Они обтирали его несколько раз, но мальчику не становилось легче. Тэлиай поила его каким-то отваром - зубы Огаэ стучали по краю чашки, питье расплескивалось.
К рассвету он стал тяжело дышать и просил отнести его к отцу. Миоци взял его на руки, начал ходить с ним по комнате. В неверном лунном свете ему показалось, что губы ребенка посинели.
-- Огаэ! - затормошил он его. - Тот застонал, но не откликнулся. Миоци вынес его наружу, в сад, и встал в стороне от лунной дороги.
Прохладный, чистый воздух сада, напоенный предрассветными запахами трав и цветов, принес мальчику облегчение. Он широко открыл глаза, и то ли спросил, то ли просто сказал:
-- Учитель Миоци, я умру?
-- Нет, нет, - заговорил Миоци, глядя в его глаза, лихорадочно блестевшие даже в полумраке. - Нет, Огаэ. Тебе трудно дышать?
-- Вы будете меня... помнить?
-- О Всесветлый! Огаэ, что ты такое говоришь!
Он прижал его к своей груди. Огаэ улыбнулся и закрыл глаза, снова впадая в забытье.
-- Тэлиай, - растерянно обратился Миоци к рабыне, тихо стоящей рядом. - Что нам делать?
Тэлиай впервые видела, что он потерял самообладание.
-- Мкэ ли-шо-Миоци, - сказала она с мягкостью пожилой женщины.- Не думайте плохого - дети часто в жару говорят всякое... Есть еще много средств. Одно из них мы сейчас испытаем. Оно должно наверняка помочь.
Она поспешно ушла в дом.
Миоци, держа на руках Огаэ, опустился на колени.
"Великий Уснувший, - умолял он.- Проснись же, восстань, восстань - все ждут Тебя! Проснись ради этого ребенка! Или Тебе все равно? Ты спишь! Твои сны бесстрастны! Ты неумолим!"
Он вскочил на ноги. От неожиданного толчка мальчик зашевелился, застонал. Лунная дорога бледнела.
Подоспевшая Тэлиай хотела взять Огаэ у ли-шо-шутиика, но тот сам перенес его в дом. Там, на кухне, присев на низкую скамью, он держал Огаэ на руках, пока Тэлиай разворачивала одеяло и снимала с него рубашку.
-- Ты думаешь, это не повредит ему, Тэлиай? - почему-то шепотом спросил Миоци, кивнув на большой ушат, наполненный холодной водой.
-- Если мкэ уж решился просить у меня совета, так пусть и слушается, - сердито зашептала старушка в ответ. - Опускайте его в воду, да крепче держите подмышки... вот так....
Вскоре Огаэ, завернутый в огромное цветное полотенце, (из тех, что хранились для ритуальных омовений) снова был на руках своего учителя.
-- Я постелю ему наверху, на веранде - там свежий воздух из сада, - сказала Тэлиай.
Миоци кивнул. Она ушла. Огаэ глубоко вздохнул, заворочался в полотенце. Миоци погладил его спутанные волосы, и ощутил, что лоб ребенка стал прохладным и влажным. Подумав, что это - вода от купания, он отер его краем полотна, но капли пота снова выступили на лице мальчика.
-- Огаэ! - позвал Миоци.
-- Не тревожьте его, мкэ ли-шо - пусть спит. Видите, он пропотел, и жар весь вышел наружу. Слава Небу - теперь он скоро поправиться! Батюшки! - всплеснула она руками, - да он, бедный, обмочился... и прямо на вас, мкэ!..
Она завернула обмякшего Огаэ в сухое полотенце.
-- Совсем еще малое дитя, а вы к нему со своими белогорскими правилами... Будто сами никогда ребенком не были! Простите меня, глупую... Рубашку-то свою смените - я постираю.
-- Значит, ему лучше, Тэлиай?
Миоци еще раз провел ладонью по влажным волосам Огаэ.
-- Лучше, лучше - и не сомневайтесь. Скоро уже рассветет. Вы прилягте - а я посижу с ним. Вы не спали всю ночь, так и не ложились.
-- Нет, Тэлиай, - покачал головой Миоци. - Ты иди, отдохни. Я не устал.
-- Да, конечно - у вас в Белых горах все не как у людей. Вы и не спите, и не едите...
Она проводила Миоци с его драгоценной ношей наверх, оставила на столике горящую свечу и сама в полутьме спустилась вниз на кухню. Миоци услыхал, как она загромыхала ведром, выливая воду из ушата.
В окно уже дул предрассветный ветер, занавеси колыхались. Миоци осторожно уложил мальчика на высокую кровать с горой подушек. Огаэ не проснулся, только сквозь сон ухватился своей ручонкой за ладонь Миоци. Тот, не высвобождая своей руки, присел рядом, спиной к окну и долго смотрел на бледное лицо мальчика, успокоенное глубоким сном. Огаэ дышал теперь ровно, слегка посапывая носом. Вдруг он заулыбался во сне и позвал отца. Улыбка его становилась все шире, он зашевелил губами, разговаривая со своим сновидением. Потом он глубоко вздохнул и повернулся на бок, выпустив руку учителя. Теплый луч упал на его взъерошенные волосы, воздух сада огласился пением птиц.
