Самое главное, что Император всё сделал правильно.
– Успокойся. Пожалуйста, успокойся. Все будет хорошо. Это скоро закончится, слышишь? – я цепляюсь за голос Итачи всеми крючками и защелками, всем, чем только можно зацепиться за звук. – Потерпи еще чуть-чуть. И, пожалуйста, дыши. Да-да, вот так… вдох. Молодец. Саске… зажми, чтобы кровь текла не так сильно. Теперь дальше – Розу надо подцепить за узкий край. Она крепится изнутри – ткань надо срезать, когда найдешь. Быстро, одним движением. Ты понял?
И снова, холодное, нестерпимо холодное «да».
Дальше реальность обваливается на меня страшными вспышками боли. Пальцы в открытой ране. Тело сводит судорогой от малейшего движения, но, боже, как же мне невероятно повезло, что Учиха – самый ловкий выродок на свете.
Где-то среди этого кошмара однажды возникает голос. Голос человека, который пытается спасти нас обоих.
– Да, край должен быть раскрыт. Выдергивай!
Это как занозу достать, получается? Глубоковато, конечно, но у меня на груди даже след от нее имеется.
Что происходит…
Зря я разлепляю глаза и опускаю взгляд. Зря. Но чтобы в таком состоянии оценить красивые разводы на бледной руке – надо быть идиотом в высшей степени. Вот есть вторая, есть третья, четвертая, по списку, а у меня высшая степень идиотизма. Диплом выдан самой природой.
Один рывок. И без того размытое сознание мутнеет, покрывается звездочками и пятнами. Меня опять утягивает в водоворот какой-то чуши и страха – вперемешку, а Тишине нет до этого никакого дела.
– Наруто, ты тут? Мы почти справились. Ты почти справился, – ладонь Итачи мягко наглаживает мой влажный лоб. Приятно. – Саске, тащи всё, что…
Старший Учиха говорит, а я, кажется, растекаюсь по столу в прямом смысле этого слова. Он просит Саске что-то принести, потом кричит, видимо, чтобы привести брата в чувство. Почему мне от этого смешно?
Так больно. Но смешно.
Положение из полу-сидячего неожиданно становится горизонтальным, а потом снова – голос, какие-то осторожные касания.
– Я не дам тебе умереть.
Как я умудряюсь собраться с силами, чтобы задать вопрос? Видимо, так хотел победить шок, что заодно победил и здравый смысл, и страх. И еще выплюнул футболку. Когда?
– Который раз… тебе… с такой раной?
– Седьмой, – тихий ответ. А потом вдруг возвращается чувствительность – но лучше бы свалила к черту. Саске тоже возвращается, но лучше бы и он свалил, честное…
– Наруто…
Пока Итачи занят борьбой с раной, Саске разворачивает меня лицом к себе, гладит, как собаку. И кажется, ляпает по щеке моей же кровью.
– Саске, черт, ты… назвал меня… чудовищем. Серьезно?
– Да ты… ты же моё, твою мать, чудовище, – Саске хрипит, уже явно неспособный что-то там где-то контролировать. – Моё чудовище, черт побери…
– При… ты придурок.
– Ты только сознание не теряй, хорошо?.. Эй…
Он снова меня гладит, видимо, испугавшись увиденного и плотно закрытых глаз. Тогда я поднимаю веки специально для него – между прочим, почти подвиг.
Безумия в глазах больше нет. Может быть, оно с Тишиной сцепилось и сдохло, наконец? Нет, они оба сдохли, вот точно говорю. Перегрызлись друг с другом. И сдохли.
– Еще ты сказал, что лучше бы… я умер, – медленные вдохи даются тяжело, но я знаю, что Итачи это очень важно, он ведь шьет и собирает мои сосуды в единое целое.
– Лучше бы, – кивает Саске, а черная гладь зрачков, в которой мне так сильно хочется утонуть, искрится. Искрится, я не шучу. – Лучше бы я вообще никогда всего этого не чувствовал. Всего этого.
Саске коротко целует меня в лоб, касается губами виска. Так бережно – я даже немножко прихожу в себя.
Как же больно.
– Ты точно… придурок, – подытоживаю я наш содержательный диалог. – И урод.
Почему-то сейчас вспоминается первая встреча и первый взгляд. Чувствовал ли я тогда что-нибудь? Или я был просто заворожен его лицом? В Саске с самого начала вмешалось столько магии, что это захватывало дух.
