Этот случай исключением не стал.
— Думаю, что туда тебе дорога, ясно?
Даня уверенно сжал моё запястье, и я приложил такое усилие, чтобы вырваться, что чуть не упал.
— Не трогай. Не прикасайся.
Я видел — Новиков не знал, что именно привело меня в это сложное, опасное состояние, близкое к неадекватному. Не понимал, что сам факт того, что он отложил принятие решения на потом, выбил из равновесия похлеще прямого удара. А я не мог объяснить. Дышал-то с трудом.
— Правда?
— Правдивее некуда.
Ещё несколько секунд я стоял там, в центральном парке, выпрямившись, словно в ожидании настоящего удара и собирал по крупицам то, что хотел запомнить.
Очередное странное сочетание в одежде, яркие цвета, родные до последней линии черты лица, сейчас совсем потерянного, даже уставшего.
Даня успел стать настолько важным человеком в моей жизни, что реальная возможность потерять его навсегда убила во мне все чувства. Точнее, заслонила их — не пробиться.
И только в полумертвом состоянии я мог принять решение сделать эту нелепую свиданку нашей последней встречей.
— Катись. Удачно устроиться на новом месте.
Лицо изменилось — Даня был чувствительным, и Даня понял, что не будет никаких слезливых прощаний и сопливых писем. Он не ожидал от меня такого. Да я и сам от себя всего этого не ожидал. Как там говорят… любовь творит с людьми страшные вещи?
Я развернулся, силой заставив двигаться окаменевшие мышцы. И пошёл. Пошёл, словно через зыбкое болото, неуверенно и с трудом. По приледеневшей плитке, мимо остановки, мимо торгового центра, даже не ускоряя шаг.
Ноги привели к заброшенному офису. Без фонарика взобраться наверх оказалось трудновато, ступеньки были скользкими — я карабкался минут пятнадцать. Но вылез-таки на крышу, содрав ладонь о какой-то бетонный осколок.
Город раскрылся на горизонте серой угловатой клеткой. От города веяло неизменностью и стабильностью. От города несло асфальтом и гарью.
Я сел на какой-то выступ и сидел так, наверное, с час. Может больше, может меньше, время для меня ничего не значило и не имело надо мной власти.
Реакция медленно прекращалась, а вместе с этим взбухала пронзительная боль. С её приходом даже пульс возрос, будто я бежал километра три, а не шел, словно робот, на автомате.
— Сердце-сердечко… — прошептал я, и вздрогнул, почувствовав на лице горячее.
По-настоящему я не плакал, кажется, лет десять. В последний раз это было в школе из-за пятна, а потом как отрубило — никакого нытья. Так что я разглядывал капли с любопытством, а они всё сыпались на запястье.
Прозрачные.
Прозрачным я себя не чувствовал. Мутным и больным — больным безнадежно и глубоко, да. Определенно.
Этот случай дал мне понять, как сильны мои чувства. Не глупая прихоть заигравшегося подростка, не любопытство, не поиск новых ощущений. Это была такая искренняя и такая глубокая связь, что она разъедала меня, в одну секунду превратившись из бальзама в самый настоящий яд. Злость проходила. Боль — даже не собиралась.
Я уже жалел обо всем, что наговорил. Я был на взводе, и не видел, что, может быть, Даня сам напуган, растерян и не знает, как ему быть и как поступить. Может быть, он хотел получить поддержку. Может быть, помощь. А я повел себя как трусливая крыса, бегущая с тонущего корабля. Трус тут не он. А я.
Только я…
Да только от осознания легче не стало, и сделать шаг назад я не мог. Вступили в дело другие любимые друзья — веретено уныния и самобичевание.
Если он действительно давно хотел этого, то я становлюсь препятствием. Может быть, на пути к счастью. Там ему будет лучше — никаких Соломоновых, никаких проблем, близкий контакт с единственным родным человеком. Ещё и успех — это мне в будущем придется стать офисным планктоном, а перед Даней распахнуты все двери.
Я не имею права вырывать его из этого потока из-за своих эгоистичных желаний.
В самый разгар моей личной трагедии телефон начал наигрывать идиотскую мелодию, которую я выставил на Новикова. Ни о какой грусти под такое сопровождение не было и речи. Я сбросил и, подумав, сменил звонок на какую-то заунывную херню.
