– Послушай, Лина, а почему ты решила, что она прыгнула намеренно?

Я долго на нее смотрела, прежде чем ответить. Я хотела, чтобы она знала: я вижу ее насквозь.

– Меня удивляет, что ты об этом спрашиваешь, – сказала я. – Разве не ты ей говорила, что у нее жажда смерти?

Она замотала головой и залепетала:

– Нет, нет, я не… все было не так…

Врунья!

Другой детектив – женщина – начала говорить, что «в настоящий момент нет доказательств, указывающих на умышленное действие», и что они не нашли предсмертной записки.

Я не могла сдержать смеха.

– Вы думаете, что она должна была оставить записку? Моя мать ни за что бы не стала оставлять никакой чертовой записки! Это было бы… банально.

Джулия кивнула:

– Да… это правда. Поставить всех в тупик вполне в духе Нел. Она обожала тайны. И хотела бы оказаться в центре одной из них.

Мне захотелось влепить ей пощечину. «Ах ты, гадина, – едва не сорвалось у меня с языка, – ты в этом тоже виновата!»

Женщина-детектив захлопотала, наливая всем воды, и попыталась всунуть мне стакан в руку, но я больше не могла все это выносить. Я чувствовала, что вот-вот расплачусь, но не хотела, чтобы они видели мои слезы.

Я направилась в свою комнату, заперлась и уже там разревелась.

Обмотав рот шарфом, чтобы плакать как можно тише, я сопротивлялась желанию дать себе волю и выплеснуть все отчаяние наружу. Мне казалось, что если я не сдержусь, то уже никогда не смогу прийти в себя.

Я изо всех сил старалась не думать, но в голове продолжали крутиться слова: «Прости, прости, прости, это я виновата». Я смотрела на дверь своей спальни и вновь и вновь видела, как в воскресенье вечером мама зашла пожелать мне спокойной ночи. Она сказала: «Что бы там ни было, ты же знаешь, как сильно я тебя люблю, Лина, правда?» Я повернулась набок и надела наушники, но знала, что она продолжала стоять и смотреть на меня. Я чувствовала это, как и ее печаль, и даже испытывала удовлетворение, потому что считала, что она получила по заслугам. Я бы отдала все на свете, буквально все, лишь бы иметь возможность встать, обнять ее и сказать, что я тоже ее люблю, что она ни в чем не виновата и что я не должна была говорить, будто это целиком ее вина. Если она и была виновата в чем-то, то не больше меня.

Марк Хендерсон

Сегодня был самый жаркий день года, и, поскольку Смертельная заводь исключалась по очевидным причинам, Марк отправился искупаться вверх по реке. На участке перед коттеджем Уордов река становилась шире, а потом снова сужалась, устремляясь по рыжеватой гальке. Но посередине заводь была глубокой, а вода такой холодной, что перехватывала дыхание и обжигала кожу, невольно вызывая приступ смеха.

И он смеялся, смеялся громко – ему захотелось смеяться впервые за последние несколько месяцев. И в реке он оказался за это время тоже впервые. Река перестала быть для него источником удовольствия и вызывала только ужас, но сегодня все вернулось на круги своя. Сегодня он чувствовал себя хорошо. Проснувшись с ясной головой и легкостью в теле, он сразу понял, что сегодня отличный день для купания. Вчера Нел Эбботт нашли утонувшей. Сегодня отличный день. Он чувствовал, как с души не то чтобы свалился камень, а будто тиски, сжимавшие его виски, сводившие с ума и не позволявшие жить, наконец-то разжались.

К нему домой пришла женщина-полицейский – очень молодая сотрудница уголовной полиции, и ее девичья непосредственность так располагала к себе, что ему даже захотелось сообщить ей то, чего не следовало. Ее звали Келли, а фамилию он не запомнил. Он пригласил ее войти в дом и рассказал правду. Что видел, как в воскресенье вечером Нел Эбботт вышла из паба. Он не стал говорить, что отправился туда в надежде встретить ее, это было не важно. Он сказал, что они поговорили, но очень недолго, потому что Нел торопилась.

– А о чем вы разговаривали? – поинтересовалась Келли.

