После этого путь на Троицу был совершенно открыт, и уже некому было задержать Сапегу. Между тем в самой Лавре в начале сентября 1608 года находился полутысячный отряд стрельцов, под началом князя Григория Долгорукого и Алексея Голохвастова.

Враг, подошедший к стенам Троице-Сергиева монастыря в конце сентября 1608 года, не застал местных жителей врасплох, ибо они подожгли свои жилища, дабы неприятелю не досталось добро и не нашли бы враги там пристанища, сами же селяне укрылись за стенами крепости. Всего же "сидельцев", опричь стрельцов, было 2400 человек - крестьяне, ремесленники, монастырские слуги, женщины, старики и дети. Участвовали в обороне и монахи обители.

Долгоруков и Голохвастов были довольны большим количеством разнообразного оружия и военных припасов. В оружейной палате монастыря находилось холодное оружие и доспехи: сабли и мечи, боевые топоры, стрелы, бердыши, рогатины, копья, кистени, клевцы, шлемы, кольчуги, панцири; на складах - несколько десятков пороховых бочек, много селитры и серы. Запасы пороха восполняли здесь же, изготовляя его в подвалах, на мельницах, которые перемалывали уголь, серу и селитру. В кузнях делали необходимое оружие. Из огнестрельного оружия было около 100 пушек и к ним "ядер достаточно", а также пищали, ружья и самопалы.

Г л а в а 7

ПЕРЕД НАЧАЛОМ ОСАДЫ

Инокиню Ольгу разместили в келье близ палаты архимандрита Иоасафа, обок с кельей бывшей ливонской королевой Марией Владимировной, одной из племянниц покойного царя Ивана Грозного; она переселилась в Троицу с множеством слуг и придворных женщин, пожелавших, подобно ей, уединиться в стенах самой богатой обители.

Архимандрит Иоасаф отменно ведал ее историю. Мария Владимировна приходилась дочерью двоюродного брата царя, князя Владимира Андреевича Старицкого. По смерти невесты ливонского короля Магнуса, Евфимии, сестры Марии, Иван Грозный предложил ему руку еще малолетней тогда Марии Старицкой, на прежних условиях и с богатым приданым. Последний согласился, и 12 апреля 1573 года в Новгороде состоялся брак, вскоре после которого обманутый в своих надеждах король уехал с супругой в Курляндию. Незавидное положение Марии Владимировны на чужбине ухудшилось по смерти мужа в 1583 году. Через два года Борис Годунов вызвал ее в Москву, разлучил ее с дочерью, Евдокией, и заключил в Пятницкий монастырь близ Троицы, под именем Марфы. Долго прожила здесь королева-старица и все не забывала о своем сане…

Князя Василия Пожарского разместили в монастырской Гостевой избе, в коей уже оказались воеводы Григорий Борисович Долгорукий и Алексей Иванович Голохвастов. На радость Пожарскому в гостинице очутился и Федор Михалков.

- А говорят чудес не бывает! - воскликнул Пожарский, стиснув друга в крепких объятиях. - Как ты сюда угодил?

- А сам? Не удивлюсь, если в монастыре находится и царевна Ксения. Ты ведь, как мне поведала матушка твоя, всюду за инокиней ездишь. Рассказывай!

- Выйдем во двор, друже. Заодно и на обитель глянем. Я в ней никогда не был.

- И мне не доводилось.

Успенский и Троицкий соборы, церковь Сошествия Святого Духа на апостолов поражали своим великолепием, а крепостные стены с двенадцатью башнями - мощью. Наглядевшись на обитель, первым повел свой рассказ Федор: после воцарения Василия Шуйского вернулся на службу, в стольниках при Дворе ходить не стал, а напросился в войско Юрия Трубецкого, кое было направлено на Кромы против Ивана Болотникова; отличился в сече, потом воевал под Ельцом, Калугой, Тулой, участвовал во многих стычках с отрядами Болотникова, затем оказался в рати Захара Ляпунова и был ранен под Москвой, когда мужичья рать едва не взяла столицу. Залечивал рану дома, а когда услышал, что царь Василий посылает отряд князя Долгорукого на помощь Троицкой обители, очутился в его войске вкупе с дворянином Алексеем Голохвастовым, с которым сражался еще под Кромами.

- Куда был ранен?

- В левое плечо от казачьей сабли. Добро казак кость не задел. Рана затянулась, но еще чуток побаливает.

