Но он всегда славился извращениями.
– Что чувствуешь?
– Пока… терпимо. Странно, но… это терпимо. Не… паникуй.
Когда я медленно проталкиваю катетер на сантиметр глубже, Учиха вздрагивает всем телом. Стонет надорвано, и тут же глотает следующий стон, но не сдается. Мышцы резко перекатываются под кожей.
– Саске… – в моей голове такая муть, что даже наши настоящие имена вспомнить непросто, что говорить о выдуманных. – Что тебя больше возбуждает – пытать меня или пытать своё тело?
– Видеть твою… реакцию приятно… вдвойне, – усмехается этот ублюдок, запрокидывая голову и демонстрируя соблазнительную линию шеи.
– Остановимся?
– Нет.
Медленно, насколько это вообще возможно, ввожу катетер до чуть расширенного края-ограничения. Дальше игрушка встречает внутреннее сопротивление, а Саске жалобно вскрикивает сквозь зубы. Но я не даю ему расслабиться – и добиваю щелчком пульта до средней мощности.
Эту агонию трудно назвать искушенной, зато бессмысленное животное, рождающееся во взгляде Учихи, доверяет мне беспрекословно. Тень тревоги растворяется в безумии, в прогулках по краю, в трансе.
Это страшно, это грань, за которую мы как правило не заступаем – а случайно задев, жалели уже сотню, тысячу раз.
И тогда я с новыми силами берусь за дело – обвожу плотно сжатый анус пальцем, почти бесчувственным под латексом. Мне это не нравится и перчатки отправляются в полет к пустому пакетику.
В голове шумит кровь, кажется, обретая собственный разум и на полном серьезе намереваясь сбежать из моего тела любым доступным способом, только чтобы не быть частью меня и всего этого кошмара.
Смазки я лью много, не жалея. И отключаю шарики, дождавшись, когда Саске начнет тихо выть сквозь зубы.
– Рукой?
Он не отвечает, лишь кивает и тихо скулит. Безобразие какое-то.
Игрушка выскальзывает без сопротивления, а значит, хотя бы расслабился. Хотя я знаю, что много времени не потребуется, меня всё равно одолевает беспокойство.
Для меня быть в таком положении – ничего необычного. Для меня, но…
Не для Саске. Для него – и отказ от гордости, и принятие собственных желаний, тайных мыслей. Всё самое интимное он всегда прячет под тысячи замков.
Только не в этот раз.
Внутри, как и снаружи, всё горячее. Я не рискую, не строю из себя порнозвезду, и не требую многого от Саске, но он сам умудряется довести дело до конца. Повинуясь немым просьбам, свободной рукой я вытаскиваю катетер, и наблюдаю за тем, как у ядовитой змеи вырастают крылья…
После Учиха очень долго лежит молча, нежась в моих объятиях и прижимаясь всем телом. Прекрасно зная, что я схожу с ума от желания, и понимая, что мне нужно просто полежать с ним вот так, рядом, без лишней суеты и даже без пошлостей.
Зная, что мы всё наверстаем чуть-чуть позднее.
– Надо проколоть головку члена и ухо, – не своим голосом говорит Саске.
– Чувак, да у тебя в самом деле пунктик.
– Я просто представил, как ты будешь выглядеть, вылизывая мои серьги и понял, что нет в этом мире ничего эротичнее.
– Вот же мудила. Это нормально вообще? Дырявить член только ради того, чтобы я выглядел эротично? Вообще, если хочешь, я могу вылизать для тебя любой металлический предмет. И совсем не обязательно вставлять его в себя.
– Когда ты так говоришь, звучит по-идиотски. Не порть мне фантазию.
С минуту мы молчим, но Саске не выдерживает:
– А деревянный?
– Да хоть каменный с пупырышками. Я же тебя люблю.
– Стремление вылизывать предметы не доводит людей до добра, Узумаки.
– Как и тяга к экспериментам.
– Ай, заткнись.
Саске поворачивается ко мне лицом, и наконец в его взгляде я вижу то, что так долго ждал. Он здесь – весь целиком, мой, невероятный, единственный, несравненный Заклинатель Змей.
Впереди у нас еще много таких ночей, и что-то подсказывает мне, что очень скоро я сам стану и подопытным кроликом, и экспериментальным конем, и раком-затейником… и даже, господибожемой, Звездочкой.
