Август выдался прохладным. Они прогуливались по старинной липовой алее пустынного парка. Отец Глеб чувствовал, что может поговорить об этом с Димой прямо, да с ним вообще всегда и обо всём можно было разговаривать по-простому, без затей и особо не церемонясь.
- Пойми, Лиза же вся в детях, и ей тяжело, а ты постоянно находишься в своём таком романтическом, но... как бы... искусственном мире, в том, что было в молодости... Это всё хорошо и внутренне верно, но на этом не проживёшь всю жизнь. Вот православие даёт основу для настоящей любви, соединяющейся в любовь вечную с Богом, прости за высокий слог. Лиза это почувствовала и стала к этому тянуться.
- Знаешь, ты только не обижайся, но я у вас, у православных, вижу совсем другое. Где искренность, где любовь? Ты это вычитал из книжек. Да я и сам за Иисуса, понятно, но ведь в церкви совсем иное. И Лизка стала иной. Я не могу с такой женщиной жить. Для меня хуже и быть ничего не может, если я стану таким. Дети, ты говоришь? Согласен. Но, если я стану иным, что я смогу им дать?
- Ну мы ж всегда были иными! По сравнению с обычным советским человеком - уж точно! Просто православие даёт этой инаковости другое, более глубокое звучание.
- Да нет, - улыбнулся, поправляя длинные редеющие волосы, Дикобраз, - мы о разном говорим. Другая у вас инаковость! Другой дух! Не тот, о котором ты говоришь. Энергия другая! Как бы тебе объяснить... Как в вате ты! Вроде, и мягко, и тепло, но тепло это - не солнечное! И дышать тяжело... Да! Такая ватная энергия... Это не Дух Божьей свободы - это уютная и душная подделка... И, знаешь, Глебушка, и в тебе этой ватной энергии всё больше! Нет, она ещё не поглотила тебя пока, но ты боишься, и через твой страх она в тебя входит...
У Глеба аж мурашки по спине побежали, настолько точным было попадание. Получилось, хотел он поучить и наставить непутёвого друга, а тот оказался куда путёвее самого Глеба. Ему тогда вдруг всё стало ясно, словно рухнула ложная стена. Надо было теперь строить что-то новое, что-то искать, переосмысливать...
С Димой они встречались и потом время от времени. Дикобраз с Лизой так и не воссоединились, но когда дети подросли, они стремились больше общаться с отцом, хотя Дима к тому времени уже откровенно спивался.
Отец Глеб не случайно о нём сейчас вспоминал. Буквально вчера он узнал, что Дикобраза нашли замёрзшим прямо на улице. Видимо, пьяным он уснул в сугробе...
Прямо перед отцом Глебом нетерпеливо забрякало кадило.
- Батюшка, ну возьмите, наконец! Хор давно молчит - возгласа вашего
ждёт!
Отец Вячеслав
Какими стали мы?
Каким путём прошли?
Теперь уж поздно что-то изменить.
Осталось время лишь своё промолвить имя:
Пред вечностью предстанем мы какими?
184
Van Der Graaf Generator, «Still Life»
- Ты чего там на епсобрании[174] [175] [176] [177] учинил? Настоятель на тебя зверем смотрит, обещает опять разбор полётов с погружением...
- Да я чё? Говорил же, что не надо меня туда брать! Раньше с ним то Аркадий, то ты. Ну а тут меня зачем-то взял... Я уж и сел в сторонке от настоятеля... А у меня с собой было... Протодьякон наш, Коленька, насоветовал в бутылку из под минералки джин-тоника налить, чтоб не свихнуться, на патриарха и весь этот цирк глядючи.
- Падре Вячеславчик наш дорогой, да при мне это было! Но он же ноль пять имел в виду, а не полтора литра...
- Ну да... - отвечал седой полный священник лет пятидесяти с небольшим плотному, с армейской выправкой, собрату моложе его лет на пятнадцать. - Я, Серёг, подумал, что маловато может быть... Ну, и налил полтарашку... Правда, перед отъездом ещё водочки чуток принял... С моими-то габаритами и опытом - это ж слону дробина. ХХС - место ещё дурацкое такое, я его за километр обхожу... Ну, а там, пока все эти речи длинные, отчёты, вопросы дурацкие, я потихонечку минералочку свою и допил... М-да... А когда в компании плохой пьёшь - всегда хреново. Неправильно бухло действует! Ну, и мне как-то под конец и привиделось, что весь этот освящённый собор, с патриархом, епископами, благочинными всякими, в бассейне Москва плавает... Патриарх в кукуле , в таком полосатом купальнике старомодном, как бы майка вместе с трусами... Я ему машу типа: «Греби отсюда!». А тут настоятель подплывает: «Ты чё, - говорит, - руками машешь?» Ну я и очнулся... Не я один - там многие спали, но никто руками, правда, при этом не махал...
