Наличие на кухне Зацепина кучерявой Лёшиной макушки говорило о том, что Новиков тоже не смог справиться без посторонней помощи. Как сдаваться на волю другого человека, даже не пытаясь выразить протест — пожалуйста, а как пожинать последствия — то «дружище, спасай»?
— О, — Никита самым беспощадным образом меня спалил. — Гляди-ка, живой. Ура.
— Утречка, — с прохладным дружелюбием сказал Лёша, повернувшись ко мне. Проницательный взгляд тут же вперился в мою помятую физиономию, да с таким давлением, что по рукам пошёл неприятный холодок. — Скажи, пожалуйста, что ты тут делаешь и что ты наговорил Дане?
— Это моё дело, — отозвался я, моментально перебросив все войска на линию обороны. — Моё — что я тут делаю. И наше — что наговорил. Никого, кроме нас, не касается.
— Я же предупреждал, — Никита пожал плечами. — Оставь пятнышко в покое.
— Ему хреново, Костя, — пропустив мимо ушей слова Зацепина, сказал Лёша. — Ему не было так хреново даже после аварии. Что, блин, случилось?
— Он сделал выбор — и я тут ни при чем. Даже слишком ни при чем, хотя, вроде как, должен был быть.
— С чего ты взял, что он его сделал?
Ответить было нечего, поэтому я свалил. Ушел в ванную, где просидел минут десять, бессмысленно разглядывая едва заметные трещинки между серо-голубыми кафельными плитками.
С чего я взял? С чего, мать вашу, взял? С того, что он замешкался с ответом? С того, что я увидел сомнение на его лице, хотя ждал твердой уверенности? С того, что он не оправдал Моих ожиданий, так, получается?
Гребанный пугливый эгоист.
Я должен был вернуться домой и продолжить решать задачу уже там, потому что одно упоминание о Дане и его моральном состоянии свернуло в рулет боли все мои внутренности. И теперь думалось с трудом.
Я не хотел его ранить. Точнее так — мы не хотели ранить друг друга, но ранили и даже понять не успели. Случайно. Случайно — но очень глубоко.
— Костя, — Лёша всё-таки пришел, хотя я ожидал, что он быстро бросит гиблые попытки достучаться. — Уверен на девяносто процентов, что ты всё неправильно понял.
— Тут нечего, — я смягчился, осознав, что выгляжу не меньшим мудаком, чем Новиков. — Даня сказал, что дедушка собирается навсегда забрать его с собой в Испанию. У этой фразы не так уж много… трактовок.
— Ты не дал ему времени.
— Неужели непонятно, что это больно? Ждать…
— Не думай, что я не понимаю, каково, — Лёша мягко улыбнулся. — Сам в свое время натворил глупостей на эмоциях. Я просто хочу помочь. Ему — как другу, тебе — потому что вижу, что это необходимо.
— И что мне делать?
— Ну, для начала попробуй прочитать всё, что он тебе понакатал. Он только этим и занимался всю ночь, так что, полагаю, это важно.
Я зло хмыкнул, но отвечать не стал.
Может быть, не такая уж плохая идея. Только вот я уверен, что, стоит глазам наткнуться на эти строчки, временная защита-отрицание падет. И если это случится, а он всё-таки исчезнет из моей жизни, я сдохну.
Прямо так — лягу в свою постель, возьму и сдохну.
Я проскользнул мимо Лёши и пошел собираться. Никита молча наблюдал за процессом, о-боже-мой, без сигареты. Зато с леденцом.
— Прости. Он сам притащился, я не звал.
— Ничего. Он прав.
Я проверил телефон в кармане. Теперь пекло даже сквозь ткань. Чертово любопытство.
— Если всё разрешится… — напоследок сказал Никита, — или не разрешится, я буду рядом, ага?
Подняв на него глаза, я увидел странное — едва заметный налёт страха. Как будто я мог сказать человеку, который буквально спас меня, что-то вроде «иди нахрен, окда». Наверное, игра в суровость этой ночью перешла все мыслимые и немыслимые границы.
— Даже не сомневайся, — ответил я, в порыве теплых чувств слегка приобняв его.
Никита выглядел обалдевшим и едва не выронил изо рта леденец. Было чем гордиться — ввести в замешательство «плохого парня» многого стоит, а?
