– Ты ему еще грудь дай! – ржали соседки. – Вон что бездетность с бабой делает.

Она выходила пса и под замечания селян «Ишь городская нашлась!» водила гулять на поводке. После выгула наливала в таз теплую воду, садилась на низенькую табуреточку и… «Джек! Ходь мыть лапэчки!» А потом разговаривала с Джеком на польском языке. Была у нее мечта – уйти на пенсию, продать дом и вернуться в Полтаву.

– Ты вот вернулся, – сказала она Гармашу, – и я хочу в свой город. Хочу пожить без огорода, без свиней, – и она мечтательно улыбнулась.

Но, говоря это Гармашу или кому другому, она прекрасно понимала, что мечта ее умрет вместе с ней – в городе просто так жилье не купишь, надо работать на заводе и стоять в очереди на квартиру. На государственную – лет двадцать, на кооператив – не менее пяти. А жить где? Можно, конечно, дворником устроиться, тогда дадут служебную, но это не ее вариант, ей уже за шестьдесят.

Марковна отдала Гармашам две комнаты, четверть огорода, сказала, что посуду могут брать любую, и если Петя починит забор, сарай, крышу, то плата ей вообще не нужна и они могут жить сколько хотят. Дети пошли в школу, Верочку взяли на работу в лесничество, а Петя устроился в столярный цех пищекомбината – там еще помнили, каким замечательным столяром был его отец, да и Петя после войны работал столяром. После первого рабочего дня Гармаш пошел на почту – отправить Абу телеграмму с новым адресом. На почте никого, за окошком пусто, кто-то в подсобке шуршит. Петя взял бланк телеграммы, стоит, заполняет, и тут из подсобки выходит… Нина.

– Петя? – Она остановилась на полпути к столу.

Рука перестала писать, и он опустил голову. Руки дрожат.

– Ну, здравствуй! – молвит она и садится за окошко.

– Здравствуй… – Петя смотрит в телеграмму, но ничего не видит.

– Слыхала, что ты вернулся. С женой, детишками.

– Да, вернулся.

– Надолго?

– Надолго, – протягивает ей телеграмму. – Сколько с меня?

Некоторое время Нина шевелит губами.

– Абу мы на месте все здоровы буду строиться пиши адресу… Петя. Хм, я еще не отправляла телеграммы в Чечено-Ингушскую автономную эсэсэр. – Нина считает слова и перекидывает на счетах костяшки. – Рубль двенадцать копеек.

Петя отсчитывает деньги и кладет на стойку. Нина сгребает деньги рукой – рука такая же пухлая, такая же белая. Они больше ничего не говорят, не смотрят друг на друга. Петя прощается и уходит. Домой он идет не сразу, а сворачивает к реке.

Он с детства доверял ей все свои тайны, мечты, радости и печали. Он был у морей, у озер, но только эта река и никакая другая утоляла боль его сердца, незаметно забирая и унося. Он долго сидел на опустевшей пристани, не чувствуя холода, пока анализ всей жизни не подтвердил: от первой любви ничего, кроме слабого отголоска давней обиды, не осталось, а ведь Петя любил Нину всем сердцем. Много лет прошло, пока сердце вновь обрело способность любить.

…Первая любовь, яркая, озаряющая своим светом все вокруг, идущая наперекор родителям, твердящим как заклинание, что Нина не его поля ягода – мол, погулять любит, – в юности заполонила его сердце и разум. На слезы матери Петя отвечал:

– Мне все равно, что люди говорят! Люди врут! Я люблю ее и женюсь!

– Да как же так, сыночек? – причитала мама. – Неужто ты нас не послушаешь? Она старше тебя! – выдвигала мама веский аргумент.

– Всего-то на два года, – возражал Петя.

– А если в училище поступишь? С собой ее возьмешь?

– Конечно, возьму!

– Ой, горе!

– Мама, не надо, – просил Петя и уходил на свидание.

Вернее, переплывал на лодке на другой берег, в Слободу. Мама Ниночки встречала его радушно, с пирогами, говорила «зятек», а зятьку этому было всего семнадцать. Иногда просила починить чего – в доме не было мужской руки, мама Нину «в подоле принесла».

Отец Пети в любовь не вмешивался, считал, что любовь – дар судьбы.

– Люби, сынок, пока любится, – сказал он как-то и больше про это ни слова.

