– Они расцвели.

Саске морщится, когда я утыкаюсь носом ему в ухо и повторяю по слогам:

– Рас-цве-ли.

Глубокое дыхание набирает силу и ритм, и Саске выныривает из объятий тревожного сна. Мне жаль, что пришлось его разбудить, но еще немного и всё бы началось по новой. Опять провал, опять надорванный стон, опять намотанный на нож нервный узел.

Он понимает. Тянет руки, обхватывает мою шею в кольцо, скользит прикосновением-ветерком по ежику волос, а потом зло дергает за прядки подлиннее.

– Узумаки… пять утра. Все спят…

«Кроме тебя» – рвется наружу, но я сдерживаю беспокойство, крепко стиснув зубы.

Учиха не спит – он кочует из одного кошмара в другой, просыпаясь практически через каждые два часа. И я могу лишь перехватить его по пути, в очередной раз предложив снотворное и получив отказ. Саске говорит, что не иметь возможности сбежать – хуже, чем не иметь возможности уснуть. Это правда, спорить бессмысленно, но безысходность снова и снова гонит меня по кругу.

Воспользовавшись паузой, потихоньку стягиваю расслабленное тело с теплых песочно-красных простыней. Наверное, это жестоко с моей стороны, но дать ему раствориться в мнимом отдыхе, в оцепенении и одиночестве, я просто не могу.

Саске хватает секунды, чтобы осознать, что так просто от меня не отделаться.

Дыхание обжигает лоб, когда он бормочет:

– Несносное… чудовище…

Но в голосе одна лишь благодарная нежность.

– Не новость, – наконец, повозмущавшись для приличия, он поддается бессловесным просьбам. Цепляется за пальцы, сунув подушечки в сгибы, встает, и ломко усмехается.

Тонкие, сладкие, свежие ароматы оранжереи просачиваются в коридор, растекаются по всему периметру и невидимым призраком крадутся в глубины дома. Вообще-то Учиха терпеть не может, когда я оставляю дверь открытой – навязчивые запахи вызывают у магистра головную боль. Но он терпит.

Снова – терпит.

Яркий снежно-белый свет дневных ламп бьет в глаза. Задержавшись у двери, Саске щурится, силясь привыкнуть. Пока он топчется у косяка, я аккуратно снимаю тонкую пленку с центральной посадки.

А затем мы вместе склоняемся над хрупким растением, раскинувшим вокруг себя салатовые листья-плети.

– Смотри.

Он говорил – у тебя не получится. Говорил, что этому цветку нужно столько внимания, сколько ты не способен дать. Но нежные бумажно-белесые бутоны, чем-то неуловимо напоминающие оригами, раскрылись звездами с небесно-голубым нутром и обосновались всюду. Они венчают тонкие стрелки стеблей, выглядывают из-под полупрозрачных листьев, прячутся за молодыми сорняками и в прохладной тени.

Если честно, я несколько иначе представлял себе этот момент. Саске должен был досадливо поморщиться, вздохнуть и сказать, что я победил.

Но он всего лишь улыбается.

Оценив мои усилия, Учиха садится на задницу, прямо на опилки и глубоко втягивает носом цветочные запахи. Может даже показаться, что ему всё это нравится - и дружелюбный яркий свет, и ряды диковинных цветов…

– Я знал, что ты справишься, – говорит он, а меня клинит. В словах сотня-другая значений. Тайных и явных.

– Зачем спорил?

– Для ускорения процесса. Ты намного результативнее, если тебе не верить.

– Знаешь, мне недавно пришла в голову мысль… если закопать твою ногу в землю, она даст корни?

Саске небрежно цепляет мою лодыжку стопой.

– С удобрением – возможно. Как ты думаешь, во что я прорасту?

– Во что-то ядовитое.

– И? Каким растением ты меня видишь?

Глядя на него, такого – расслабленного, уставшего и медово-сонного, на ум приходят только одуванчики и ромашки. Но говорю я совсем другое:

– Ты порос бы огромными колючками. А расцвел – нарциссом. Прям на макушке. Такой вот гибрид.

– Ты несправедлив. Думаю, я достоин большего.

– Злишься, потому что проиграл?

– Злюсь? Нисколько. Я уже привык тебе проигрывать.

Саске пожимает обнаженными плечами, одним видом отбивая всякое желание спорить. От этого разговора на душе оседает какое-то тревожное чувство.

Сероватые тени под глазами Саске снова напоминают – да, тебе удалось выжить, но ты не всесилен, Наруто.

