Рихарду я решил вообще ничего не говорить пока хоть что-то не прояснится, но, видимо, карма снова решила укусить меня за задницу и напомнить мне о том, что ни один из моих планов так и не был выполнен идеально. Когда я встретил Круспе у кабинета биологии утром, я сразу же насторожился и даже испугался. У него был настолько встревоженный и в то же время серьезный вид, что я даже побоялся подходить к нему первым, но позже понял причины его настроения.
— Где ты ночевал? — Рихард пример меня к стене, настигая уже в коридоре и не давая возможности двинуться в сторону. Я нервно сглотнул, стараясь не смотреть на него, но под этим взглядом голубых глаз я все равно чувствовал себя прокаженным. Я даже не мог понять, как он на меня смотрит: то ли выжидающе, то ли взволнованно и даже со злостью. В любом случае, я чувствовал себя на чертовом допросе, где мне еще и приходилось снова врать.
— Дома, — зачем-то соврал я, отворачиваясь. Если он спрашивает, то уже знает, что это не так. Какой же я идиот.
— Ничего не хочешь мне рассказать? — он снова продолжил говорить тем же лукавым тоном, несмотря на спокойствие которого, мне все равно хотелось бежать отсюда как можно дальше и не оглядываться. Лучше бы он на меня наорал, чем скрывал в себе эту гребаную злость, которая делала меня еще более уязвимым сейчас.
— Хорошо, — сдался я, наконец выдохнув, — Я ушел из дома. Тебе Тилль рассказал?
— Нет, твоя мать, — Рихард нервно улыбнулся, опуская свои руки.
— Чего?.. — пробубнил я себе под нос, явно не понимая его радости.
— Приходила утром ко мне домой, — спокойно пояснил Рихард и сделал несколько шагов в сторону кабинета, увлекая и меня за собой.
— О, боже мой… — я закрыл лицо руками, когда до меня наконец-то дошла вся суть его слов, — Прости, я…
— Почему ты не пришел ко мне, Пауль? — уже чуть мягче спросил он, когда мы зашли в кабинет, где было только несколько наших одноклассников. Те помахали нам в знак приветствия и продолжили играть в карты на последней парте. Очевидно, что наши разговоры никого не интересовали, поэтому мы сели у окна, и я, все же нервно оглядываясь по сторонам, продолжил свое повествование:
— Я думал твои родители, они…
— Да плевать на родителей, — нетерпеливо перебил меня Рихард, — И вообще, почему ты ушел из дома?
— Потому что мне все это, блять, надоело, я не собираюсь выслушивать ее бред про наши отношения, и я, блять, тоже человек, и у меня есть… — начал я, сам того не понимая повышая голос, и через несколько секунд меня уже трясло от неистовой злости, когда я вспоминал, с каким отвращением она говорила о нас и каким презрительным взглядом наблюдала за мной все это время. События вчерашнего вечера настолько сильно задели меня, что я невольно коснулся своей щеки, будто чувствуя эту чертову хлесткую пощечину снова. Ребята, играющие в карты вдруг остановились и посмотрели на нас.
— Тихо-тихо, — прошептал Рихард, мягко поглаживая меня по руке под партой. Я заметил, как он дернулся вперед, чтобы обнять меня, но затем резко остановился и добавил: — Я понял, все хорошо, успокойся.
Я сделал глубокий вдох, и наклонил голову вниз, разглядывая сплетенные пальцы наших рук под партой. Неужели вот так будет всю жизнь? Неужели даже для того, чтобы взять его за руку или обнять, мне нужно будет делать это максимально незаметно?
— Я пока побуду у Тилля, ладно? — наконец выдавил из себя я.
— Хорошо, но ты помни, что двери моего дома для тебя всегда открыты.
Я молча кивнул и еще сильнее сжал пальцы его рук.
Весь урок я просто не мог найти себе места, даже не понимая за какие проблемы в моей жизни мне сейчас браться. Больше всего меня пугало то, что мне негде жить, потому что проживание у Тилля - это временно, даже если он сам предложит мне остаться у него навсегда. Я же понимаю, что это невозможно и так нельзя. Проблема с жильем постепенно сменялась другой в моем сознании, и, конечно, она была намного весомее и важнее, чем первая, и являлась ее прямым следствием: мать меня ненавидит. И ради чего все это?
