Я протянула флаер им обоим. Никто даже не сделал попытки взять. Дядька медленно отвел глаза от девочки. А она дернулась и задышала часто-часто.

Дядька теперь уставился на меня. У него были толстые губы, толстые щеки, и веки тоже были какими-то толстыми, а глаза странные, бутылочного цвета, как будто ничего не выражающие. Но у меня внутри застучало-заколотилось. Казалось, что смотрит, смотрит, а потом – как укусит за куртку! А девочка все дышала-дышала-дышала и даже головой дергала в такт дыханию. Я набрала воздуху, как перед прыжком в воду, и затараторила, обращаясь к девочке:

– Слушай! Ты такая красивая! А тебе никто не предлагал в рекламе сняться? Я работаю в одном агентстве. Нам как раз нужны девочки, чтобы зубную пасту рекламировать.

Я несла эту чушь, а про себя молила: «Ну скажи, мужик, скажи: «Отвалите, барышня, от моей дочери со своими идиотскими предложениями!» А лучше пусть она спросит: «Пап! Можно?» Она спросит, а я признаюсь с облегчением, что наврала, и пойду домой. Медленно, но спокойно.

Девочка молчала. И он тоже. Только смотрел на меня своими странными глазами.

– Давай? Пойдем со мной? – весело сказала я девочке. – Заодно к твоим родителям зайдем, спросим разрешения.

Дядька вдруг оглянулся. Так, как воры в фильмах оглядываются, прежде чем в квартиру войти.

«Нож достанет!» – психанула я.

Сделала один ватный шаг, схватила девочку за плечо и подняла ее.

Девочка застыла и зажмурилась. И я испугалась, что она сейчас грохнется в обморок, потом опустила глаза и увидела, что этот боров держит ее за руку. За запястье. У нее часы были на запястье. Красный резиновый ремешок виднелся под его толстыми пальцами. А другая рука борова была в кармане.

Кричать в пустом ледяном сквере было жутко да и бесполезно, но я решилась:

– Полиция! – И погромче: – Помогите!

Ухмылка. По мне пронеслась волна мурашек: у него не было двух передних зубов, и улыбался он, по-звериному растягивая толстые губы. Он вытащил вторую руку, пустую, и потянулся ко мне. Но тут мы оба повернули головы к метро: оттуда вышла тетка, за ней – двое парней в синих спортивных куртках.

Он разжал пальцы, а я дернула девочку за плечо, увлекая за собой к магазину, к аптеке, к людям. Она топала по ледяной дороге, и ноги у нее разъезжались, как у только что родившегося Бэмби.

Так мы и ползли по скользкой дороге, как мухи по стеклу. Я впереди – она за мной. Я не оборачивалась, да и девчонка сосредоточилась только на своих ногах. Навстречу нам шли люди, и образ получеловека-полумедведя переставал пугать, растворялся в первых солнечных лучах. Я даже зевнула и на секунду забыла о своей спутнице, но потом снова вспомнила и спросила, когда мы добрели до светофора:

– Ну и чего?

Она вскинула на меня глаза. Серьезные, светло-голубые, а ресницы темные, как накрашенные.

– Что – чего? – тихо спросила она.

И я увидела у нее на верхних зубах пластинку. Из-за нее она слегка шепелявила.

– Чего ты со мной идешь? – спросила я. – Ты правда думаешь, что мы идем рекламировать зубную пасту?

Она покачала головой.

– Нет… Я поняла, что вы… так сказали… чтобы он там остался…

– Хорошо, что поняла, – подбодрила я ее. – Значит, крыша у тебя на месте.

Я думала ее рассмешить, но она неожиданно нахмурилась и отвернулась. Из-под шапки торчала светлая коса.

– А кто это был? – полюбопытствовала я.

– Не знаю… Он просто сказал: «Сядь сюда». Ну я испугалась и села с ним.

– Чего испугалась? – не поняла я.

– Ну, что он рассердится, если не сяду.

– И что?

– Ну, кричать на меня начнет. Ругать, – добавила она шепотом, по-прежнему глядя в сторону.

– Ругать?.. – повторила я. – Все-таки с крышей у тебя нелады. Протекает. Ладно. Все хорошо, что хорошо кончается. Иди домой. Тебя, наверное, мама ждет.

