- Аль обидела чем боярина? - спросила Фетинья, пригласив девку в свою каморку.
Палашка рассмеялась:
- Да у него… у него морковка поникла. Я уж всяко его голублю, а он токмо мусолит. Отгрешил наш боярин.
- Ты о том никому ни слова, - предупредила Фетинья. - Сама должна ведать: придет старость - наступит слабость. Всему своя пора. Ни кому!
- Упаси Бог, мамка! - перекрестилась Палашка, но глаза ее лукаво улыбались.
Когда боярская дочь Дорофея наконец-то вышла замуж за Власа Якурина, то она забрала к себе и Палашку. Сутяга не возражал, однако сказал дочери:
- Ты за ней приглядывай. Девка, вишь ли, - боярин крякнул в седую бороду, - не без греха. Держи её в ежовых рукавицах.
- Пригляжу за ней, тятенька. У меня блудить не станет.
Но Дорофея особой строгостью не отличалась. Была она ленивой и спокойной, ко всему безучастной.
«Ну и невестушку Бог послал, - покачивал головой Глеб Якурин. - И в кого токмо она уродилась? Родители-то - злыдни, чисто Змии Горынычи, а эта, как сонная муха, ей всё трын-трава».
На Палашку же купец сразу польстился: «грудь лебедина, походка павлина, очи сокольи, брови собольи». Бедовая, так глазами и стреляет. Такую девку ни замок, ни запор не удержат. И седмицы не прошло, как Палашка оказалась на ложе Якурина. Полюбовница немало подивилась: это тебе не Сутяга, хоть и в больших годах, но любого молодца за пояс заткнет. Солощий на девок! Жена и Дорофея - в храм помолиться, а он - греховодничать. Ай, да Глеб Митофаныч, ай да жеребец! Знать, немало он девок перепортил. Как-то сам обмолвился:
- Погрешил же я, Палашка, ох, погрешил! У кого на уме молитва да пост, а у меня бабий хвост. А бабьему хвосту нет посту. Не так ли, Палашка - милашка?
- Вестимо, Глеб Митрофаныч, - залилась смехом полюбовница. - Чего уж себя блюсти, коль бабий век такой короткий. Какова ни будь красна девка, а придет пора - выцветет.
- А те не стыдно? - нарочито подковырнул купец.
- Не-а. Девичий стыд до порога: переступила и забыла.
И вновь звонко рассмеялась Палашка.
- Лихая же ты девка, - крутнул головой Якурин. - А коль брюхо тебе наращу?
- То - Божья благодать, - нашлась Палашка. - Коль ребеночка почую, за своего дворового меня выдашь. Чай, так все господа делают. Не пропаду!
Любо купцу с беспечной полюбовницей, да и вообще Глеб Митрофаныч после смерти боярина Сутяги повеселел. Гроза миновала, ушла его тайна в могилу. Правда, осталась еще Фетинья. Но она пока сидит тихо, никак поняла, что без боярина ей уже ничего не сотворить… Князю поведает? Но кто поверит этой старой ведьме? Да и не дойдет она до князя: надежный человек денно и нощно приглядывает за старухой, пусть только сунется… И всё же с Фетиньей не мешало бы разделаться. Вот тогда и вовсе наступит полный покой. Пора, давно пора отправить в мир иной каргу зловредную. Надо как следует покумекать - и отправить…
Палашка иногда появлялась в боярских хоромах с каким-нибудь поручением Дорофеи. И когда она в последний раз выходила уже из покоев, в сенях ее встретила Фетинья, коя тотчас ласково зашамкала беззубым ртом:
- И до чего ж ты стала пригожая, девонька. Знать, ладно тебе живется в купецком тереме.
- Ладно, мамка.
- Вот и, слава Богу, касатка. Зайди-ка ко мне, да поведай о своем житье - бытье. Уж потешь, старуху. Ведь ты одна со мной токмо и калякала. Ныне же и словом перемолвиться не с кем.
В каморке своей Фетинья первым делом расспросила о Дорофее, на что Палашка ответила:
- Живет - не тужит. Одно худо…
Сенная девка замялась, на румяных, припухлых губах ее застыла насмешливая улыбка.
- Ты уж договаривай, касатка. Аль недуг какой приключился?
- Какое там, - махнула рукой Палашка и брякнула. - Отъелась, как свинья на барде. Кровь с молоком, чуть не лопнет.
- Вот и, слава Богу, - повторила Фетинья. - Деньги и одёжа - тлен, а здоровье - всего дороже. Так чего худого-то?
- Мужа своего неделями не видит, вот чего. Тот всё на своем сокольем дворе пропадает.