Ты не всесилен.

И ты тоже привыкаешь проигрывать.

***

Розовые. Розовые, мать его.

Итачи нависает надо мной изящной тенью, приспустив пафосные темные очки на смазанный кремом для загара нос.

– Я не понял, тебя что-то смущает?

Розовые!

– Учиха, ка-а-адр! – хриплый голос Неджи отвлекает Итачи от выпиливания дырки в моем лбу.

Его высочество принимает самою идиотскую позу из возможных – заводит одну руку за голову, другую упирает в бок. И остается таков.

– Почему твой брат в розовых плавках?

Саске глубокомысленно крутит у виска.

– Я всё вижу, – возмущается Итачи. – Ребята, согласитесь, сегодня этот вопрос вас заботит больше, чем личные разборки. Я же гений. Это терапия. Семейный психолог в розовых плавках к вашим услугам, всегда пожалуйста.

– Наруто, а если закопать ногу Итачи, во что он прорастет? – вдруг спрашивает Саске, выкрутившись в немыслимо гибкой позе в попытке достать пиво из переносного холодильника.

– В мандрагору, – фыркаю, перехватив с трудом добытую банку из руки Учихи. Тот делает такое досадливо-трагичное выражение лица, что внутри даже что-то ёкает.

– Я – черная роза, – возвышенно хмыкает Итачи. – Какой-нибудь «Бархатный Вельможа», вот.

– Скорее уж Бархатный Засранец, – Саске опять выгибается по направлению к холодильничку. Вторую неимоверными усилиями добытую банку пива крадет Вельможа, из-за чего Саске окончательно расстраивается.

– Что? Ему можно, а мне нет? Что за привилегии, что за неравенство? Где справедливость?

– Он со мной хотя бы трахается, – лягнув Итачи ногой, Саске снова демонстрирует чудеса акробатики. Нет бы встать, а.

– Я тоже могу, но Наруто не оценит.

– А меня спросить? – хмыкаю, с наслаждением прикладываясь к банке прохладного хмеля. – Не всё же вам фанфиками с Магитайна зачитываться… может у меня свои предпочтения есть.

Учихи переглядываются друг с другом и харизматично кривятся – им бы в цирке мимами подрабатывать.

– Давай лучше вернемся к размышлениям о розовых плавках, – ворчит Саске, на манер змеи соскользнув с шезлонга на раскаленный песок, чтобы никто больше не покусился на его пивное сокровище.

– Мы говорили о том, что я герой – разнимаю вас, болванов, всеми подручными способами. Даже плавками, – продолжает вещать Итачи. А потом поворачивается ко мне. – Главное, чтобы у тебя не случилось сердечного приступа от подобного зрелища.

– Мое сердце работает нормально, спасибо за заботу.

Рука привычным движением скользит по белесой полосе шрама. Движение привлекает внимание Саске, но он ничего не говорит – отводит взгляд.

Ему тоже серьезно досталось.

Прикрыв глаза, я невольно вспоминаю, как он с криком просыпается в моих руках и слепо смотрит в темноту – ошалевший, напуганный. В такие моменты мне невыносимо хочется подцепить его мысли на крючок, проникнуть в его разум, оказаться внутри хотя бы на секундочку… Секунды мне хватит, чтобы понять, как с этим бороться.

Но Саске вырывается и отворачивается, предпочитая делать вид, что не случилось ничего из ряда вон. Или уходит спать в другую комнату, где не придется испытывать мучительное чувство беспомощности, просыпаясь в моих объятиях.

Он до сих пор не знает, что я хожу следом. И занимаю пост в коридоре – моя смена длится до утра.

Учиха не знает, что Кьюби приходит на шум, а Шарин пасет его под диваном. Нам для полноты картины только Орочимару не хватает, но я подозреваю, что если бы белый чмырь мог сам открыть дверцу, то тоже приполз бы к хозяину поближе.

Мы уже привыкли всей семьей караулить его сон.

– Учиха, ка-а-а-адр!

Итачи опять принимает дурацкую позу, и на этот раз я не выдерживаю:

– Ты в модели не хочешь податься?

Учиха как-то загадочно ухмыляется, потом подзывает Неджи жестом. Флегматик послушно отдает Итачи свой дорогущий аппарат с фаллоподобным объективом. Получив в руки игрушку, Итачи что-то там щелкает, ищет. Сует мне под нос и отчаливает, одухотворенный, к дальним берегам – купаться…