- Вот видишь, Ксения!

- Худо это, Васенька. Надо терпеть до конца, иначе не вкусишь тех сладких райских плодов. Много шипов на этих тропинках, но я назову тебе только несколько из них. На дорожке послушания один острый шип будет постоянно уязвлять |

твои ноги. Это ропот и непокорство. А на дорожке нестяжания - это многопопечительность, забота о хлебе насущном и непредание себя в волю Божию. На дорожке целомудрия особенно много шипов, которые будут ранить не только стопы твои, но и руки. Шипы эти так велики, что,

вонзаясь тебе в ноги, они проникают в самую глубину твоего сердца, в самые его сокровенные изгибы и тайники, и до того ранят его, что

сердце все истечет кровью. Вонзаются эти шипы и в голову, и в ум подвижника, идущего по тропинке целомудрия, в виде нелепых помыслов, которые не хочет монахиня, но которые сплетаются в виде тернового венца на главе ее и даже когда она приступает к святым страшным Животворящим Тайнам Христовым. Трудно идти по этим святым дорожкам, но если ты побежишь по ним, ведомая Ангелом хранителем, ведомая молитвами отца своего духовного, старицы своей, если достигнешь дорожки послушания, то узришь там чудное дерево, под ветвями которого ты можешь отдохнуть: обвяжешь листьями его свои израненные ноги, и они в тот час же исцелятся. На дереве этом растут три сладких благоуханных плода. Блаженна ты будешь, когда вкусишь от них. Первый плод - внутрь себя смотрение, внутрь себя пребывание. Эта добродетель достигается только подвигом святого послушания, через постоянное отречение своей воли, через постоянные поправки, постоянное отложение своих собственных деланий. Второй плод - самоукорение. Вкусивший его так глубоко входит в себя, что даже не видит чужих грехов. Ему открывается вся глубина его собственной души. Третий плод необыкновенно сладкий - это мир душевный. Мир, о котором мы молимся после принятия святых Христовых Тайн, благословенной молитве, чтобы Тайны святые были нам в мир душевных наших сил. Этот мир открывает в душе нашей то, о чем говорил Спаситель: «Царство Божие внутрь вас есть». Этот мир уводит подвижников в затворы, и они жили там, не видя лица человеческого. На древе в конце Тропинки нестяжания тоже найдешь ты дивные плоды. Первый плод - полная безпопечительность, и второй - полная преданность в волю Божию и надежда на Бога. Уверенность в том, что с тобой ничего не случится. Бог тебя не оставит. На древе, что растет в конце тропинки целомудрия, - один плод, о котором говорил Спаситель в заповедях блаженства: «Блажени чистит сердцем, яко тии Бога узрят». Богозрение вот тот сладчайший плод, который вкушает подвижник или подвижница, когда пройдет великотрудный и тернистый путь целомудрия. Пусть придешь ты вся израненная, кровью облитая, но блаженна ты будешь, когда вкусишь от того сладкого плода Богозрения. Вот те плоды, которых достигает подвижник, пройдя три тернистых дорожки обетов монашеских. А те благоухающие розы райские, что растут в том саду, благовоние которых должна монахиня ощущать ежедневно, иначе она будет ощущать зловоние вражие - это три канона: Спасителю, Божией Матери и Ангелу хранителю. Эти каноны должна прочитывать ежедневно каждая монахиня, каждая послушница, потому и положено вычитывать их на вечерне в храме, а кто не может присутствовать в храме, должен прочитывать их дома, опускать их иногда только, будучи задержан в храме, на послушании и то с великим опасением. И, наконец, приснотекущий животворящий источник, что журчит в этом чудном саду - это непрестанная молитва Иисусова: «Господи! Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную». Тихое журчание ручейка этого заглушает вой диавольский. И подвижник, вкусивший этого источника, уже ничего не устрашится. Вот этот дивный сад - наша жизнь монашеская. Желаю тебе, Василий, когда захочешь принять постриг, идти безбоязненно по тем трем тернистым тропинкам обетов монашеских, достигнуть и вкусить сладких плодов, что растут на деревьях в конце этих тропинок и приобщиться приснотекущему и никогда оскудевающему источнику непрестанной молитвы Иисусовой, непрестанного устремления души и сердца нашего к Господу нашему Иисусу Христу. Ему же слава во веки. Аминь!.

- Ну и память же у тебя, Ксения! Ну и разумница. Слушать тебя - одно удовольствие. И все же не хочу я тебя видеть монахиней. Ты - мирская, мирская! Поди же ко мне...

Г л а в а 4

ВРАЖИЙ НАБЕГ

Встревоженный Слота вбежал в избу.

- Беда, князь! Ляхи жгут соседние деревни. Ударю в било, дабы собрать мужиков.

- Много ляхов? И где ты их видел?

- Более сотни. Я подался, было, в дальний лесок, дабы бортные дерева глянуть и запах дыма почуял. Свернул к деревеньке, а там ляхи избы жгут, и соседнее сельцо полыхает. Побегу, я князь, мужиков поднимать. Никак, отсель сниматься надо. Пелагея! Выводи лошадь!

