Аэй села рядом с мужем - это было вопреки фроуэрской традиции.

- А у вас в доме - аэольские порядки, - заметил Миоци.

- Я - фроуэрец, Аэй - соэтамо, так что мы оба - чужие здесь и поневоле должны следовать вашим обычаям, - улыбнулся Игэа.

Неожиданно взгляд Миоци остановился на украшенной цветами статуе у восточной стены.

- Это - ваш семейный алтарь?

- Да, - с поклоном ответила Аэй, опередив мужа, и ее лицо скрыли складки покрывала.

- Это - Царица Неба, которой поклоняются на островах Соиэнау, где живет народ соэтамо?

- Да, мкэ ли-шо-Миоци, - снова склонила Аэй голову.

- Странно, - сказал Миоци, всматриваясь в контуры статуи. - Я никогда не видел изображения Царицы Неба с ребенком на руках.

Если бы он смотрел не на статую, а на Аэй, от него не укрылось бы, что в глазах жены Игэа отразилась сильная тревога.

- Мкэ ли-шо-Миоци, - начала она, подливая вино в его чашу, - я ведь наполовину соэтамо, и у нашего народа островов чтят Царицу Неба особенно. На островах Соиэнау раньше было много таких древних изображений. А эта статуя - наша семейная реликвия.

- Очень красивая статуя, - сказал Миоци, пригубляя вино.- Я никогда таких не видел. А почему Царица Неба стоит в лодке Шу-эна?

- Это не лодка Шу-эна, - решил блеснуть знанием обычаев соэтамо Игэа. - Это лодка Сына Царицы Неба.

После этих слов он опрокинул на себя чашу с вином - Иэ и Аэй одновременно толкнули его в бок, каждый со своей стороны.

- Довольно уже, Игэа, ты пьян, - строго сказал Иэ.

- Сын Царицы Неба? - продолжал расспрашивать искренне заинтересовавшийся жрец Шу-эна.- Я тоже, наверное, слишком много выпил. Как это - "Сын Царицы Неба"? У нее же одни дочери. Во всяком случае, в гимнах поется только о дочерях. Луна и звезды.

Игэа, возможно, и сообщил бы другу несколько интересных историй о Сыне Царицы Неба, но рот его уже был до отказа заполнен закусками, которые любезно подвинул к нему Иэ.

Аэй, взяв себя в руки, продолжала:

- Это такой древний обычай - молиться перед такой статуей, если супруги хотят младенца мужского пола...

- Папа, папа!

За девочкой лет пяти, вбежавшей в горницу в одной ночной рубашке, по которой рассыпались золотистые волосы, едва поспевала грузная няня в пуховом платке и теплом покрывале.

- Лэла, доченька! - засиявший от счастья Игэа прижал девочку к себе.

- Где ты был, папа? - Лэла расположилась у него на коленях.

- Я гостил у своего друга.

- Ты - папин друг? - в упор посмотрела на Миоци Лэла.

- Да, дитя, - улыбнулся Миоци.

- Лэла, это - великий жрец Шу-эна, ли-шо-Миоци.

- Дедушка Иэ, он тоже - папин друг?

- Да, Лэла, да, - засмеялся старик, гладя ее кудряшки.

- Мой папа - самый лучший на свете, поэтому все с ним дружат, - удовлетворенно произнесла девочка.

Игэа вспоминает.

- Нэшиа своим дурацким указом отнял у меня половину моего замечательного детства,- сказал Игэа, делая очередной глоток домашнего вина.- Это из-за этого указа о сэсимэ и их детях меня отправили в ваши Белые горы и начали... воспитывать.

- Они такие мои, как и твои, Белые горы, - заметил Миоци.- А рука?- вдруг спросил он, сам не зная зачем.- Ты смирился с этим?

Игэа вздрогнул, словно его ударили. На его щеках выступили алые пятна. Не сказав ни слова в ответ, он залпом осушил свой кубок.

Вино было крепкое и опьяняло быстро.

Он покачал головой, то ли успокаиваясь, то ли отвечая своим мыслям, и поднял лицо к звездам.

- Я привык, но не смирился, Аирэи. Ты помнишь, что в Белых горах я всегда был изгоем, увечным учеником, который самое большое, что может - читать и писать, но никогда не сможет натянуть священный лук и не будет допущен возжигать ладан на великом алтаре, как ли-шо-шутиик. Шу-эн Всесветлый не принимает служение тех, у кого есть какой-нибудь телесный недуг!

