Глеб молчал. Что было сказать? Осудить? Одобрить? Да и вообще, всё это наше житейское, временное, страстное - всё глупость какая-то...

Внизу в машине Антона спал местный хиппарь. За окном по бескрайней степи гулял ветер с моря. По оврагам ещё прятался туман. На небосклоне бледнели звёзды.

В гостях у Флинта

Нарушен ход времён,

И я плещу вином

Под проливным дождем с бродягами.

Какое мне такси, отправлюсь я пешком,

Лишь у чужих дверей погреюсь я с бродягами,

Ведь я такой же, как они, бродяга.

Тот Waits, «Rain Dogs»^[151].

Отец Глеб вышел со службы из маленького храмика Георгиевского монастыря на высоком берегу Чёрного моря во время проповеди. На службе он стоял, как мирянин, и без подрясника^{[152] [153]}, которого вообще в Крым не взял.

Местный монах говорил о числе зверя, Антихристе, ИНН и всём таком, о чём отцу Глебу уж никак не хотелось слушать. Он пошёл на остановку автобуса в Севастополь, благо до его окраины, рынка на Пятом километре, было ехать минут пятнадцать.

Антон уехал на машине в Ялту, а Глебу не хотелось. Там и в октябре толчея, а здесь, на Фиоленте , спокойно.

На остановке сидели две пожилые женщины. Было так тихо, что он, даже стараясь стоять подальше, всё равно отчётливо слышал их разговор.

-... как же он мучился, Боже мой! Всю жизнь на флоте, и так с ним... Он же такой офицер! Я его все эти пятьдесят три года, что вместе жили, так любила...

   -  Да разве ж так бывает? Помню, и ругались вы...

   -  Редко. Только, когда я от него хотела, чтоб больше в семью нёс. А он никогда ж чужого не брал, никого обманывать не умел... Статный такой, благородный, всегда спокойный, рассудительный... Был бы карьеристом, глядишь до адмирала бы дослужился! А врать он не любил, всегда говорил правду в лицо, партработников бездельниками и обманщиками называл. Никогда не жаловался он... до болезни... А тут - такие боли! Врачи говорят: «Покупайте хорошее обезболивающее: от бесплатного государственного - мало толку!» И суммы называют, что просто... А где ж мы деньги-то возьмём?... Он терпел, сколько мог... Как-то я домой пришла, а он плачет... Никогда до этого его плачущим не видела... Говорит: «В разных передрягах был... и тебе не рассказывал, и виду не подавал... Но такая боль... Зачем всё это было? Служил стране, которой нет. Совесть свою не продал. А остались только боль и пустота...» Господи! За что ж ему все эти муки выпали!... Да... Сорока дней ещё не прошло... Так от флота ему даже и венок не прислали...

Глеб отошёл ещё подальше. Он не мог больше этого слышать. Отвернулся в другую сторону и увидел на заборе надпись: «Бог любит тебя!» Его аж передёрнуло. В глазах помутнело. Время опять словно остановилось, и он снова полетел в бесконечном падении в пропасть...

Подошёл автобус. Глеб, как на автомате, зашёл в него, сел. Где-то сзади стали наигрывать на гитаре: послышались знакомые аккорды, раздался гнусавый прокуренный голос.

С причала рыбачил апостол Андрей,

А Спаситель ходил по воде...

В конце старенького, ещё советских времён Икаруса-гармошки, сидели пропитые ребята. Среди них выделялся один неопределённого возраста с ирокезом на голове, он и был источником звука.

Видишь, там на горе возвышается крест,

Под ним десяток солдат, повиси-ка на нем,

А когда надоест, возвращайся назад,

Гулять по воде, гулять по воде,

Гулять по воде со мной^[154], - надрывался панк.

   -  Да замолчишь ты или нет! - заорала, без труда перекрикивая панка, женщина постбальзаковского возраста с химической завивкой на голове. - Это ж сколько можно! Не дома!

   -  Да они весь год сюда ездят и горлопанят! Нет, чтоб работать пойти! - поддержала другая пенсионерка.

   -  И голос-то какой противный! - включилась третья, помоложе.

   -  Та ладно! Пусть поют, хорошая песня, - встрял загорелый мужичок, с виду работяга.

   -  А шо, вам нравится? Вот вы с ними в такси и поезжайте!

   -  А шо, в такси?! Там радио водитель поставит - и ничего! Едете как миленькие! А здесь люди вживую хорошие песни поют!