- В кручине?
- Да по Дорофее не видно. Она, по всему, не шибко-то на мужью забаву и охочая.
Палашка, не удержавшись, прыснула.
- А ты, никак, охочая? Небось, опять растелешилась… Не отводи очи бедовые, не отводи. С приказчиком спуталась?
- Нужен мне! - фыркнула Палашка. - Получше нашла.
- Уж не самого ли Глеба Якурина?
- А что? - игриво блеснула глазами Палашка и бесстыдно добавила. - Он на любовь хоть куда.
«Вот оно! - не подавая вида, обрадовалась старуха. - Значит, так тому и быть».
Вслух же недоверчиво молвила:
- Да быть того не может. Купец-то, сказывают, великий богомолец. Кажинный день храм посещает.
- Посещал, а ныне супругу свою и Дорофею в храм выпроваживает, дабы помехи не было. Уж такой грехолюб!
- Ох, не верю тебе, касатка. Купец-то чуть ли не святой. Чу, богатые дары на храмы жалует. Ох, не верю.
- Да ты что, мамка? Аль когда я тебя проманывала?
- Не верю! - отрезала Фетинья. - На что угодно могу поспорить. Не тот Глеб Митрофаныч человек, дабы под старость прелюбодейством заняться. Не тот!
Палашка, сидевшая на лавке, откинулась к бревенчатой стене и удивленными глазами уставилась на Фетинью.
- Чудная ты, мамка. Нашла святого… Ну давай, давай поспорим. На что?
Фетинья вытянула из-за киота небольшой темно-зеленый ларец и, вздохнув, с грустью и теплотой в голосе, молвила:
- Чтил меня голубь мой, Борис Михайлыч, царствие ему небесное. Глянь, что подарил мне, когда я помоложе была.
Фетинья открыла крышку и поднесла ларец к Палашке. Та ахнула:
- Господи! Экое богатство!
Фетинья бережно вынула из сундучка золотые переливчатые сережки со светлыми камушками, серебряное запястье и серебряные колты117 сканого серебра.
У сенной девки аж глаза загорелись.
- Нравятся, касатка?
- Еще как, мамка! Такие токмо у боярышни можно увидеть. Лепые!
- Лепые, касатка. А вот, коль докажешь, - твой ларец будет. Мне ныне он без надобности, на погост скоро отнесут. А тебе токмо эку красу и носить… Так выспоришь ли, девонька?
- Еще как выспорю, мамка! Своими глазами узришь. Приходи ужо в пятницу. Боярышня и жена купецкая в сей день непременно в храм ходят. А купец на торговые дела ссылается, недосуг, мол. А сам до амбаров своих сбегает, с приказчиком малость потолкует - и вспять. На постелю меня тащит.
- Это в пятницу-то? - перекрестившись, вытаращила увядшие, студенистые глаза Фетинья. - В день распятия Христа?
- Вот и я о том ему сказывала. А купец: опосля-де грех замолю.. Дары щедрые внесу. Господь милостив.
Фетинья помолчала, покачала головой, а затем молвила:
- Тяжко в сие поверить, девонька… В кой час заглянуть?
- А как в храмах к обедне118 приступят.
- И долго милуетесь на ложе греховном?
- Я-то недолго. А вот Глеба Митрофаныча после этого… Ну, после греха-то сон морит.
Палашка зашлась от заливистого смеха.
- И долог его сон?
- Да больше часу дрыхнет. Опосля вновь к амбарам идет. Всё товары свои перекладывает да пересчитывает.
- Ох, страмник, ох, страмник. И всё ж сумлеваюсь я. Знаю тебя. Ты и наврешь с три короба. Ну да наведаюсь в пятницу. Ты буде меня, как с ложа-то сойдешь, встреть у ворот.
Три дня провела Фетинья в томительном ожидании. И вот наконец наступила пятница. Дождавшись, когда звонари ударят в колокола к обедне, Фетинья направилась к хоромам купца Якурина. Опираясь на клюку, застыла неподалеку от ворот, пока из них не вышла Палашка.
- Идем, мамка. Дрыхнет. Ныне нам сам Бог помогает. Холопы в подклете за издельем сидят, а приказчика купец куда-то по делам отослал.
Тихонько вошли в покои. Глеб Митрофаныч в одном исподнем раскинулся на мягком ложе и густо похрапывал.
- Ступай за печь, в закуток, - зашептала Палашка. - А я вновь к купцу. Растормошу его. Сама увидишь, какой он греховодник.
Палашка шагнула было к ложу, но Фетинья удержала ее за рукав сарафана.