Миоци кивнул, подбросил сучья в костер. Вино не оказало на него никакого действия - его зеленоватые глаза были ясны и трезвы, как никогда.

- Я выучил все травы, я мог узнавать их по запаху, я мог, закрыв глаза, собирать их на ощупь. Но я не мог вправлять вывихи и делать перевязки - для этого надо владеть двумя руками.

Он посмотрел на бессильно свисающие пальцы своей правой руки. Миоци заметил, что его друг был пьян, пьян больше, чем можно было ожидать - усталость, а может быть, и природная склонность фроуэрцев быстро пьянеть брали свое. Эта склонность и стала для Игэа роковой: угостившись на празднике Фериана в священной роще, он обронил неосторожные слова о своих привычках в веселом - как казалось тогда - разговоре со жрецами-врачами, которые завидовали ему и давно искали повода избавиться от однорукого конкурента, стяжавшего столь удивительную славу во врачевании травами.

- Когда я понял, что на всю жизнь останусь младшим писцом или помощником лекаря, я решил, что больше не хочу жить такой жизнью, - продолжал Игэа, по-фроуэрски чеканя слова. Его жесткий гортанный фроуэрский акцент, разрубавший певучее кружево аэольской речи, звучал теперь совсем невыносимо для ушей Миоци.

- Давай поговорим по-белогорски, - предложил ли-шо-шутиик.

Игэа не услышал его.

- Ты как раз готовился тогда уже к своему первому посвящению, когда я пошел к водопаду. К тому самому, над которым вечно стоит радуга. Вечно натянутый лук Всесветлого. Пошел, зная, что не вернусь больше.

- Ты не рассказывал мне об этом.

- Пытался - но ты не слушал. Ты был так увлечен своим первым посвящением! А я никогда не был так одинок, как в то время. Я пытался говорить с тобой - но весь мир для тебя затянулся дымкой ладана Шу-эна.

- Это не так, - начал Миоци, но Игэа взмахнул рукой, заставив его замолчать.

- Ты уже все забыл. Ну да ладно! Я ушел к водопаду. Каждая ветка и каждый цветок на моем пути - я знал это - были моими последними веткой и цветком. Брызги воды покрывали, словно седина, камни и траву. Я помню каждый миг этого утра. Солнце уже взошло, но было еще холодно. На мне был дорогой плащ - подарок моей матери на день моего совершеннолетия. Я подошел к пропасти - мне не было страшно. Странно, я часто испытывал страх с тех пор,- гадкий, леденящий - но тогда это была ...не свобода от него, а какая-то пустота, куда даже он не проникал. Я не знаю, что лучше - скользкий страх, или эта пустота, бессильная, как выжженная земля. Воды рушились вниз с высот, разбиваясь в мелкие капли, а в каплях сияла радуга.

"Сынок!"- позвал меня кто-то, прежде чем я сделал шаг в эту радугу над воющей пропастью.

"Эалиэ! Нас двое!"- почему-то ответил я, и страх снова вернулся ко мне. Я сделал шаг от пропасти - передо мной стоял наш учитель и воспитатель Иэ.

- Иэ никогда не рассказывал мне об этом! - воскликнул Миоци.

- Я думаю, он многое тебе не рассказывает, - тут Игэа запнулся, словно испугавшись, что сболтнул что-то лишнее - как тогда, в роще Фериана, но продолжал:

"Не отговаривайте меня, ло-Иэ!"- закричал я, борясь со страхом бездны, свежим, как ветер с моря.

"И не собираюсь", - странно ответил он. - "У тебя есть с собой деньги?"

"Да - сорок лэ".

"И твой плащ, несомненно, стоит столько же".

"К чему вы это, ло-Иэ?"

"К тому, что после смерти тебе не понадобятся ни деньги, ни плащ. Так отдай их бедным людям, что живут в хижине внизу, у водопада - там осталась больная женщина и девять ее детей, их отец погиб на охоте. Они умирают с голода, им не на что купить даже плохой муки. Отдай - а потом совершай, что задумал".

- И что?- спросил Миоци.

- Когда я помог этим людям - я испытал ни с чем несравнимую радость, Аирэи. А еще я встретил там Аэй - она была старшей дочерью больной повитухи... Я не вылечил ее мать, не смог...

- И Аэй заменяет тебе правую руку? Я знаю, что она очень искусна в перевязках и вправлении вывихов, в лечении переломов... - как-то невпопад заговорил Миоци.