20 мая Жак Маржарет был вызван к царю Шуйскому, кой наградил его щедрым подарком и… приказал удалиться во Францию. Новый царь не рискнул оставить подле себя авантюрного иноземца.

Василий Пожарский принял самое деятельное участие в восстании москвитян 17 мая. Не засиделся он на Серебрянке, хотя и Демша и Надейка упрашивали его, как можно дольше оставаться на починке, ведая о его судьбе. Но сердце Василия рвалось в Москву, поближе к Ксении, и он вновь прибыл в стольный град в обличье нищего, вступив в город с ватагой калик перехожих.

Катырев вновь укрыл его в своих хоромах, в коих обретался и Федор Михалков. Федор поведал другу о посещении Маржарета, о последних событиях в Москве.

- Выходит, заваруха близится, и Маржарет наш молодец, - порадовался Василий. - Уж скорее бы скинуть Расстригу!

Пожарскому не терпелось покончить с Самозванцем, который долгое время домогался царевны, а затем насильно удалил ее в Чудов монастырь, так и не добившись любви со стороны Ксении. Да как она могла полюбить такого уродца?! Он и мизинца не стоит царевны. Прохиндей!

Когда над Москвой загремели набатные колокола, Василий побежал на Красную площадь, куда сбегались сторонники Василия Шуйского и ничего не знавшие о заговоре посадские люди. Они кричали:

- Почему сполох?

Шуйский, Голицын и Татищев, разъезжавшие на конях, отвечали:

- Литва хочет перебить бояр и овладеть Москвой. Бейте Литву!

Москвитяне, вооружившись тем, что попало под руку, - рогатинами, топорами, саблями, ружьями, - кинулись к домам, где проживали польские паны с их челядью.

Василий же, ведая об истинной причине сполоха, остался вместе с двумя сотнями заговорщиков боярской верхушки. Вскоре разгоряченная толпа ворвалась через Фроловские ворота в Кремль и, миновав Спасскую улицу, Ивановскую и Соборную площади, ринулась к дворцу. Пожарский оказался в самом центре событий, а именно в Житном дворе, где оказался Самозванец в окружении стрельцов.

- Отдайте нам Расстригу! - закричали приверженцы Шуйского.

Но стрельцы не только решительно отказались выдать «царя», но и произвели несколько выстрелов. Несколько человек были убиты. Неожиданный отпор вызвал смятение в толпе, она готова была отступить, но только не Василий Пожарский.

- Остановитесь, православные! Неужели позволим беглому чернецу и дале царствовать?

Василий Шуйский, оказавшийся неподалеку от Пожарского, одобрительно глянул на него и, привстав с седла, обратился к своим сторонникам:

- Неужели вы полагаете, что спасетесь бегством? Самозванец не такой человек, дабы мог забыть малейшую обиду. Он всех нас погубит в жестоких муках. Задушите же опасного змия, пока он еще в яме. Не то - горе нам и детям нашим!

Но стрельцы вновь вскинули на толпу пищали и мушкеты. И тогда Василий Пожарский горячо воскликнул:

- Православные! Идем в Стрелецкую слободу и перебьем их жен и детей, коль они не хотят выдать Вора и обманщика! Идем!

- Идем! - запальчиво отозвалась толпа.

Василий решил взять стрельцов на испуг: никаких жен и детей, конечно же, он и убивать не полагал, но его призыв поколебал служилых людей. Они посоветовались между собой, и отошли от Самозванца. Его тотчас схватили и внесли во дворец.

Дворцовые покои, еще недавно блиставшие великолепным убранством, были, теперь забрызганы кровью и грязью. В передней комнате находилось несколько телохранителей взятых под стражу. При виде их Расстрига прослезился и протянул одному из них руку, но не в силах был вымолвить ни слова.

Все стеснились вокруг обессиленного и окровавленного Самозванца, издеваясь над ним и допытываясь, точно ли он сын царя Ивана Грозного.

- Все вы знаете, - отвечал Лжедмитрий, - что я царь ваш, истинный сын Ивана Васильевича. Отведите меня к матери и спросите ее, или выведите меня на Лобное место и дайте объяснится с народом.

Шуйский перекосился. Затягивать допрос было бесцельно, а дать возможность Самозванцу обратиться с Лобного места к народу, было бы крайне рискованно.