- И ты вновь решил воевать?

- А чему дивиться, Василий? Не могу я дома отсиживаться, когда ляхи землю Русскую топчут.

Свои последние слова Михалков произнес настолько сурово, что Василий одобрительно молвил:

- Молодцом, Федор... А вот моя судьба была далека от ратных дел. Мне особо и рассказывать нечего. Я все по монастырям. Где Ксения - там и я, и ничего с собой поделать не могу.

Глянул Федор на Василия и... ничего не сказал, ведая, что Пожарского уже не изменить.

- Но ты не думай, - продолжал Василий. - Если враг нападет на Троицу, буду защищать обитель всеми силами, ибо я не меньше тебя ненавижу ляхов.

- Да я в том и не сомневаюсь, Василий.

Неожиданные встречи для Пожарского в этот день не завершились. После обедни он столкнулся у колокольни с Демшей Суетой.

- И ты здесь?

Мужик, саженистый, большелобый, с буйной шапкой белогривых волос и с крупнорубленым бородатым лицом, увидев перед собой Пожарского, слегка опешил:

- Вот уж не чаял тебя здесь увидеть, княже.

- А я и вовсе не чаял, Демша. Как же ты Серебрянку покинул? Дивлюсь на тебя.

Лицо мужика стало снулым.

- Ляхи и до Серебрянки добрались.

- Да быть того не может! В глухомань! Да туда и дорог-то нет. Как изведали?

- Вахоня привел, разбойная душа.

- Какой Вахоня? А ну-ка давай, Демша, толком поведай.

- Забыл ты, княже. Этот злодей когда-то не только мою первую жену убил, но и едва дьяка Афанасия Власьева не порешил.

- Вот теперь припоминаю, Демша. Дале рассказывай.

- Четыре недели назад подались мы с Надейкой и Ваняткой на клюквенное болото, а когда вспять вернулись, то вместо избы, двора, бани и амбара увидели пепелища. И погоревали и подивились, а когда на большак вышли, все прояснилось. Толпы народа из сел и деревенек поспешают к Троице. От ляхов бегут. Один из мужиков поведал, что среди ляхов немало разбойных казаков, в одном из них признали Вахоню, известного на все Подмосковье душегуба. Никак, он и навел поляков на Серебрянку.

- Сволота! - сплюнул Василий. - Где приютились?

- Допрежь всего осели, было, в Терентьевой слободе, что близ монастыря, а затем в обитель подались. Ныне ютимся в каморке. Надейка все по Серебрянке горюет.

- Жаль Серебрянку, - вздохнул Пожарский. - Царевна Ксения ее до сих пор вспоминает.

- Царевна?.. Аль где видел ее?

- То долгий сказ, Демша. Ныне она тоже в Троицкой обители.

- Вона, - протянул мужик.

По обители сновали беглые люди из сел и деревенек, стрельцы, пушкари, затинщики, женщины и дети, монастырские служки и келейники... Никогда еще древняя обитель не ведала такого многолюдья, осевшего за каменными стенами монастыря в предчувствии беды. Тревога подернула хмурью лица людей: враг был где-то совсем близок, может, и дня не минует, как он подступит к святой обители, вынудив защитников Троицы взяться за оружие.

Демша поглядывал на снующий люд, и сердце его все больше наполнялось гнетущей тоской. Многие из мужиков-страдников остались не только без крова, но и без куска хлеба, поелику бежали в обитель после внезапного налета поляков, не успев прихватить с собой самого необходимого. Ляхи же, по рассказам очевидцев, были безжалостны: они не щадили не только женщин (предварительно предав их насилию), но и дряхлых стариков и малых детей, пронзая их копьями и рубя саблями. Добродушная натура Демши не могла этого понять: до какой же степени надо быть зверем, чтобы так жестоко губить ни в чем не повинных людей. Он представил на миг под вражьими саблями Надейку и восьмилетнего Ванятку, и сердце его сжалось от боли, а затем взорвалось неописуемым гневом, переходящим в ярость. В такую минуту он готов был броситься на целое войско супостатов, пришедших грабить и истреблять Святую Русь.

Ксения, выслушав рассказ Василия, опечалилась:

- Даже нашу любимую Серебрянку не обошло стороной горе. Слава Богу, семья Демши в живых осталась. В каморке ютится?.. А может, Надейка в мою келью перейдет? Мыслю, архимандрит дозволит.