– Испорченные, напрочь испорченные дети. – Бабушка Люба горестно вздыхала, разговаривая с Алениной бабушкой. – Бессердечные, вот что хуже всего. Ничего им не жаль, никого они не любят, ничему не радуются, они и на детей-то не похожи, цены себе не сложат, высокомерные и злые дети.

– Как и Раиса. Какая мать, такие и дети, и Валерий, уж не взыщи, подруга, стал таким же точно. – Аленина бабушка тоже вздыхала в ответ. – Знать бы тогда, что такое выйдет…

– Да кабы знать… Андрей-то хотел как лучше. Одна теперь отрада – Викушка…

Это они имели в виду странную идею Викиного дедушки Андрея отдать единственного сына в спортинтернат – мальчишка любил спорт, хотел стать футболистом, была возможность… А вылилось все в то, что сын стал чужим человеком с непонятными стремлениями и жизнью, в которой не было места ничему, что не связано со спортом.

– Андрей-то, царствие ему небесное, думал, что мальчишка тут будет свой талант губить, если ему по душе мяч гонять, и способности есть… У самого Андрея не получилось это, куда там, старший сын у матери-вдовы, оставшейся с ребятами, вот он и ухватился за представившуюся возможность хоть сыну своему дорогу пробить. И поначалу-то оно и ладно было, иные в тринадцать лет за сараями табак да самогон распробовали уже, а наш в спортшколе, у известного тренера. А потом вырос и женился на Раисе. Ведь знала я, что недобрая она душа, да разве могла помешать? А теперь ни сына у меня на старости лет, ни отрады никакой, окромя Викушки, Валерий считай что чужой теперь.

– Да пусть бы гонял свой мяч до посинения, Люба. А от матери и от Вики не отказывался, а он как отрезал – то, значит, дети, а это чурка осиновая. Девчонка хворая с детства, в чем ее вина? И ты тоже… Родила сына, растила, а он…

– Все, Галка, закрыли тему. – Бабушка понимала, что подруга права, но кому было легче от такой правоты? – Он как побудет здесь, так душой-то немного и отойдет под конец, снова становится похож на моего прежнего мальчика, он ведь добрый всегда был у меня… Беда только, что недолго он тут бывает, и всегда с Раисой, а там уж как уедет, то Раиса его снова обработает как ей надо.

– Свою голову на плечах иметь надо, виданное ли дело – позволить бабе собой вертеть.

Вика мечтала остаться с бабушкой, ходить вместе с Аленой в школу и всякий раз, когда наступал август, становилась мрачной, а вечерами, слушая сверчков, тоскливо вздыхала – возвращаться в город ей не хотелось. Она была там чужая, подолгу оставалась одна – когда родители и брат с сестрой уезжали «на сборы», оставляя ей деньги «на жизнь». Редкие звонки от родителей, а звонили они всегда по очереди, словно график дежурства соблюдали, не спасали положения. Но хуже было, когда они все возвращались, переполненные впечатлениями, постоянно обсуждая спортивные новости, они не замечали ее присутствия, и это было лучшее, что они могли сделать.

Вика не понимала, почему родители не позволяют ей жить с бабушкой, иногда она говорила Алене, что мать специально не позволяет этого, чтобы причинить боль и ей, и бабушке. И Алена с ней соглашалась – она и сама старалась держаться подальше от молодой тонкой женщины с горделивым профилем и огромными светлыми глазами, какими-то бесцветными, Раиса никогда не улыбалась и всегда казалась холодной и отстраненной.

Алена вошла в дом и принялась складывать стирку. Муж и старший сын управлялись сейчас в кафе сами – наплыв клиентов был, как правило, ближе к вечеру, и в обед Алена может заняться хозяйством, потому что родители уже немолоды, да и возни с огородом и скотиной им хватает.

А еще это единственное время в сутках, когда она может побыть одна. Не то чтобы Алена любила одиночество, но иногда ей было нужно собраться с мыслями и просто ощутить себя в мире и почувствовать свое личное пространство именно своим. Она приезжала домой посреди дня и занималась какими-то мелкими делами или просто шла на реку и купалась в теплой воде, любуясь зарослями ивняка на берегу. Всю свою жизнь Алена прожила в этом месте – нет, она ездила и за границу, и по стране, но не видела мест красивее, воды ласковее и прозрачнее, не знала ветра слаще того, что налетает из степи в жаркий летний день. И всякий раз тянуло ее домой непреодолимо, хотя и ждала ее здесь работа, хлопоты, но ощущение того, что она находится на своем месте, доставляло ей радость.