Василий поспешно облачился в лазоревый кафтан, опоясался саблей, сунул за малиновый кушак пистоль и тоже выскочил из избы. В голове заметались сумрачные мысли. Ксения! Поляки, как уже слышал не раз, не только грабят и жгут православные храмы, но и нападают на монастыри. Подсосенская обитель может стать лакомым куском для разбойных польских ватаг, ибо для обороны она непригодна. Деревянные стены не смогут остановить врагов.

Пожарский во весь дух помчался к обители. Надо предупредить насельниц о грозящей опасности. Когда подлетел к Святым воротам, то позади себя услышал воинственные кличи. Оглянулся. Конная ватага в добрую полусотню скачет на погибель монастырю и ее обитателей. По рассказам очевидцев, поляки насиловали келейниц, а затем жестоко убивали, изуродовав их тела.

- Закрывай ворота и беги к игуменье! Пусть немедля выводит сестер через заднюю калитку! Быстро! - прокричал ошеломленной привратнице Василий, а сам полетел через сад к келье Ксении.

Та была безмерно удивлена и встревожена, увидев перед собой озабоченное лицо своего Василия. Никогда еще он не появлялся в ее келье, а тут ворвался, как ураган.

- Что с тобой, Васенька? И как ты посмел войти ко мне без дозволения матушки игуменьи?

- Некогда объяснять, Ксения. В обители сейчас будут ляхи.

- Какие ляхи, откуда?

Василий схватил оторопевшую Ксению на руки, вынес из кельи и поднял ее на коня. Слышно было, как поляки разбивают врата; еще миг, другой и они ворвутся в обитель, по коей сновали перепуганные монахини.

- Бегите к задним воротам - и в лес. Там ваше спасение! - что есть мочи крикнул Василий и вывел коня за стены монастыря.

- Держись за меня крепче, ладушка. Попытаемся укрыться в Троицком монастыре...

А в Горушке староста Слота, собрав мужиков, снуло произнес:

- Худо дело. Ляхи жгут соседние села и деревни и всех побивают. Своими глазами то видел. Силенок у нас маловато, дабы дать ляхам достойный отпор, а посему, мужики, надо со своим скарбом податься под защиту стен Святой Троицы, а избы запалить, дабы вражьей силе нечем было поживиться. Другого выхода у нас нет. Что скажете, сосельники?

Понурые мужики ответили:

- Делать неча, Слота Захарыч. Надо немешкотно уходить.

Г л а в а 5

ВТОРОЙ САМОЗВАНЕЦ

Уже через несколько дней, после смерти первого Самозванца, на Москве испустился слух, будто тот спасся от гибели и убежал в Литву, откуда вскоре придет с новым, свежим войском. Многие москвитяне не поверили нелепому слуху, другие колебались, а третьи сразу поддались на эту удочку, не взирая на то, что почти вся Москва видела труп Гришки Отрепьева. Но, невзирая на это, вдруг явился другой Самозванец, кой уверял, будто он тот самый Дмитрий, спасшийся от убийц. Легковерный народ поверил "царевичу".

Поляки, конечно же, знали, что первый Самозванец убит, знали также, что и настоящий царевич Дмитрий давно погиб в Угличе от рук убийц, но им было все равно: лишь бы еще больше загуляла по Руси смута. И вот польские вельможи нашли человека, который согласился принять на себя имя убиенного царевича. Им оказался "сын Ивана Грозного" Богданка, крещеный еврей, служивший писцом при Лжедмитрии 1. Разные свидетели и очевидцы говорили о нем различно, большинство же, почти единогласно, утверждало, что он был родом из Белоруссии и, судя по его нраву, привычкам и его речи, был поповский сын. Он хорошо знал польский язык, а посему многие считали его поляком или литвином; может быть, это был сын какого-нибудь польского католического ксендза; однако, с другой стороны, известно, что он также знал русский язык и русскую грамоту, свободно говорил по-русски, неплохо был знаком с церковным богослужением по православному обряду. Говорили также, что он был когда-то в числе приближенных слуг первого Самозванца, Григория Отрепьева; другие прибавляли, что он был не только слугой, а скорее личным секретарем. Вот этот самый Богданко, после гибели первого Лжедмитрия, поспешно бежал в литовскую Русь, где довольно долго прожил в Могилеве, и где ему пришлось исполнять обязанности школьного учителя. Дело в том, что в западном крае, при церквах, часто устраивали маленькие первоначальные училища; могилевский священник церкви святого Николая также устроил такую школу для обучения детей русской и польской грамоте и нанял Богданку учителем. Сначала между ним и протопопом были отличные отношения, но вскоре священник заметил, что его помощник и наставник юношества слишком уж ласково обращается с попадьей, и за это он без лишних разговоров прогнал из дома своего приятеля. Богданко бежал из Могилева, и некоторое время скитался, пока не оказался в руках панов Вишневецкого и Мнишека, предложивших ему взять на себя имя царевича Дмитрия. Богданко своим лицом и сложением чуточку напоминал Гришку Отрепьева, так что его легко можно было принять за спасшегося царевича, но это казалось только тем, кто мало знал Отрепьева, а лица, приближенные к нему, сразу могли заметить обман. Опричь того, известно, что у Отрепьева одна рука была короче другой, а на глазу было большое, очень заметное бельмо.