Зная его упорство, приготовился было к долгому циклу повторов. Но когда телефон ожил снова, уронил взгляд на фото и неожиданно для себя самого нажал «принять».
— Алло.
— Где ты?
— А что?
— Домой не вернулся…
В голосе была искренняя тревога. Но до меня слова доносились через две или три бетонных стены — слышал одно эхо, не понимал совершенно.
— Это уже не твои проблемы. Займись чем-нибудь полезным, вместо того, чтобы… действовать на нервы.
— Костя…
— Нет, — коротко отчеканил я. А потом добавил, после тяжелой, болезненной паузы. — Зачем? Скажи мне, зачем? Если ты сваливаешь, что нам даст это время? Хоть сейчас, хоть потом, легче уже не будет.
— И ты хочешь сказать, что так всё и закончится?
— Лучше. Я избавлю тебя от необходимости распинаться передо мной, я понятливый. Ты этого хотел, так? И пойти ему наперекор не сможешь. Всё правильно? Да. Значит, никаких вариантов.
— Ты решил всё за меня.
— Пусть так. Но я тебе не обуза, ясно?
— Да кто сказал…
— Всё. Хватит, — последнее я говорил уже так, что в горле стало гадко — как будто лезвие застряло. — Хватит, Даня.
Даже попрощаться как следует не могу. Что со мной не так?
Я снова сбросил. Написал маме СМС-ку, что сегодня ночую не дома и вышел в автономный режим.
— Дай родиться вновь… из воды и света…
Сгущалась прохлада и от долгого сидения на месте теплее не становилось. Я закутался в пальто так старательно, как только мог.
— Жить, не зная тайн, завтрашнего дня… у иных миров не просить ответа… дай родиться вновь… отпусти меня.
Итак, я понятия не имел, как быть дальше и что делать. Даже представить не мог. Да и не хотелось. Хотелось лишь верить, что я делаю правильный выбор.
Мы справимся. Мы ведь нормальные, так?
Лишь замерзнув окончательно, я решился на звонок. Включил сеть, проигнорировал новые сообщения в чате и набрал Никиту.
— Да, — немного удивленно отозвалась трубка.
— Есть время на чужое нытьё?
— На чужое — нет, на твоё — вполне. Что случилось?
Я задумчиво покусал губу и опять посмотрел вдаль. Город на горизонте подсказки не давал, а мысль бесполезно ускользала. Распинаться о том, что произошло, я был не способен. Поэтому выбрал достаточно емкое, на мой взгляд, слово, описывающее всю глубину трагедии:
— Я умираю.
— Люди всю жизнь пытаются вылечиться от смерти. Я знаю только способы снять симптомы. До пяти вечера успеешь?
Почему-то звук его спокойного, чуть насмешливого, хрипловатого голоса полностью погасил мою злость. Или, может, пришло осознание — я не справлюсь без посторонней помощи.
— Да, вполне.
— Тогда вперед.
Никита отключился. Я встал, рефлекторно сунул сотовый в карман и побрел к лестнице. Оступился у люка и чуть не свалился кубарем. Подумал было, что лучше бы всё закончилось так — темечком о бетонный угол. Нет человека, нет проблемы, нет тебя, нет твоих проблем, ага.
Но увы. Мне предстояло убивать в себе чувства. Убить их и не сойти при этом с ума — хорошая разминка для разума, прямо-таки задачка.
А в этом я был хорош. По крайней мере до сегодняшнего дня.
— На, — Никита сунул сигарету мне в пальцы и открыл форточку. От запаха это не спасало — он прокурил всё насквозь, так что поток воздуха лишь слегка разбавил дурман в комнате.
Я затянулся и сполз вниз, под батарею. Ноги уже не держали, а ситуация из очень хреновой постепенно превращалась в катастрофически хреновую. Верный признак нажратости в хлам.
— Дурак ты, Тесаков, — вздохнул Никита. — Клинический. Тебя бы к Подольскому на приём — мозги бы сразу встали на место.
— Подольский — это кто?
Я выдохнул дым и поднял глаза. Никита опустился рядом со мной на пол, тоже откинулся на стену, но сигарету отбирать не стал.