Тут она посмотрела на меня и помотала головой.

– Почему? – нахмурилась я, глянув на светофор.

До зеленого оставалось двадцать секунд. Потом мне останется перейти дорогу и войти в подъезд моего дома.

– Я не могу туда.

– Почему?! А-а! Ты из дома сбежала?

Она кивнула.

– Ну ты даешь! – восхищенно сказала я. – У меня никогда не получалось дальше подъезда уйти. Только скажу: «Всё, из дома ухожу!» – мать сразу за мной бежит и извиняется.

Ее лицо скривилось, будто ей сказали какую-то гадость. Странная девочка, что и говорить.

– Короче, иди домой спокойно, – серьезно сказала я. – Они там наверняка уже с ума посходили и вполне готовы простить тебе все. Ты из-за чего сбежала? Из-за двойки? Или тебя бьют дома?

– Как – бьют? – испугалась она.

– О, крыша не только протекает, из нее еще и песок сыплется! – усмехнулась я.

– Нет, я знаю, как бить можно, – торопливо прибавила она. – Но кто? Кто меня бить может? У меня только мама с папой. Никаких злых теток, никого…

– А почему ты сбежала из дома?

Она молчала. Загорелся зеленый.

– Ну пока, что ли…

– Подождите!

Она вдруг вцепилась в мой рукав.

– Зеленый! – сердито сказала я.

– Не могу, не могу домой! Дома на меня стены наезжают.

– Чего? – опешила я. И подумала: «Она, может, с приветом?»

– Вы только не думайте, что я сумасшедшая, пожалуйста, – торопливо прибавила она, шепелявя еще сильнее. – У меня нормальная крыша.

– Да? Только стены ходят?

– Вы издеваетесь!

– А что мне еще делать? Тебя спасли от какого-то урода, а ты, вместо того чтобы поблагодарить и бежать к мамуле, держишь меня возле светофора, как собаку на привязи, и несешь пургу про ходячие стены?!

Загорелся красный, машины тронулись.

– Ну спасибо, – пробормотала я, провожая глазами какой-то грохочущий драндулет. – Надеюсь, тебе тоже на работу через несколько часов и ты тоже не выспишься.

Она не отвечала. Я повернулась: она размазывала слезы по щекам.

– Ну елки! – вырвалось у меня. – Ну почему просто нельзя сделать доброе дело и пойти домой? Сделал добро – и тебе сразу на хвост связку консервных банок привязывают. Беги, мол, греми на здоровье!

– На какой хвост? – фыркнула она, шмыгнув носом.

– На собачий. Не реви на холоде: щеки обморозишь.

– Мама так же говорит…

– «Мама»… А где она, кстати?

– Дома… Спит.

– Это ты думаешь, что спит. На самом деле – волнуется. Давай-ка вот что… Как тебя зовут?

– Лиля. А вас?

– Не важно.

– Вы не скажете? – удивилась Лиля.

– Я не люблю свое имя.

– Почему?

– Если твое имя по-латински означало бы «курица», ты бы его тоже не любила. Короче, давай я тебя до дома провожу, а ты про свои «стены» уже маме расскажешь. Это как бы ее проблемы, понимаешь? У меня своих вагон… Я тебе верю, верю, – добавила я, увидев, что Лиля снова «набухает». – Просто эти задачки должны твои родители решать. Понимаешь? Где ты живешь?

Она показала на дом через дорогу. На мой дом.

– А-а, так мы соседи! – сказала я, довольная, что не нужно идти провожать далеко.

Это было ошибкой.

– Пожалуйста, можно сейчас к вам? – затараторила она. – Очень вас прошу! Не могу пока домой. Мне очень нужно куда-нибудь еще, пожалуйста, очень, очень прошу! Мне ненадолго, просто очень нужно, пока… ну…

– Ты ненормальная! Ну ты соображаешь вообще? Ты даже имени моего не знаешь! Может, тебя просто хитро домой заманивают. Может, зайдешь ко мне, я на тебя наброшусь, и… не знаю! Съем твое сердце!

– Вы не заманиваете! Сама прошусь! – горячо сказала Лиля, подышала на ладони и потерла их, согревая.