Первого священника, служившего в обители, тоже рекомендовал отец Захария. Им стал средних лет алтарник-Виктор из подмосковного городка, неженатый борец с ИНН и прочими печатями антихриста, а также разнообразными проявлениями всего жидомасонского.
Надо сказать, о всех этих бедах любил говаривать и отец Захария, предрекая скорый приход антихриста и вселенские катаклизмы, которые должны произойти едва ли не прямо завтра. Он запрещал чадам брать ИНН, призывал отказываться от паспортов нового образца. В какой-то момент с ним поговорили... и старец смягчил свою позицию, стал учить, что всё это плохо, но... пока церковь дозволяет, можно брать всё это штрихкодово- электронное... хоть лучше этого и не делать... но послушание превыше поста и молитвы... и, вообще, от излишней оппозиционности можно впасть в гордыню.
Судя по всему, именно это и случилось с отцом Виктором. Он не принял новых поучений духовного отца и обвинил его в теплохладности , граничащей с предательством. Сам же он с ещё большим рвением на каждой службе стал обличать принятие антихристовой печати, и, в конце концов, заявил, что церковные власти, включая патриарха, отпали от Церкви и подчинились дьяволу, так что молиться за патриарха и местного епископа нельзя.
Доселе его терпели, но такое не замечать было невозможно даже и в дальнем женском монастыре. Отца Виктора запретили в служении, и монастырь он покинул с четырьмя монахинями, твёрдо уверовавшими в правильность слов батюшки. Перебравшись в совсем глухую деревню, где даже и электричества нет, они так и продолжили подвизаться впятером. Одна из тех монахинь, болевшая астмой, вскоре скончалась при полном отсутствии медицинской помощи, на что отец Виктор сказал: «Господь избавил праведницу от грядущих на вселенную ужасов Зверя...»
Вместо отца Виктора в обитель прислали молодого монаха, отца Феогноста. Тихий и молитвенный батюшка до этого служил в мужском монастыре, но как-то всё не складывались у него отношения с наместником и [165] экономом, и он всё время просил о переводе в другое место. Вот и напросился...
Сначала всё было хорошо. Скромный и непритязательный отец Феогност понравился игуменье, положительно о нём отзывался и отец Захария. Но со временем начались странности. Из кельи монаха стали изредка доноситься вскрики и то тихий, то возбуждённый разговор, хотя никого, кроме отца Феогноста, там не было.
Настал Великий пост, и батюшка совсем перестал появляться в трапезной. Службы Первой седмицы[166] шли без сокращений каждый день. Наступило воскресенье - праздник Торжества православия[167]. После обедни стали служить молебен.
На аналое, как положено, лежали иконы. Стоявший перед ними бледный батюшка как-то неожиданно пришёл в возбуждение. Отцу Феогносту вдруг почудилось, что перед иконами он видит бесов. Перебивая хор, он закричал во весь голос: «Анафема[168] бесам! Анафема поганым еретикам! Анафема Толстому! Анафема масонам и интеллигентам, всем им, слугам дьявола!» Потом отец Феогност снял с себя фелонь и стал ею махать, как бы разгонять полчища бесовские, роящиеся подле икон. Батюшку связали. Сутки он так и пролежал в келье. Его крики слышали уже даже в соседней деревне, и тогда, взяв по телефону благословение у отца Захарии, мать Домна решилась-таки сдать отца Феогноста в районную психбольницу...
Зайдя впервые на территорию монастыря, отец Глеб обрадовался, увидев, что трапезный храм с жилым корпусом были почти восстановлены, а собор уже имел свои очертания. Всё оказалось несколько лучше, чем он ожидал после слышанного об этой обители в епархии.
Келью ему дали тоже вполне приемлемую, в башне, с которой начиналась жизнь возрождающегося монастыря. Но где же туалет? После обеда, мать- игуменья задержалась, чтобы решить множество хозяйственных дел, прежде чем поговорить с новым священником, а для отца Глеба местонахождение сего заведения с каждой минутой становилось всё более и более актуальным. Лиц мужеского пола в округе не было видно, поэтому пришлось спросить одну из послушниц. Та указала на покосившийся деревянный сарайчик за рядами сложенных поленьев.