– О ее дочери, Лине, одной из моих учениц. В последний семестр у меня с ней были кое-какие проблемы, главным образом связанные с дисциплиной. В сентябре начнутся занятия, и английский она станет изучать в моем классе, а это важный год, ей предстоит сдавать экзамен на аттестат, и я хотел убедиться, что больше проблем с ней не возникнет.

Это было правдой. Она сказала, что спешит, у нее дела. Это тоже было правдой, хотя и не всей. Ничего, кроме правды.

– У нее не было времени обсудить проблемы своей дочери в школе? – удивилась детектив.

Марк пожал плечами и грустно улыбнулся.

– Одни родители принимают большее участие в воспитании, другие меньшее, – пояснил он.

– А куда она отправилась из паба? Поехала на машине?

Марк покачал головой:

– Думаю, домой. Она пошла в сторону дома.

Келли кивнула.

– И после этого вы ее больше не видели? – спросила она, на что Марк опять покачал головой.

Что-то из этого являлось правдой, а что-то – ложью, однако детектив, судя по всему, была удовлетворена; она оставила ему визитку с номером телефона и попросила позвонить, если он вспомнит что-нибудь еще.

– Обязательно, – заверил Марк с обаятельной улыбкой, от которой она вдруг поморщилась. Он даже подумал, не переиграл ли.

Теперь он нырнул с головой, добрался до дна и зачерпнул ладонью мягкую илистую грязь. Потом свернулся в клубок, и мощная подъемная сила выбросила его на поверхность, где он жадно вдохнул свежий воздух.

Он будет скучать по реке. Ему придется найти новую работу, может, в Шотландии, а может, даже дальше: во Франции или Италии, где никто не будет знать, ни откуда он родом, ни его прошлое. Он мечтал о том, что начнет жизнь с чистого листа и с незапятнанной репутацией.

Выбравшись на берег, Марк почувствовал, как его вновь охватывает тревога. Опасность еще не миновала. Пока нет. Девушка по-прежнему может создать проблемы, хотя, раз уж до сих пор держала рот на замке, маловероятно, что она вдруг решится нарушить молчание. К Лине Эбботт можно относиться по-разному, но одного у нее не отнять: она умела хранить верность и держать слово. И теперь, когда мать уже не будет оказывать на нее дурное влияние, она может стать вполне приличным человеком.

Он еще немного посидел на берегу, опустив голову, слушая журчание воды и чувствуя тепло солнечных лучей на плечах. Мокрая спина высыхала, и его приподнятое настроение стало улетучиваться, уступая место предчувствию, что основания для надежды имелись.

Услышав шум, Марк поднял голову. Кто-то приближался. Он узнал ее фигуру, мучительную медлительность походки, и сердце в его груди тревожно забилось. Луиза.

Луиза Уиттакер

На берегу сидел мужчина. Сначала Луизе показалось, что он голый, но, когда он поднялся, она увидела, что на нем плавки, узкие и облегающие. Она смутилась. Это был мистер Хендерсон.

Когда Луиза приблизилась, он уже успел обернуть вокруг талии полотенце и натянуть футболку.

– Миссис Уиттакер, как вы?

– Луиза, – поправила она. – Пожалуйста.

Он наклонил голову, слегка улыбнулся.

– Луиза. Как вы?

Она попыталась улыбнуться в ответ.

– Сами знаете.

Он не знал. Никто не знал.

– Говорят… Психологи говорят, что бывают хорошие дни, а бывают плохие, и это надо просто принять.

Марк кивнул и отвел взгляд, и она заметила, как он покраснел, явно смутившись.

Оба чувствовали себя неловко. До того как ее жизнь разбилась вдребезги, она никогда не задумывалась, насколько не по себе бывает людям, с которыми заговаривает человек, переживший горе. Сначала эту скорбь признавали, уважали и принимали в расчет. Но позднее она начала мешать – беседе, смеху, нормальной жизни. Всем хотелось оставить ее в прошлом и продолжать жить, и тут появлялась Луиза со своим горем, действуя всем на нервы и волоча за собой тело своего мертвого ребенка.

– Как вода? – спросила она, и он покраснел еще больше. Вода, вода, вода – в этом городе от нее никуда не деться. – Наверное, холодная?