- Отец, тебе лечиться надо! Допился ты уже. Вслед за Глебом ведь вылетишь, и куда тогда?
- Да не вылечу! До пенсии уж дотяну - осталось-то... Да и опыт у меня...
- Эх, пропил ты уже весь свой опыт, - с досадой и раздражением махнул рукой отец Сергий.
- Врёшь, лейтенант! Опыт не пропьёшь!
- Ты хоть за руль не садись, такси вызови.
- Да я здесь, в келье останусь, а то опять со своей поругался - грозилась от холодильника отлучить.
- От еды или от выпивки?
- От жизни, - буркнул отец Вячеслав, полез под стол и загремел там бутылками.
- Хоть закусывай, коли пить будешь, а то опять с перегаром на службу явишься.
- Я разочаровался в еде, - констатировал старший из двух священников.
Снегопад, который шёл весь день, уже потерял свою силу. Московская
грязь была надёжно закрыта толстым одеялом неправдоподобно чистого и белого снега. Вечер выдался тихим. Машин на неубранных после снежного буйства улицах было мало, и отец Сергий, без особого напряжения выруливая по знакомым переулкам и улочкам, предался потоку мыслей и воспоминаний.
Жалко и тяжело ему было смотреть на старшего товарища. Ведь на глазах уходит... А ведь сколькому научил, сколько показал, буквально открыл глаза на то, что было рядом, но понималось поверхностно, виделось слишком грубо и просто...
Вспомнилась отцу Сергию одна интеллигентная женщина, сильно страдавшая после потери ребёнка, вывалившегося из окна по её, как она считала, недосмотру. До суицида или безумия ей оставался один шаг... Отец Вячеслав тогда сказал ей: «Это хорошо, что жаль. Хорошо, что любишь. Тяжело тебе очень, но именно любовь и жалость, делают нас людьми. В том смысле, что этим мы касаемся иного, не смотря на боль. Так что, не вини себя - а люби! Жалей и живи!» Этим, кажется, он её тогда спас. По крайней мере, кризис у неё миновал после этих простых слов, сказанных опытным священником и случайно подслушанных отцом Сергием.
А ведь неспроста появился у отца Вячеслава этот талант. Он был когда-то келейником у известного старца, помогал принимать множество люден, ехавших за помощью со всех концов необъятной страны Советов.
В молодости Слава хипповал, был поэтом и музыкантом. Поначалу всё было весело и задорно. Они придумали с друзьями такую игру: жить в Совке, не веря в его существование. Ведь не может же существовать такая абсурдная система, совершенно не замечающая того, чем на самом деле должен жить человек: от хорошего кайфа и секса, до слияния с вечностью и вселенной. Ну, а если это странное коллективное существо не замечает главного, - значит, этого существа вовсе нет. Это фантом. Иллюзия. А зачем обращать внимание на иллюзию? Так и старались жить. [178]
Постепенно то ли иллюзия, то ли бесконечная борьба с ней начали выбивать бойцов одного за другим: кто-то сел, кто-то погиб, кто-то ушёл и знать не хотел всех этих прошлых глупостей.
Слава поехал тогда к старцу, да так и остался у него почти на десять лет, до самой его блаженной кончины. Потом вернулся в Москву. Известный батюшка пригласил чтецом в крупный храм. Слава пошёл, хоть старец и благословил его ни в коем случае не идти работать в московские храмы. Потом - женитьба, рукоположение в дьяконы, потом в священники. И - сюда, в восстанавливающийся храм в спальном, но довольно престижном районе Москвы.
Настоятель, отец Константин, всё время занимался стройкой и общением со спонсорами, а служил и все требы исполнял отец Вячеслав. Отношения между двумя священниками были плохими. Настоятель не гнушался стучать на собрата в патриархию при любой мелкой или крупной провинности, а поводов отец Вячеслав всегда давал немало. То после домашней требы зависнет у гостеприимных прихожан или друзей, так что утром на службе от него исходил характерный запах. То о священноначалии не слишком лестно отзовётся, ссылаясь якобы на слова покойного старца.