   -  Да что в них хорошего?! Слова какие-то непонятные, и вообще... Мы вот с огорода домой едем, а не с рыбалки! - аргументировала первая.

   -  Да ладно, потерпите, скоро ж уже доедем! - встрял в разговор сам певец, от чего часть пассажиров улыбнулась. - Итак, всем пожилым людям, едущем в этом автобусе посвящается!

Моя бабушка курит трубку,

Черный-пречерный табак,

Моя бабушка курит трубку,

В суровый моряцкий затяг^[155]...

   -  А белый ниндзя спрашивает: «Ну что? Смог я побить рекорд?» А те ему отвечают: «Да ты вообще его закопал!» - и я тут даже засмеялся.

Это мальчик на сиденье перед Глебом рассказывал маме, наверное.

У неё ни черта не осталось,

У неё в кошельке три рубля... - неслось из хвоста автобуса.

А у окна сидела та старушка, вдова офицера. По её щекам катились слезы.

Глеб вышел из автобуса и остановился в задумчивости, не зная куда и зачем идти. Походил немного по рынку, разглядывая людей, прислушиваясь к их разговорам, чтобы отвлечься от своих навязчивых мыслей.

   -  Ну и что я здесь уже пятнадцать минут стою, а вы меня не обслуживаете! - раздавалось возле одного контейнера с бакалейными товарами.

   -  А шо я вам должна обслуживать? Не видите, я покупателю объясняю, как вот эти макароны лучше варить.

   -  Так вы меня отпустите и разговаривайте о своих макаронах.

   -  Это вы мне говорите, шо мне на моём рабочем месте делать? Это ж я сама решаю!

   -  Так и работайте! Товар продавайте, зачем вы здесь ещё стоите?

   -  А это не ваше дело, зачем я стою! Я вообще вас обслуживать не буду, вот так!

   -  А больно мне хотелось у такого продавца товар покупать! Я и сама в другое место пойду! Это что ж здесь за народ у нас в Севастополе злой!

   -  Сама вы злая! А не нравится - так и уезжайте! - торжественно заключила продавщица и продолжила объяснять технику варки макарон уже пожалевшему, что он их здесь купил, и не знавшему, куда ему деваться, явно приезжему мужчине. - Так вот, главное воду вы до конца не сливайте сначала...

Побродив по рынку, Глеб пошёл обратно к остановке. Он так и не решил, куда ему ехать. У ларьков играл тот самый панк из автобуса, и Глеб решил постаять и послушать.

Тот пел всякую русскую рок-классику и какие-то, видимо местные, балладки с заметным гопническим налётом. Глеб уже собрался было уходить и бросил в шапку парню десять гривен.

   -  О! Братан, спасибо! Вижу, ты тоже песни такие любишь? - оживился носитель ирокеза.

   -  Ну, так... Раньше слушал. Сейчас всё больше музыку посложнее, но в том же ключе...

   -  А пивасик пьёшь?

   -  Больше вино люблю.

   -  Ну, так пошли во Флинт! Посидим, побазарим за жизнь!

   -  Куда?

   -  Во Флинт. Это кафешка здесь рядом.

   -  Ладно, пойдём.

Панк быстро свернулся и они пошли.

   -  Меня Кирюха зовут, или Кир просто. А тя как зовут и чем занимаешься?

   -  Глеб. Вообще-то я священник...

   -  Та ну ладно! Брешешь! Священник рок слушает и в автобусе ездит? это ж анекдот!

   -  Среди священников и не такие бывают...

   -  А ты сам-то откуда?

   -  Из Москвы.

   -  Ну, тогда понятно! У вас там в Москве чё только нет! Я-то местный...

Они зашли в незаметную дверь в ряду палаток и магазинчиков и

оказались в прокуренном кабаке. На покрашенной приторно ярким изумрудным цветом стене красовался календарь с котятами. У стойки прямо при входе стояла очередь, но Кир уверенно прошествовал мимо. Дальше было ещё два зала: налево и прямо. Они пошли прямо.

Здесь антураж был получше: пластмасса под дерево и круглые окна в виде иллюминаторов, выходившие во двор. Единственное квадратное окно было в изумрудный зал, но его заложили кирпичом, а раму оставили. Почему- то Глебу стало от этого хорошо, да и вся обстановка была погружением в какой-то другой мир, хаотичный и диковатый, но не злой.