Я устало повернул голову вправо, разглядывая своего приятеля, который вновь что-то упорно писал в тетради. Закусив губу от усердия, Рихард аккуратно чертил какой-то график функции, отмечая на нем определенные точки, впоследствии соединяя их и надписывая рядом какие-то цифры и буквы, значение которых меня совершенно не волновало. Вот ради чего все это. Вот ради кого я готов терпеть нападки со стороны родителей и общества. Выходит то, что я чувствую, гораздо сильнее злости, выше ненависти и гораздо важнее, чем любовь и уважение к моим родителям. Кроткая улыбка промелькнула на моих губах, когда я подумал об этом и на секунду перевел взгляд на доску, а затем снова вернулся к Рихарду. Тот на момент остановился, внимательно оглядывая свое рабочее место в поисках чего-то необходимого в данный момент, и через секунду тонкие пальцы начали перебирать какие-то листы, аккуратно вложенные в дневник. Я на секунду задумался, и все внутри меня затрепетало от одной лишь чертовой мысли.
Что же ты еще можешь делать этими пальцами, Рихард?
Я нервно закусил губу, наблюдая за тем, как такой родной почерк заполняет все больше места, покрывая синей пастой ручки практически все пространство листа. А я уже и не стыдился того, что в открытую пялился на него: изучал внимательным взглядом его одежду сегодня, следил за каждой эмоцией, промелькнувшей на таком серьезном во время урока алгебры лице. Казалось бы, обычные взгляды, ну что в этом особенного? Но при одной лишь мысли о том, что своим переездом мать может отнять у меня простое созерцание таких приятных моим глазам тонких черт лица, родные прикосновения теплых рук и таких желанных губ, я ощущал себя загнанным в клетку зверем. Я ведь могу больше его не увидеть.
Так я и просидел все уроки, наблюдая за Рихардом с какой-то светлой грустью, теплящейся в моей груди, потому что мысленно я уже стал сам с ним прощаться, чтобы потом это было не так больно, как я себе представлял. После звонка Рихард задержался у учительского стола, и я, решив, что подожду его у кабинета, на ватных ногах и с той же кучей мыслей в голове направился к выходу и разместился на скамье у двери.
— Ландерс, давай поговорим по-хорошему, — проговорил Томас, присаживаясь рядом. Меня передернуло, когда я увидел его лицо настолько близко: карие глаза этого парня всегда сверкали неприветливым блеском, который просто не мог не настораживать. Тот все также выжидающе смотрел на меня, пока я пытался вымолвить хоть что-то. Наверное, самое неоднозначное отношение, самые двоякие чувства, с которыми мне только приходилось встречаться в жизни, вызывал у меня именно Томас. Этого человека я не мог охарактеризовать ни плохими, ни хорошими словами, и все те, что приходили мне в голову, все равно не смогли показать Брауна таким, какой он есть на самом деле. Я не мог утверждать, что это плохо, но разве это нормально? У меня должно сформироваться хоть какое-то мнение о человеке, но вот Томас своими поступками будто бы сам не хотел, чтобы я делал о нем какие-то выводы как о личности. Он меня бил, он угрожал мне расправой, но и он же, чертов мерзавец, спас меня от верной гибели, что только добавило его образу еще больше загадочности, и я начал даже немного его уважать.
— Господи, тебя мне еще не хватало, просто отлично, — пробормотал я себе под нос, откладывая учебник алгебры в сторону.
— Да послушай ты меня, я тебя не трону, — снова продолжил он, выставляя руки перед собой. Парень то и дело оглядывался по сторонам, будто бы волнуясь, что нас может заметить кто-нибудь «не тот». Я нахмурился, обращаясь к нему.
— Я слушаю.
— Не попадайся Марку на глаза и вообще держись от него подальше, — нетерпеливо выпалил он, и, заметив мой непонимающий взгляд, продолжил более тихо: — Пауль, ты не понимаешь, что он за человек. Марк не отступит, пока не добьется своего.
— Почему я должен тебе верить? — спросил я, посмотрев ему в глаза. А правда? Почему?
