– А что, много ли в Сан-Франциско людей, которые могут похвастать тем, что их портреты писал сам Брет Леборн?

– Почему же только во Фриско? – Стоун иронически скривила большой рот. – Брет у нас – звезда, я бы сказала, национальной величины. Даже международной. Недавно к нему приезжал вице-президент, или вице-премьер – точно не помню, но это не имеет значения – из Зимбабве-Родезии, кажется. Или еще откуда-то оттуда. Китайские коммунисты у него были. Индийские йоги…

– Но ведь это прекрасно, – произнес Потемкин с неожиданным воодушевлением (ему хотелось, чтобы собеседница рассказала что-нибудь еще). – Прекрасно иметь в друзьях человека, который обладает такой известностью…

– Знаете, художники все как дети – заносчивы, капризны, обидчивы и тщеславны… – протянула Эмилия. – Но, когда знаешь человека, легче выстраивать общение с ним – по крайней мере, понятно, на что можешь рассчитывать. Это как в отношениях между мужчиной и женщиной, если вы понимаете, что именно я имею в виду… – Стоун приподняла правую бровь.

– А я и не знал, что в прекрасном городе Сан-Франциско отношения между мужчиной и женщиной еще сохраняют какое-то значение… – произнес Олег, задумчиво глядя на собеседницу. – У меня впечатление, что эта проблема в вашем городе окончательно и бесповоротно решена и никого не интересует. Кажется иногда, что здесь все заняты совершенно другими вещами…

Стоун хотела возразить что-то, но Потемкин легким кивком указал на могилу, у которой начал свою речь священник.

После, когда близкие выстроились в очередь, чтобы бросить горсть земли на крышку гроба, Олег незаметно отошел в сторону, и за дальнейшим они с Лайоном наблюдали ярдов с тридцати, от асфальтовой дорожки, на которой длинной чередой тянулись автомобили.

Церемония погребения шла своим чередом – мерно и неторопливо. Только два фотографа перемещались от одной группы людей к другой, фиксируя происходящее с разных точек.

– Ты объяснил Стену, что нам нужна не красота кадра, но все, решительно все лица? – спросил Потемкин Лайона.

– Будьте спокойны, шеф.

– Тогда давай ко мне домой, есть о чем поговорить.

– Я только в офис заеду за бумагами и буду через полчаса. – И Лайон почти бегом направился к машине.

Легко человек привыкает ко всему хорошему. «Ко мне домой!» – пригласил Лайона Олег, ни минутки не сомневаясь в том, как назвать свое нынешнее жилье. Между тем его домом была небольшая квартирка какого-то очередного приятеля Хопкинса. Приятель был в зарубежной поездке, квартиру на время отсутствия приезжим не сдавал – не было в том нужды, и Хопкинс легко договорился о том, что Олег поживет там две-три недели, а уезжая, завезет ключ по нужному адресу.

О Хопкинс, вездесущий Хопкинс! Где у него только не было друзей, приятелей и людей, ему обязанных!

– Мне иногда кажется, что у тебя и в пустыне Гоби есть своя уютная пещера с кондиционером и плавательным бассейном, куда тебя с удовольствием в любое время впустит твой знакомый верблюд, которому ты помог по жизни… – как-то сказал Потемкин Хопкинсу.

– Насчет верблюда не знаю, – отвечал Хопкинс задумчиво, – но если тебе понадобится в Гоби – дай мне знать. Это сложный регион.

Олег посмотрел на товарища, полуоткрыв рот, и больше ни о чем спрашивать не стал.

Жил Потемкин в прекрасном районе, неподалеку от парков и океана, кондиционер, несмотря на жаркое лето, почти не включал. Зачем? Откроешь дверь на балкон, окошко в одной из спален – и комнаты великолепно вентилирует океанский бриз.

«Вот тебе и связующая нить! – думал Олег, едучи по шумным зеленым улицам Фриско – это в отличие от Лос-Анджелеса настоящий город, а не вытянувшиеся на десятки миль деревни меж холмов. – Портреты Леборна! И значок, который убийца изображает на руке удушенных – что, если это изречение «PERICULUM IN MORA» имеет какое-то значение – художественное, скажем так? Может, когда-то кто-то из корифеев живописи произнес слова, которые повторяет сейчас убийца?»