А вот Вика не была здесь на своем месте, и Алена это понимала. Конечно, Вика любила и старый бабушкин дом, в котором сейчас жила – как когда-то они с Аленой вместе мечтали, и реку любила, и вечную дорогу через улицу в лес, но когда оказалось, что альтернативы всему этому нет, Вика упала духом. Потому что вся ее жизнь была где-то там, в шумном городе, а здесь просто место, осененное счастливыми воспоминаниями, куда Вика любила приезжать на выходные или в отпуск, чтобы, набравшись сил, снова вернуться в ту, другую жизнь. Которая теперь для нее закрыта навсегда.

Во дворе залаяла собака – огромный волкодав Питер. Это Вика его так когда-то назвала, когда они взяли щенка, и он скулил посреди двора, отказываясь от еды. И Вика взяла щенка на руки, прижала к себе, укрыв своей кофтой, и запела песенку, как ребенку:

Вика часто вот так придумывала на ходу песенки и стихи, Алена всегда удивлялась, как у подруги это получается, сама она так не умела. Но имя прижилось, и волкодав, выросший огромным, с песочного цвета шерстью в серых подпалинах, узнал Вику, когда она впервые после разлуки пришла к ним в дом. Питер заскулил вдруг и прыгнул на Вику, словно обнял лапами, лизнул ее в щеку. Не забыл. Остальных же он облаивает как положено, а ночью его спускают с цепи, и он сторожит двор, и Алена знает: когда Питер во дворе, сараи можно не запирать, а съестного он от чужих брать не приучен.

– Мама, там пришли за молоком!

Это младший, пятилетний Артемка, вбежал в дом, принося с собой пыль и запах горячего солнца. Алена вздохнула – слишком быстро вырос, она и не наигралась малышом. А теперь это крепенький пятилетний мальчишка, бойкий и веселый, рвущийся на свободу из-под пристального присмотра бабушки и деда.

– А бабушка где?

– С дедушкой сено за огородом сгребают, некогда им.

Алена вышла из дома, обнаружив за забором высокую рыжую женщину – стройную, одетую в синие джинсы и голубую легкую блузу.

«Дачница, но не из наших, – поняла Алена шагая по дорожке к калитке. – Откуда она узнала о том, что у нас можно купить молока?»

– День добрый. – Женщина улыбнулась Алене и подняла вверх большую полупрозрачную сумку с трехлитровой банкой. – Вы Алена?

– Я Алена. – Алена рассматривала рыжие кудри гостьи – ну, надо же, огонь прямо! – А что?

– Молочка не продадите? Мне сказали, у вас можно купить.

– Утреннего, может, и наберу. – Алена открыла калитку, впуская гостью. – Но оно уже остыло.

– А это ничего. – Женщина подала Алене банку. – Мне подойдет.

Алена взяла банку и пошла по дорожке к летней кухне, женщина шагнула за ней, ступая легко и стремительно.

– Могу дать свою банку, чтоб не переливать. – Алена подняла чистое полотенце, которым утром накрыла банки с молоком. – Выбирайте любую, это утреннее.

Алена решила не задавать лишних вопросов – из опыта знала: если не совать нос в чужие дела, люди сами все рассказывают. Пусть не сразу, а со временем, но рассказывают.

– А творога нет?

Рыжая заинтересованно рассматривала летнюю кухню, и Алена ее понимает. Здесь когда-то жила ее бабушка Галя, пережившая Викину бабушку всего на два года, – и Алена ничего не меняла в ее бывшем обиталище. Все так же в углу стоит старый расписной сундук, все та же деревянная кровать, домотканые дорожки и вышитые занавески. Словно не двадцать первый век на дворе, а на сто лет назад вернулись, если бы не большой холодильник у дверей да не телевизор на тумбочке напротив кровати, то и вовсе было бы натурально. Особенно же колоритно смотрится самодельный буфет с тарелками прошлого века, его сделал когда-то свекор бабушки Гали, хороший столяр. И теперь, конечно, гостья рассматривает – а ведь тут почитай что и в каждом дворе такая экзотика имеется.