- Погодь. Теперь-то уж верю тебе. Вон и божница задернута119. Ты ступай к себе, а я передохну маленько. Ноги старые утрудила.
Палашка недоуменно пожала плечами и тихо удалилась, прикрыв за собой дверь, а Фетинья вытянула из запазухи нож в кожаном чехле и, неслышно ступая мягкими чоботами, подошла к изголовью постели.
Купец лежал на спине и, после горячих ласк полюбовницы, спал блаженным сном.
Шандан (из трех горящих свечей) стоял на поставце и ронял бледный, дрожащий свет на широкое румяное лицо купца с густой, торчкастой бородой.
Фетинья извлекла из чехла нож и впилась злыми глазами в тугую плотную шею с большим кадыком.
«Вот и настал твой смертный час, святотатец, - жестоко подумала она. - Почитай, всю жизнь ждала, изувер треклятый! Теперь-то уж от возмездия не уйдешь. Дошли мои молитвы до Господа. Ступай в ад кромешный, злодей!»
Фетинья поднесла острый нож к шее купца, но рука затряслась, и всю ее окинула жаром. Ну же, ну же, Фетинья! Перед тобой лютый ворог, кой изломал твою жизнь и сделал несчастной, кой загубил твоего любимого Борисыньку. Ну же! Отправь изверга в геенну огненную.
Но рука трясется, трясется. Никогда еще Фетинья не губила людей. Господи, да помоги же!
Она подняла лицо на киот, освещенный негасимой лампадкой, висящей на золоченой цепочке перед образом Спасителя в серебряной ризе, и тотчас в ее ушах прозвучал глас Божий: «Не убий!» Вот уже в вдругорядь она отчетливо слышит проникновенный и повелительный голос Христа, и рука Фетиньи безвольно опустилась, из глаз ее брызнули слезы. Она спрятала нож и, опустошенная, подавленная, опустилась на лавку.
В покои вошла Палашка со жбаном в руке. Глянула на плачущее, мученическое лицо Фетиньи и испуганно, шепотом спросила:
- Что с тобой, мамка?
- Ничего, девонька, ничего… О купце плачу, о заблудшей душе его.
- О купце?! - ахнула Палашка. - Нашла о ком слезы лить. О грехолюбе!
Палашка от удивления чуть ли не заговорила в полный голос, но Фетинья, поглядывая на сосуд, приложила свой крючковатый палец к губам.
- Тише, касатка… Чего жбан-то принесла?
- А купец, как проснется, целый жбан квасу выдует… Пойдем ко мне, мамка.
- Приду, касатка, приду. Ты ж ступай, а еще помолюсь за душу заблудшую.
Палашка вновь пожала округлыми плечами, поставила жбан на столец и удалилась.
«Слава тебе, Господи!» - перекрестилась Фетинья.
Когда она собиралась к купцу, то захватила с собой не только нож, но и скляницу с зельем.
Вскоре Фетинья оказалась в горенке Палашки. Лицо ее было умиротворенным и благостным.
- Помолилась, мамка?
- Помолилась, девонька, помолилась, а теперь к себе побреду. А ты завтра за ларцем ко мне забеги.
- И впрямь отдашь? - недоверчиво вопросила Палашка.
- Отдам, девонька. Своему слову верна… А сама… сама в монастырь уйду грехи замаливать.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
Г л а в а 1
ОРАТАЙ
Мария и Василько выехали из леса и придержали коней. Их взорам открылась небольшая деревушка, окаймленная белоногими березами, и страдное поле, кое поднимал оратай в белой посконной рубахе и холщовых портках.
Мужик, на замечая наездников, старательно налегал на соху и негромко понукал саврасую лошадь, кою тянула за уздцы невысокая худощавая баба в длинной, до пят, пестрядинной рубахе. Соха слегка подпрыгивала в натруженных руках мужика; наральник острым носком с хрустом входил в землю, отваливая к борозде черный, лоснящийся пласт.
Позади супружеской четы остановились пятеро гридней в летних малиновых шапках, отороченных мехом, и в голубых полукафтанах, расшитых серебряными узорами. Среди них был и ближний княжий послужилец - меченоша Славутка на стройном чубаром коне. Гридни молча посматривали на князя, выжидая, когда тот тронется дальше.
- Вот кто нас кормит, - раздумчиво произнес Василько Константиныч.