Дома меня пропилили в три пилы — мама, папа и Ньютон, орущий, как сотня пьяных Бачелли.
Таких моральных пиздюлей я не отхватывал никогда, потому что никогда себя так не вел. Впрочем, с оглядкой на безропотность и безучастное принятие, процесс запила прошел быстро и я отделался малой кровью — оказался урезан в свободных средствах на ближайший месяц.
Печаль была средней степени тяжести, я получал стипендию и на всякую побочную херню её вполне хватало.
— В последнее время ты сам не свой, — холодно заметила мама, под конец ритуального наказания скармливая вопящему на ультрачастотах попугаю горсть успокоительного изюма.
Ария «Добрый-вечер-вечер-добрый, добрый-добрый, вечер-вечер!» в исполнении раззадоренного громкими голосами Ньютона — тот ещё цирк, я даже слегка развеселился.
— Прости, мам. Исправлюсь.
Объясняться просто не было сил, как и оправдываться.
Она лишь понимающе вздохнула в ответ на мой пустой взгляд.
— Есть хочешь?
— Нет, я… в себя бы сначала прийти.
Полумрак родной комнаты показался самым уютным на свете, и я забился в угол между шкафом и постелью, закутавшись в одеяло.
Всё. Для решения задачи оставалось меньше сорока часов, и я собирался провести их, как последний идиот, взглядом выпиливая дыру в корпусе смартфона.
На телефоне, бережно хранившем Данины переживания, сошелся центр моего мира. Я уже не знал, что хуже — читать и жалеть, что сдался, или не читать, а потом жалеть ещё сильнее, что ступил. Итог зависел только от написанного, а я, к сожалению, экстрасенсом не был.
Ко всему хорошему, меня обуревали боязни самого разного характера. Целый водоворот, начиная от страха сделать очередную глупость, заканчивая страхом на что-то решиться.
Да, я вел себя как полный придурок. Это было легко понять и принять, но не исправить. Как такое исправишь после всего сказанного? Черт возьми…
Я потянулся к телефону. Разблокировал, уронил взгляд на зеленую иконку — двенадцать сообщений.
Хорошо, представим. Представим, что я проникнусь тем, что он там понастрочил.
И что дальше-то, а? Типа… «Прости, Костя, я думал, что мы будем вместе, но не могу подвести дедушку, мне очень жаль…» и всё в этом духе на двенадцать посланий.
Прочитать — и дело с концом. И можно гнить дальше, только уже не ощущая этой гадкой, мерзкой, несносной тревоги. Всё же просто, проще простого.
Тут-то, наконец, я понял, что со мной происходило. Того, что Даня мог принять решение в мою пользу я боялся не меньше, чем обратного.
С приходом осознания придавило так, что не выдохнуть и не вдохнуть.
Его выбор — вот что было значимым, но что бы он ни решил, я оказывался проблемой. Если остаться, то придется перекраивать свою судьбу, чуть ли не бросаться в пропасть, мириться со всем, что преподнесет жизнь здесь в дальнейшем.
Если уехать — то разорвать связь навсегда. Как показал прошлый день… невыносимо больно.
Я закрыл глаза в надежде, что привыкший к поискам истины мозг сам подкинет ответ.
Но мне представился Данька. Что с ним творится сейчас, чем он занят? Забирает документы из универа, собирает вещи, ворочается или, может быть, спит, как убитый?
В задачке было две неизвестных переменных. И все знают, чем это заканчивается, если нет дополнительных условий. Чертовым подбором.
Этим я и занимался — подбирал. А время шло.
Время играло против нас.
Каким-то образом мне удавалось оттягивать этот момент почти весь день. Я переделал всё, что откладывал на потом — залез в каждый угол комнаты, перевернул шкафы вверх дном, даже приготовил что-то съедобное в качестве извинений за ночные гулянки.
Пробовал читать, но глаза лишь бессмысленно скользили по строчкам. Об учебе, само собой, не было и речи.
Агония началась ночью. Агония — иначе это не назовешь. Тэ уменьшалось, уменьшалось безвозвратно, а я всё ещё не знал, что делать. Не знал даже, когда именно у Даньки самолет и сколько ещё надо вести себя так, словно меня ничего не колышет.