Миоци выпрямился, встал и подошел к окну. Диск Шу-эна уже поднялся над горизонтом и слепил глаза.
"Для чего Ты оставил нам это обманчивое в своем постоянстве знамение? Отчего диск Шу-эна каждое утро поднимается над горизонтом, а ты все спишь? Отчего каждую зиму люди празднуют прибавление света, и каждое лето приносят жертвы, чтобы дать солнцу силу - а Ты не видишь человеческой тоски? Зачем Ты мучаешь сотворенных Тобой пустыми надеждами, которые всеяли в них Твои же образы в Твоем творении? Отчего Ты спишь?".
Миоци резко, с силой опустил тяжелую занавесь. Потом взял свиток из тростниковой корзины и сел в углу на простой травяной циновке, подогнув ноги. Его распевное чтение вполголоса сливалось с набирающим силу утром.
Аирэи и Аэрэи.
Когда подошло время, вошла Тэлиай с завтраком на подносе - горячий отвар из трав и простые лепешки из грубой муки. Поклонившись, она поставила поднос на циновку.
-- Спасибо, Тэлиай, - кивнул Миоци. - Приготовь что-нибудь вкусное для Огаэ. Когда он проснется, наверняка будет голоден...Ты ведь знаешь, что любят дети?
Тэлиай недоверчиво взглянула на него.
-- Хорошо, если мкэ позволяет...
Она посмотрела на Огаэ с нежностью:
-- Спит, родимый...Сиротка!
Потом неожиданно добавила:
-- А у мкэ ли-шо - доброе сердце. Даром, что из Белых гор. Зря мкэ родители туда отдали. Мкэ ли-шо надо было жениться на красивой девушке из знатного аэольского рода, и завести пятерых таких мальчишек! Вот ваш батюшка бы радовался, глядя на вас! А теперь таким, как мкэ Иэ, бобылем, наверно, всю жизнь, и будете.
По лицу Миоци пробежала тень.
-- Простите, мкэ ли-шо - не мое это дело... Жаль вас старой рабыне, - растерянно сказала она, наливая в высокую глиняную чашку терпкий напиток из трав, и Миоци увидел, что в морщинках у краешков ее глаз поблескивают слезы. Одна из них медленно стекла по щеке и затерялась в пестром, бело-желтом платке, какие носят женщины соэтамо. Миоци отложил свиток в сторону и почему-то сказал:
-- Батюшка не был бы рад, если бы знал, что его внуки с рождения - рабы храма Уурта.
Тэлиай выронила кувшин из рук, и настой из трав быстро впитался в циновку, оставляя темно-красное пятно с горьким ароматом.
-- Рабы храма Уурта? Так вот почему... Вы из древнего аэольского рода, в которых были карисутэ? Из тех, кто в "списках" Нэшиа?
Миоци не сразу кивнул головой.
Тэлиай медленно собирала черепки в передник.
-- Я в доме Ллоутиэ кормилицей была... До трех лет кормила их первенца. Весь дом души в нем не чаял - такой красивый был мальчик, только слабенький. Мы его скрывали до трех лет с половиной, чтобы попозже отдать по закону Нэшиа в селение дев Шу-эна...У меня много молока было, я и хозяйское дитя, и свое кормила. Хозяин-то сына назвал Аирэи, а я-то, по глупости, не зная, что они такое имя ему дать собрались, назвала своего Аэрэи - обоих в честь водопада Аир, над которым вечная радуга... Так вот, не сговариваясь, одинаково назвала я его... Отца-то то он не видел - меня беременную в дом к Ллоутиэ продали, а Гриаэ, мужа моего, кузнец он был, в храм Шу-эна... Ох, горе... ох, как я выносила моего Аэрэи... сыночка Гриаэ-кузнеца - на слезах... на солнце взгляну - в очах от слез радуга. Вот и назвала его так. Аэрэи... А господа не сердились, что похоже назвала, нет, жалели меня. Сидят, бывало, у меня на руках - хозяйский Аирэи и мой Аэрэи, а госпожа Ийя и господин Раалиэ подойдут и будто путают - кто тут Аэрэи, кто Аирэи? И смеются так, и дети смеются, и я смеюсь... а потом одарят меня чем-нибудь - госпожа Ийя знала, что очень я любила Гриаэ своего, жалела она меня... А потом, как срок пришел, три года миновало, и Аирэи, хозяйского малыша, сокуны проклятые забирать стали, стражники Нэшиа среди ночи в дом пришли, то госпожу Ийю мамки снотворным зельем неделю поили, - отец приказал, боялся, что она не переживет... А отец-то сам молчал все, а ночами рыдал целый месяц. А уж я-то по Аирэи как скучала...Возьмешь на руку одну своего малютку, а вторая-то рука - пустая...Нет второго-то. И Аэрэи плакал, все спрашивал: "Ай! Братик? Где братик?" "Ай!" - это они так друг друга называли... Где же братик, что я ему скажу... ушел в горы братик Ай! - говорю, а сама знаю - забрали на верную смерть. Сказали, что он и умер скоро - где же девам Шу-эна малыша выходить... он и умер у них...