Лайон появился на пороге со столь непроницаемым видом, что Потемкин сразу понял – есть значимые новости. Но расстраивать коллегу не стал. Сказал нарочито равнодушно:

– Что в офисе? Никаких подвижек?

Обмануть Лайона, однако, на сей раз не удалось.

– Спасибо за гуманность, шеф. Мне все-таки не хватает профессионализма – в общении с вами, во всяком случае. Как вы меня раскусили? Да, есть новости, и, кажется, немаловажные. Смотрите – три дня назад я дал поручение проверить по нашей базе данных за последние три года наличие на кистях удушенных и убитых такого же значка, как у наших нынешних объектов. Ничего не нашлось. Но я включил запрос и в регулярную полицейскую рассылку и знакомым замолвил словечко. И вот сегодня мне позвонил Лэрри Уинсборд, опер из Третьего отделения. Мы с ним пересекались давно, еще когда я работал в Лос-Анджелесе. Хороший опер, хваткий. Грамотный. И не потерявший головы и интереса к деталям среди повседневных дел, мордобоев и бумаг.

Он-то и вспомнил, что чуть больше года назад было удушение – тоже мужчина средних лет, бизнесмен. Тоже поначалу отсутствие видимых мотивов. Но потом нашли человека, который признался в убийстве. И главное, насколько Лэрри помнит, на руке у убитого был такой же значок. Цифры и надпись по латыни. Интересно, шеф… Статистически богатых людей убивают в семь раз меньше, чем бедных… А у нас с вами в этом деле только богатые.

– А как же поиск по базе данных у твоих ребят? Проглядели?

– Два варианта. Первый: они не искали среди раскрытых преступлений. Неважное объяснение, но тем не менее… Второе, что более вероятно: так как тогда никто не думал о серийности этих убийств – оснований не было, – то и знак на руке удушенного не ввели в базу данных. А может быть, и просто поленились сфотографировать – мало ли у кого какие знаки…

– Ты запросил?..

– Да, оригинал дела уже везут к нам. Так что сегодня с этим должна быть какая-то ясность.

– А как звали убитого, этот парень твой знает?

– Хэйли Маррон, насколько я помню.

Потемкин встал и начал ходить по комнате. Круг, другой. Третий. Он знал за собой эту привычку, откровенно говоря, не любил ее, но ничего не мог с ней поделать. В какие-то минуты он просто должен был подняться с места и ходить – тогда решения приходили как бы сами, это от Олега почти не зависело.

– Знаешь что? – сказал наконец Потемкин. – Давай займемся с тобой смешным делом. Ты поедешь в гости к Брету Леборну. И узнаешь, не писал ли он портрета этого самого Хэйли Маррона.

– И если писал?..

– То мы будем знать, что трое удушенных в последнее время были его заказчиками. Что само по себе почти ничего не значит, но…

– Понял, шеф. И надо также получить список решительно всех, чьи портреты писал Брет Леборн.

– Обязательно. Сомневаюсь, что он будет в восторге от идеи составления такого списка, но что поделаешь…

Вечерняя идиллия: гаснет закат над лоскутными кровлями Сан-Франциско, где-то там, внизу, не виден, но ощущается океан, перед домом цветет фисташковое дерево, в окно доносится истошный вой сирены, и летит по улице красная машина пожарных – скорее всего, к больному, парамедики. В воздухе прозрачная свежесть – этим Северная Калифорния отличается от Южной. И бриз веет…

Сегодня у Олега Кирилловича Потемкина вечер обдумывания. Когда он дома не один, в такие часы на дверь вешается табличка: «Не входить!» И входить действительно не надо – несмотря на мирный нрав героя, неприятности обеспечены. Мало кто знает, что эти «вечера обдумывания» происходят у Потемкина тремя разными способами и он сам не знает, какой из них выберет.

Способ первый: Олег Потемкин влезает в свой любимый халат – предмет его гордости и робких насмешек тех немногих из знакомых женщин, которым позволено над этим халатом подтрунивать. Он символ, этот халат. Как сигара Черчилля. Как пенсне Чехова. Влезть в халат, налить на два пальца в широкий стакан толстого стекла с удобными выемками для пальцев любимого виски, бросить льда – и сидеть в кресле. Камин затопить – даже когда не холодно… И глядеть на огонь. А если как сегодня – прозрачные сумерки, – то глядеть туда, где небо окрашено заревом заката.