Тем временем москвитяне, заполонившие весь царский двор, возбужденно спрашивали, что говорит царь, и когда сторонники Шуйского ответили, что царь винится в самозванстве, с разных концов понеслись яростные возгласы:

- Смерть Расстриге!

- Бей его!

Для заговорщиков, находившихся во дворце, этого сигнала было достаточно. Василий Пожарский выхватил саблю и напродир полез к Самозванцу, дабы лично расправиться со своим лютым врагом. Но его опередил купец Мыльников…

После убийства Расстриги, Василий кинулся в сторону Чудова монастыря. Теперь Ксения будет освобождена! Нет более Гришки Отрепьева. Надо немедленно поведать Ксении о случившемся.

Он выбежал на Соборную площадь, миновал колокольню Ивана Великого и церковь Рождества Христова и оказался перед Чудовым монастырем. Обогнув его ограду с южной и западной стороны, он вбежал в открытые врата и вскоре очутился в полутемных сенях, освещенных двумя слюдяными фонарями. Встречу ему попалась перепуганная келейница, коя не ведала, что за гвалт, шум и выстрелы доносятся от государева дворца.

Увидев мужчину с обнаженной саблей в руке, (Василий так торопился к царевне, что в запале забыл вложить саблю в ножны) черница в страхе закричала:

- Не убивай, панове!

Василий опомнился, спрятал саблю.

- Какой я тебе, панове? Укажи мне келью царевны Ксении. Быстро!

Испуг на лице черницы все равно не прошел: не лях, так какой-то воровской человек в обитель ворвался.

- То мне не дозволено. То лишь матушка игуменья может указать.

- А где игуменья?

- Не ведаю.

- Сейчас ты у меня быстро изведаешь! - осерчал Василий и вновь выдернул из ножен саблю.

- Ну! Веди меня к царевне! Кому сказываю: веди!

Вид ворвавшегося мужчины был настолько суров и грозен, что чернице ничего не оставалось, как отвести его к келье царевны.

- Василий! - не воскликнула, а радостно выдохнула из груди Ксения. - Любый ты мой!

Василий обнял царевну, прижал к себе и все смотрел, смотрел в ее счастливые и такие родные глаза, о коих он грезил многие дни.

- Ладушка ты моя… Как же сердце истомилось по тебе!

Они обнимались, голубились, несказанно радуясь друг другу, но вдруг сводчатая дверь распахнулась и перед влюбленными оказалась игуменья Феоктиста, застыв на пороге с широко открытыми, изумленными глазами.

- Да как ты посмел, святотатец! Прочь из обители! Прочь немедля!

Ксения не узнавала своей игуменьи: обычно тихая и приветливая, сейчас он была беспощадно-суровой и воинственной. Глаза ее сверкали, рогатый посох громко стучал по каменному порожку.

- Прости меня, матушка игуменья, - отстранившись от Василия, повинилась Ксения. - То сын моей бывшей верховой боярыни, князь Василий Пожарский. Дозволь мне с ним еще чуток побеседовать.

Поперхнулась игуменья: диковинное дело в святой обители. Ни отец, ни мать, ни брат, а чужой мужчина обнимает царевну, пусть даже знакомый, но чужой! Грех-то какой!

Феоктиста так оторопела, что не ведала, что и сказать. Замешательством игуменьи воспользовалась Ксения. Она земно поклонилась старой монахине и чуть ли не с мольбой молвила:

- Дозволь, матушка игуменья! Это зело важно. Я замолю свой грех.

Тяжко вздохнула Феоктиста и вышла из кельи, а Ксения тотчас повернулась к Василию.

- Выходит, ты опять на Серебрянке был? Вот бы где я хотела жить до самой смертушки. Райское место.

- Не там твое место, милая Ксения. Ты даже не ведаешь, с какой я к тебе пришел вестью. Расстрига с престола низвергнут и убит людьми Василия Шуйского. Ты свободна, свободна Ксения! Дворяне желают видеть тебя государыней Московского царства. Попрощайся с обителью и ступай в свой бывший дворец.

Все это Василий выпалил настолько быстро и возбужденно, что Ксения едва могла следить за его словами.

- Отрепьев убит?

- Только что! Тело его потащили на Красную площадь, дабы весь народ уверился в кончине Расстриги. Теперь наступает новая эпоха - эпоха царицы Ксении Борисовны Годуновой. Царицы!