- Так не зря же в народе говорят: без пахатника не будет и бархатника, - вторила супругу княгиня. - Может, подъедем к оратаю?
- Подъедем, - согласно кивнул Василько Константиныч и тронул коня. Остановился у межи, негромко кликнул:
- Бог в помощь!
Оратай и баба оглянулись и, увидев перед собой князя и княгиню, опустились на колени.
- Благодарствую, князь, - оробевшим голосом произнес страдник.120
- Поднимись, оратай. Гляжу, борозду проложил. С зачином тебя. Как звать?
- Кирьяшка Ревяка, князь… Но энто ищо не зачин, а первый вертень.121 Землицу перед Егорьевым днем пробую.
Мужику - лет под сорок. Дюжий, высокий, с курчавой, огненно-рыжей бородой. (Не врал, оказывается, Сидорка Ревяка, рассказывая плотникам о своем брате, хотя и назвал его своим свояком).
- Ну и готова ли землица?
Страдник захватил в ладонь полную горсть земли и помял ее меж круглых заскорузлых пальцев. Земля не липла, мягко рассыпалась.
- Пора, кажись. Отошла, матушка…Но надо бы наверняка проверить.
- И как же? - заинтересовалась Мария. - Ты уже, кажется, проверил.
- Не совсем, матушка княгиня. Земля кажинный год поспевает по - разному. И тут, упаси Бог, ошибиться. Коль в стылую землю жито покидаешь, без хлебушка останешься. А если и уродится сам - два, то и на оброк не натянешь. Но твой тиун нагрянет с плеточкой и последни крохи из сусека выскребет. Ему-то не голодовать длинную зиму, не видеть, как мрут ребятенки. Он…
Мужик разом осекся и замолчал: лишнего сболтнул, дурень! Князь за такие речи может и кнутом по спине прогуляться.
Но Василько лишь нахмурился.
- Выходит, последки выгребают мои тиуны?
Мужик вновь рухнул на колени.
- Прости, князь…Энто я не то вякнул… Свой язык первый супостат. Коня на вожжах удержишь, а слово с языка не воротишь. Прости, коль можешь.
Мария с улыбкой глянула на супруга.
- Сочно и красно в народе говорят. Запомнить бы надо.
- Запомни, Мария. А ты поднимись, Кирьян, и истинную правду мне сказывай. Худого тебе не сделаю… Неправедно сбирают дань мои тиуны?
- Да уж не без греха, князь. Бывает, подчистую выгребают и себя николи не забудут. Долю - князю, пятую часть - себе.
А слово молвишь поперек, так спину кнутом погреют или зубы вышибут. Пригляду за ними нет. В старые времена оратаю легче жилось.
- И почему, Кирьян? - вновь задала вопрос Мария.
- А потому, матушка княгиня, что ране на полюдье122 сам князь всегда выезжал. Лишку, почитай, никогда не забирал и слугам своим не давал волюшки. Мужик с хлебушком оставался. И на зиму худо - бедно хватало, и на посев.
- А ныне? Коль пашешь - и жито есть.
- А-а, - махнул грузной рукой оратай и лицо его стало тусклым. - Ведал бы ты, князь, как мне это жито досталось.
- Так поведай.
- Пришлось коровенку на мясо забить. Продал на торгу и жита прикупил. А у меня пятеро огальцов, без молочка на воде да квасе не поднимешь.
Василько Константиныч пружинисто спрыгнул с коня и подошел к мужику.
- Ты уж прости меня, оратай, за моих тиунов. Не ведал. Непременно накажу мздоимцев. Отные, как в добрые, старые времена, сам буду после Покрова123 объезжать веси, а там, где не успею, надежных людей к тиунам приставлю.
Мужик низехонько поклонился.
- Всем миром на тебя будем молиться, батюшка князь.
- Ну, а теперь о земле досказывай. Пора или не пора?
- Доскажу, матушка княгиня. По приметам можно сев зачинать. Коль по весне лягушки квакают, комар над головой вьется, береза распускается и черемуха зацветает, то смело бери лукошко и выходи на полюшко. Но у меня есть особая примета. Энто еще от деда моего.
Кирьян вышел на межу, сел наземь, размотал онучи, скинул лапти, поднялся, размашисто перекрестился, ступил босыми ногами на свежую запашку и пошел, сутулясь, погружая крупные ступни в подминавшуюся, рыхлую землю, до конца первой, только что проложенной борозды. Когда вернулся к князю и княгине, довольно молвил:
