- Кто ты? - запыхавшись, спросил чужак степняка. - Почему ты увел коней? Почему они пошли за тобой? Ты и есть - Великий Табунщик?

- Нет, - ответил тот. - Я - Эна. А ты - сын реки Альсиач?

- Да, я фроуэрец, - ответил юноша. - Мое имя - Игъаар. Я последовал за тобой, чтобы увидеть Великого Табунщика. Ты знаешь, как его встретить в степи?

- Только Великий Табунщик властен в своей весне, - ответил Эна. - Если он захочет явиться тебе - то ты увидишь его. Но никто не имеет над ним власти, чтобы заставить его являться, о молодой царевич, сын реки Альсиач.

- Если ты не можешь сказать за меня слово к Великому Табунщику, то я и подавно не смогу, - опечалился Игъаар, и белый конь его заржал печально, а слезы потекли из очей юноши и глаз его белого коня и упали в воду.

- Отчего же? - просто спросил Игъаара Эна.

- Я приказал убить человека, - проронил Игъаар и опустил голову.

Эна коснулся его плеча.

- Великий Табунщик может являться, когда сам захочет. Человеческое зло для него - не помеха,- сказал он Игъаару, ласково улыбаясь.

И царевич Игъаар улыбнулся ему в ответ, и Эна-степняк протянул ему руку, а Игъаар пожал ее, и они вместе долго скакали берегом, поднимая тучи сияющих брызг - пока не зашло солнце.

И тогда, у тихой заводи, покрытой лилиями, оба коня остановились, и в страхе раздувая ноздри, тихо заржали. Тогда Эна и Игъаар тихо соскользнули с их спин и, по пояс в воде, подошли туда, где, раскинув тонкие руки среди кувшинок и водяных лилий, лежала девушка в белом.

Ее тело не качали волны - здесь была тишь, здесь обрела она свой покой. Глаза Оэлай были закрыты, словно она просто уснула, а не погибла среди смертельных вод. Может быть,она сма закрыла глаза перед тем, как исступленно кинуться в воды озера или ступить на водный луг, усеянный белыми цветами.

- Ты знаешь ее? - спросил Эна.

- Да, - отвечал царевич. - Ее мужа я приказал казнить.

- Ты любил ее? - сурово и строго спросил степняк.

- Нет. Я не знал ее и не знал, кто она, кроме того, что имя ее Оэлай, племянница воеводы Зарэо, из царского рода Аэолы. Но ее муж, аэолец Мриаэ, принес первенца Оэлай на темный жертвенный огонь Уурта. И она лишилась рассудка.

Эна напряженно и удивленно слушал его.

- И тогда, - продолжил Игъаар, - я повернул на пальце кольцо власти, что поручил мне мой отец, правитель Фроуэро и Аэолы, и приказал казнить Мриаэ, ее мужа. Ибо то, что совершил он, противно благости Анай, матери младенца Гаррэон-ну, Великого Сокола.

И Эна заплакал, и обнял плачущего Игъаара, а потом сказал:

- Пойдем, вынесем Оэлай из заводи и совершим над ней древний погребальный обряд, как то подобает.

И они подняли ее на руки и в тишине понесли на берег. Воды стекали с одежд степняка и царевича.

- Мы понесем тебя, Оэлай, к реке Альсиач, - сказали они вместе, не сговариваясь.

Река Альсиач берет начало из этого безымянного озера - они помнили про это - и далее текла вниз, к морю.

И Эна с Игъаааром пешком пошли к истоку реки Альсиач, а кони, буланый и белый, печально шли за ними, а следом шел весь табун, и жеребенок игреневой лошади больше не прыгал вокруг своей матери, идя ровно и грустно.

Когда же они пришли к истоку быстрой и глубокой реки Альсиач, тогда Эна взял сухую лодку с изображением соколов на скалах, вынул весла из уключин и положил их на дно лодки, а поверх положил свежесрезанные им и Игъааром ветви священного дерева луниэ. А на ветви они положили Оэлай, и Эна укрыл ее белым простым шерстяным полотном, которое носил под своим степняцким плащом, и завязал каждый конец полотна алой ниткой.

Потом они спустили лодку на воду, а река подхватила ее, и течение понесло ладью с Оэлай вниз, к морю, мимо лесистых берегов Фроуэро.

И жители Фроуэро выходили и смотрели на Ладью Анай, сестры Фар-ианна, в которой возлежала она, мертвая, и падали на колени, и приносили ей в жертву светлый ладан от деревьев - и светлый дым восходил к небу.

- Приходят времена, когда Гарриэн-ну, Сокол, сын Анай, грядет испытать живущих! - говорили старики и вспоминали о мальчике Загръаре. А старик- жрец Сокола-на-скале плакал и молился.

...А сокуны рыскали по фроуэрским селениям, расспрашивая, не видел ли кто высокого, обритого наголо аэольца.

Беглецы

... С полей убирали последние снопы осеннего урожая. Ночной холод становился безжалостно-мучительным, пронизывающим до костей, а мест у костра уже не хватало всем батракам, желавшим погреться. Когда желтоватое пламя стало затухать, двое - Загръар и его товарищ - поднялись со своих мест, словно не боясь оказаться вне костра на всю ночь.

- Куда это вы? - удивленно спрашивали их.

- За хворостом, - отвечал Загръар. - Мы вернемся - я мешок свой оставляю, сюда опять и сядем. Все по правилам костра.

Он уже очень хорошо знал эти неписаные правила и зорко следил за их неуклонным выполнением, как по отношению к своему товарищу, так и к другим.

И они со слепым пошли в рощу, чтобы принести хворост. Загръар собирал сучья, связывал их и прилаживал получившуюся вязанку на плечи своего спутника. Тот стоял молча. Он вообще очень мало говорил со дня их странной встречи. Пожалуй, последними его словами была благодарность за защиту у колодца и пищу, которую подал ему мальчик-фроуэрец. Загръар тоже не расспрашивал его ни о чем, и так они и молчали - день за днем. Загръар знал только одно: слепец хочет пересечь Фроуэро и придти в Белые горы.

"Я пойду с тобой", - говорил Загръар едва слышным шепотом, ночами глядя на своего спящего беспокойным сном спутника. - "Я буду с тобой всегда".

Но Загръар ни о чем не расспрашивал своего слепого спутника, даже имени его не спросил он. Все окружающие называли его "слепой", но Загръар не называл его и так. Он просто говорил ему "ты", а когда он нем спрашивали другие - он говорил: "мой друг".

...Загръар выпрямился, взваливая последнюю вязанку хвороста на плечо, и, обернувшись, остолбенел. Вдалеке у костра, огонь очерчивал силуэты людей в плащах - всякий мог догадаться по их покрою, что на спинах их - красный круг.

- Сокуны! Сокуны! - сдавленно прошептал Загръар, хватая слепого за руку и срывая вязанки хвороста с его плеч. - Это за нами! Бежим!

И они, держась за руки, без слов, ринулись в сторону леса.

Солнце уже давно село, и было темно. Загръар не видел, куда бежать, и остановился, задыхаясь.

- Что случилось? - спросил слепой.

- Я не знаю куда идти. Темно. Ночь, - ответил Загръар, не отпуская его руки.

Тогда слепой, велев Загръару взяться за край его рубахи, осторожно пошел вперед, ощупывая стволы деревьев.

- Что ты хочешь делать? - спросил его спутник.

- Мы не должны оставаться на ночь на земле, - ответил ему слепой. - Нам надо искать убежище на деревьях.

Так они долго брели, прислушиваясь к шорохам ночи и спотыкаясь о поваленные прошлогодней зимней бурей деревья. Загръар ничего не видел в темноте, и уже готов был заплакать от усталости и страха, как слепой сказал:

- Вот хорошее дерево. Кажется, это луниэ. Посмотри-ка, Загръар.

Тот протянул руку, касаясь шершавого, покрытого мхом ствола.

- Это старое дерево луниэ, - сказал слепой Загръару, прежде чем тот дал ему ответ. - Я полезу первым и подам тебе руку, чтобы помочь взобраться.

И он ловко поднялся по стволу во тьму и потом подал руку Загръару, и втащил его в развилку кривых, крепких ветвей, высоко над землей.

- Какое чистое небо! - не удержался от того, чтобы воскликнуть, Загръар. - Видишь, как сияет северная звезда?

- Нет, - печально ответил его спутник. - Я ничего не вижу. Даже пламя светильника, поднесенное к лицу, я чувствую только по жару. Я вижу только солнце.

И, опомнившись, Загръар стал просить у товарища прощения.

Тот успокоил его:

- Это ни к чему. Ты меня не обидел.