Ниночка училась с ним в одной школе – своей школы в Слободе не было. Он еще в восьмом классе обратил внимание на красавицу десятиклассницу. А как не обратить, если все только про нее и говорили? И про ее глаза – они были особенные, темные до черноты, огромные и раскосые. Черные брови вразлет, толстые, с руку, косы цвета воронова крыла и белая-белая кожа. Ее взгляд доводил баб до истерик, околдовывал мужиков, заставлял парней с замирающим сердцем смотреть ей вслед и ночами напролет ворочаться в постели. Бабы утверждали вполне серьезно, что Нинка ведьма, что она околдовывает мужчин и пьет кровь женщин.

Петя долго не мог прийти в себя – почему Нина его выбрала? За ней же столько мужиков ходит! А случилось это так: Петя с другими мужчинами косил сено возле Слободы, а Нина шла мимо. Он на нее засмотрелся и рядом стоящему косарю чуть ноги не отрезал – тот, слава богу, вовремя отскочил и заорал на Петю благим матом. Нинка рассмеялась и говорит:

– Что ты парня ругаешь? Не виноват он, это его природа виновата. Плохо, что ли, что на девку засмотрелся? Пошли, Петя, молоком из погреба напою.

Петя воткнул косу в дерево и пошел. А дома у Нины пироги, сметана холодная. Оказалось, холодной была не только сметана, но и самогон. Нина за считаные минуты накрыла стол, села и подперла подбородок белой холеной рукой:

– Ну, выпьем за то, что в хату мою пришел.

Она выпила залпом, взяла пальцами квашеную капусту, запрокинула голову и, ловя языком капустинки, медленно положила в рот.

– Кушай. – Она придвинула тарелку с пирогами поближе к Пете и шумно вздохнула. – Мне нравятся твои руки. Ты такой молодой и такой сильный. – Она потрогала налитые силой бицепсы, и Петя перестал жевать.

Теперь уже Петя налил. Нина приосанилась, быстро выпила и, не закусывая, вскочила.

– Ой, у меня есть варенье из райских яблочек! – Подошла к железной кровати и, подтянув вверх юбку, опустилась на колени.

У Пети пирог в горле застрял. А Нина выпрямилась и, взлохмаченная, красная, спрашивает, держа в руке баночку:

– Хочешь райского наслаждения?

А сама смотрит не мигая. Петя бросил нервно катать по столу хлебный шарик и согласился…

В разгар любви он поступил в летную школу и приехал на недельку перед занятиями любимую повидать. Что едет – не написал, решил сюрприз сделать. Из автобуса вышел не на станции, а на шоссе. Перешел через мост и по лесной тропинке направился к деревне. Волнуясь, толкнул калитку, взбежал на крыльцо. Дверь распахнулась, и Ниночка, полуодетая, красная и запыхавшаяся, выскочила навстречу.

– Петя? Откуда? – выдохнула она.

Гордо выпятив грудь, он взял под козырек.

– Курсант первого года обучения Одесской военной авиационной школы пилотов прибыл в ваше распоряжение! – Рассмеялся и шагнул к любимой, чтобы обнять.

Она прижалась к двери.

– Погоди, сумасшедший, я оденусь!

– Не надо, ты мне такая больше нравишься, – задыхаясь, сказал он, – пойдем в хату…

– Там не убрано. – Она уперлась рукой ему в грудь.

– Ну и пусть, – напирал Петя.

Она обмякла, обняла, поцеловала…

– Помнишь твой подарок?

– Какой?

– Отрез на платье.

– Да.

– Я уже пошила. Вот сейчас примеряю. Стой тут и жди. – Ее глаза сверкнули озорством.

– Не заставляй долго ждать, а то я возьму твой дом штурмом!

Счастливый, он вышел во двор и сел на скамейку возле отцветавших астр. Скамейка скрипнула. Петя встал и оглядел скамейку – надо подремонтировать. Вдруг забор зашатался, да так, что вот-вот завалится.

– Ах вы, негодники! – крикнул Петя и побежал за хату отгонять ребят, любивших лакомиться бузиной, восседая на заборе.

А чем еще лакомиться в разгар лета?

Но увидел он не детей, а взъерошенного и босого Андрея Кандыбовича с голым торсом и в кальсонах, с трудом протискивавшегося в дырку в заборе. Его одежда и ботинки уже валялись в дорожной пыли.

Петя окаменел. Андрей дернулся и, оставив на гвозде клок от кальсон, вывалился на дорогу.