку? Сжимала ли в руке стакан с водой и касалась ли ее руки не так, как обычно? Ответить сейчас наверняка было невозможно, а все ее воспоминания представлялись ненадежными и могли быть истолкованы неправильно. Не исключено, что причиной стал шок от осознания, что все, в чем она была так уверена, на самом деле оказалось совсем не так. А может, неуверенность объясняется тем, что ее ум был затуманен действием лекарств, которые она постоянно принимала после смерти Кэти. Луиза глотала таблетки горстями: они давали временное забвение, на смену которому неизменно приходил кошмар пробуждения. Через какое-то время она пришла к выводу, что часы забытья не стоили ужаса осознания каждый раз заново, что ее дочери больше нет.

Но в одном она не сомневалась: когда Кэти прощалась с ней перед сном, она улыбнулась и поцеловала ее так, как делала это всегда. Она обнимала ее не крепче и не дольше, чем обычно, и сказала:

– Спокойной ночи.

Как она могла так себя повести, зная, что собирается сделать?

От слез тропинка впереди расплылась, и Луиза заметила натянутую ленту полицейского ограждения, только когда на нее налетела. «Полицейское ограждение. Не заходить». Она уже проделала полпути вверх по склону и приближалась к вершине, теперь ей пришлось резко повернуть налево и сделать крюк, чтобы не потревожить то место, на котором Нел Эбботт стояла перед смертью.

Она обогнула вершину и направилась вниз по склону холма. Ноги уже ныли, волосы слиплись от пота, но там, где тропинка вилась среди зарослей деревьев на краю заводи, ее ждала спасительная тень. Пройдя еще примерно километр по тропинке, она добралась до моста и начала подниматься по ступенькам к дороге. Слева появилась группа девочек, и Луиза по привычке поискала взглядом, нет ли среди них ярких каштановых волос дочери, напрягла слух, не раздается ли ее смех. Ее сердце снова оборвалось.