Хотя если не в этом смысл… то в чем же тогда?
========== Спэшл: о сигаретах, балерине и гипотетических ситуациях ==========
Иногда Саске берется за сигареты.
В эти редкие моменты я стараюсь держаться от него подальше. Всё потому, что по какой-то причине, выдыхая горький дым, он заводит разговоры о самом болезненном…
Его одолевает меланхолия и беспричинная необъяснимая тоска, и разговор обязательно сводится к чему-нибудь неприятному.
Отговаривать Учиху от этого занятия — себе дороже. Одобрение или неодобрение действий для нас уже давно не имеет никакого значения. Неодобрил — твои проблемы. Одобрил — тоже твои.
В этот раз я просто не успел убежать. А ведь был в дверях — недовольный и слегка задетый его показательным утренним равнодушием. Там и оказался пойман в ловушку слегка надломанного, печального голоса.
— Наруто… скажи, за все эти годы встречались на твоем пути люди, в которых ты мог бы влюбиться, если бы не был моим?
Его «моим» даже при учете тоскливой интонации звучит настолько самоуверенно, самодовольно, нагло, что я мигом забываю о раздражении.
— Провокация в чистом виде, — кидаю я, забравшись в шкаф в поисках футболки. — Ты пожалеешь о том, что спросил.
— Не собираешься мне врать?
— Не-а.
Глаз падает почему-то на футболку Саске — черную, дорогую, из приятной мягкой ткани. Когда я начинаю натягивать её на себя, Учиха возмущенно цыкает.
— Заляпаешь же чем-нибудь.
Его одежда всегда выделяет достоинства фигуры. В этом мы с ним никогда не сойдемся — я люблю легкое, не стесняющее движений. А Саске лишь бы красоваться, даже в домашнем халате, даже развалившись на диване с книгой утречком в выходной.
— Ответишь? — беззлобно интересуется он, выпуская изо рта облачко горького дыма.
Когда я подхожу ближе — закидывает ногу на ногу, выставляя себя напоказ, словно девочка в окне квартала красных фонарей.
Я касаюсь его лодыжки и провожу ладонью вверх, к коленке.
— Не отвлечешь, — усмехается Саске. — Были?
— Были, — говорю я, приблизившись в упор. Саске приходится отвести руку с сигаретой.
— Кто?
— Конан. Я почти влюбился в неё.
— Почему?
— Она сильная.
— А я-то думал, ты западаешь на тех, кто делает тебе больно, — ехидная ухмылка перетекает из одного уголка губ к другому.
— Если бы ты всегда носил меня на руках, ничего бы не изменилось. Делаешь больно или нет, я уже продал тебе душу. Поздновато для метаний.
Саске поддевает кончиками пальцев край футболки и слегка тянет на себя.
— Тебе нельзя такое носить.
— Почему?
— На мне она выглядит так: «о да, я хорош, и поэтому ваши взгляды липнут к моему телу». На тебе: «трахните меня кто-нибудь, сейчас же».
— Какая болтливая футболка… может она только тебе это нашептывает?
— Кто-то ещё был? Из мужчин?
— Ты мог сразу так и спросить.
— Не дерзи. Был?
— Был один человек.
— Кто?
— Хаку.
Реагирует неуловимо. Тихая опасная тень на самом донышке глаз. После отдыха в горах, переезда и возвращения к работе он стал намного лучше себя контролировать, но это — это никогда и никуда не исчезнет.
— Чем он тебя зацепил?
— Саске, ты точно хочешь знать? Пожалеешь ведь.
Затянувшись, он подтягивает меня к себе за ворот и выбрасывает сигарету.
— Рассказывай.
— Я ненавидел его почти как тебя, только по-настоящему. Не накручивай — я имею в виду ту ненависть, которую ты испытывал к тем, кто издевался над Итачи.
— И?
— Мне было его жаль и я многое ему позволял. Я не могу… сказать со стопроцентной уверенностью, что не испытывал к нему влечения.
— Ты бы переспал с ним? Что бы выбрал: подставиться или взять?
— Не задумывался.
Моя попытка мягко слезть с темы терпит крах — Саске смотрит с подозрением.