- Только, батюшка, отхожее место у нас с фонтанчиком... Вы уж осторожнее...
- То есть как, с фонтанчиком? - удивился отец Глеб, явно не предполагавший биде в таком строении.
- Ну... - покраснела послушница, - сами увидите... Там из дырки, если неаккуратно сходить, может много выплеснуться...
- И что? У вас один туалет в монастыре? Вы... сами сюда ходите?
- Да, все сёстры. Это ддя смирения полезно...
- А матушка Домна... туда тоже ходит?
- Нет, что вы! У неё отдельный. Вон, под замком.
Сходив аккуратно в туалет и видя, что время аудиенции с игуменьей ещё не настало, отец Глеб решил заглянуть в книжную лавку. Первое, что он там увидел было объявление: «Чтение книг митрополита Антония (Блума) не рекомендуется старцами!»
Ватная энер гия
Вспомнишь ли ты мое имя,
Если встретимся на небесах?
Будет ли всё, как было,
Если встретимся на небесах?
Eric Clapton[169], «Tears in heaven».
- Батюшка, пора уже на Честнейшую кадить[170]! - настойчиво звала отца Глеба пожилая монахиня-алтарница[171]. Он же как-то всё не слышал.
На длинных монастырских вечерних службах, длящихся под праздник до пяти часов, отец Глеб раньше частенько зачитывался своими книжками, которые приносил с собой в алтарь.
Однажды алтарница по благословению матери-игуменьи Домны утащила книгу отца Глеба по библеистике[172] [173]. Игуменья, полистав книгу, заключила, что книга еретическая, и отправила её вместе с докладной на священника в епархию.
На следующий день во время службы отец Глеб разразился проповедью о
183
воровстве, пересказав, древнюю патериковую историю о том, что единственный грех, за который из монастыря изгоняли - было воровство или крысятничество, так буквально выразился батюшка, глядя прямо на игуменью.
Мать Домна терпеть не стала и перебила проповедь отца Глеба своей гневной речью, в которой заявила, что алтарь оскверняется еретической литературой, и что её обязанность перед Богом защитить святыню, и, вообще, в епархии разберутся...
Епископу уже надоели бесконечные жалобы на отца Глеба, но и к игуменье он относился более чем прохладно. А кроме того, он и сам в молодые годы любил почитать всякое такое и помечтать о литургической реформе.
Решение владыки было, как он сам считал, соломоновым. Глеба он вызвал, объявил, что тот в лучшем случае навсегда останется служить в женском монастыре, если не научится сдерживать себя на проповеди и вообще в разговорах, пожурил за неуместное чтение и повелел в алтаре больше этим не заниматься, дабы не наводить смуту. Игуменье же владыка сказал, что менять отца Глеба не на кого, а что сама она не должна лезть за иконостас и выяснять, чем там священник в алтаре занимается.
С тех пор отец Глеб книжек в алтарь не носил, а в этот раз чуть не пропустил каждение, потому что на этот раз погрузился в свои мысли и воспоминания.
Началось с того, что всплыла вдруг в памяти фраза ватная энергия. Эти два слова когда-то глубоко запали в душу отца Глеба, заставили его многое переосмыслить, и направили всю его внутреннюю жизнь в ту сторону, в которую она и движется уже лет пятнадцать как.
Тогда, только вернувшись с деревенского прихода в Москву, отец Глеб встретился со старым хипповым приятелем, Димой Дикобразом. Тот по- прежнему жил свободным художником: то из дерева мастерил, то какие-то редкие камни искал, то уезжал куда-то в глушь на полгода.
От Димы совсем недавно сбежала жена с двумя детьми - не смогла выдержать нищеты и вечных дикобразовых приколов. Ей давно уже хотелось спокойной и размеренной жизни, да и к вере она обратилась, а Димка был совершенно поперёк всему этому. Отец Глеб считал своим долгом, как друг и пастырь, помочь Дикобразу спасти семью.