Магия природы, какие-то образы, мыслеформы. И совы.
Совы были на первом месте.
Такие… круглоглазые, с огромными-огромными темными зрачками. Это было в Саске – таинственность, животная притягательность. Это еще в кошках есть. В самых большеглазых. В самых красивых.
– Саске, я спать хочу, – бормочу, утыкаясь куда-то ему в лицо.
Итачи что-то говорит. Судя по тону, одобрительное.
Но Учиха всегда против.
– Мне страшно. Если ты уснешь, то я сойду с ума. Окончательно. Так что пока… не уходи. Мы еще не всё сделали.
В этот раз ухватиться за мысль не получается – снова пятна и вспышки, я вздрагиваю, а Саске придерживает за плечи. Говорит что-то успокаивающее на ухо, просто безостановочно, всякую бессмысленную хрень. А мне хорошо.
Кстати, он говорит про единорогов? Типа будут скучать, куда ж они без меня-то? Про эльфов говорит, про деревья. Про Кьюби, про Шарин, про ракушки и устрицы. Про перья и фокусы, про сцену. Про добрую магию, светлую, без которой мир станет черным. Тёмным, как сама тьма… а черный мир, кому он нужен? Отвратительный, страшный, до краев наполненный страхом и болью, извергающий ее из себя мерзкими черными сгустками?
Боже, кому он нужен, такой мир?
Про себя. Как же много он говорит про себя, эгоист.
Про то, что я – его свет. Только его. Что мне нельзя исчезать. Типа будет скучать, куда ж он без меня-то? Что мне надо только собраться, как мы всегда это делали перед выступлением. И врет, что крови уже нет, что Итачи почти справился, только бы я всё это выдержал.
Потом он говорит, что любит меня больше жизни. А голос-то голос… сама боль, как она есть. Как будто мне и так её мало.
Свет софитов бьет в глаза изнутри, в ушах почему-то звучат аплодисменты. Браво, Саске, здорово сказанул. Как боженька смолвил.
Только в знак согласия мне сказать нечего – киваю и отключаюсь.
Но я тебя, скотина, не брошу.
Не дождешься.
========== О грязных лапах, уязвимости и бутоне ==========
Приятно, когда тебя помнят. Не важно как, не важно почему – просто помнят и всё.
Дату дня рождения, событие с твоим участием, даже необдуманно сказанную мысль…
Когда я открываю глаза, Саске преспокойно дрыхнет на моем животе. Волосы разметались по одеялу и задницей утки стоят на затылке. Лицо в разноцветную пятнышку синяков – мордой в краску упал, не иначе. Веки припухли, покраснели, видно, что долго не спал.
Учиху просто отключило.
Прикасаюсь ладонью к щеке, как к первому снегу – не растаял бы. Не исчез и не утек водой сквозь пальцы. Его ведь так легко ранить.
Ресницы вздрагивают, чуть дергаются. Меня обволакивает сонный взгляд, полный непонимания, после чего осмысленность растекается по темной-темной радужке и при теплом свете отбликивает испугом.
– Мы живы, да?
– Похоже на то, – шепчу, чувствуя, что если начну говорить в голос, и вибрации разойдутся по телу, то опять вырублюсь от боли. – Ужас. Я так надеялся, что уже никогда не увижу твою рожу.
Саске ловит мои пальцы, грабастает в какую-то непонятную кучу, сжимает, касается губами костяшек.
– Думаю, ты запомнил меня так, что уже и в другой жизни не отделаешься. Не забудешь.
Я чувствую его улыбку. Она растекается по коже и прячется в ладони. Потом Саске покусывает не так давно подаренное кольцо – единственную вещь, которая удерживала мой разум в стабильном состоянии, пока мы были в раздрае.
Ах да, как я говорил, приятно знать, что тебя помнят. Приятно, поэтому я не скажу Саске о том, что всё, о чем я думал и помнил в объятиях смерти – это его морда. Обойдется.
– Да кому ты нужен, – фыркаю, осторожно осмотревшись по сторонам. – Как Итачи? В порядке?
– Скоро сам увидишь. И вообще, меня начинает бесить, что ты беспокоишься о нем больше, чем обо мне.
– Если я буду это показывать, ты станешь еще невыносимее. Так что иди к черту.