Даня метался, кусался, целовал и наслаждался так, что можно было и потерпеть. Я ещё не видел его настолько шикарным — обнаженно-счастливым, открытым, разошедшимся на полную катушку. Он был полностью и целиком поглощен процессом, страсти одного хватало на двоих.

Каким-то чудом он всё-таки умудрился вытащить оргазм из моего тела. Пусть к концу уже не было боли и дискомфорта, я думал, что не смогу. Но Даня расстарался. Видимо, он был готов на что угодно, чтобы сгладить первое впечатление.

Дождавшись, когда я перестану выгибаться и вздрагивать, он поцеловал меня глубоким, серьезным поцелуем. Кончая, застонал один-единственный раз. И в итоге распластался на моей груди, накрыв своим мокрым, разгоряченным телом.

— Жесть… — ляпнул я, ведя неравный бой с собственной дыхалкой.

Мы затихли, пытаясь отдышаться. Я чувствовал, что сейчас начнется, поэтому копил раздражения заранее — знал, что вряд ли легко отделаюсь.

— Ты как?

Ага, вот и оно.

— Если ты намереваешься кудахтать, то заткнись сразу.

Даня выпрямился и, проигнорив мои слова, произвел предварительный осмотр на предмет травм. Я в ответ выдал настолько злой взгляд, насколько это вообще возможно в данной ситуации.

— Дерзость не вытрахалась… значит, живой, — обворожительно улыбнулся Новиков. — Я боялся… что переборщу…

— Ты переборщил, но я это переживу, — я пошевелился и, наконец, прочувствовал последствия — заболело в спине, в заднице и почему-то в ногах. — Пусти.

Слинял я самым наглым образом — молча и без нежностей. Нет, не то, чтобы мне не хотелось поворковать после секса, просто требовалась наглядность, чтобы этот придурок прекратил мандражировать на ровном месте.

Я позволил себе пошиковать: плеснул пены, по-царски набрал полную ванную и разлегся в ожидании визита. Ждать пришлось недолго.

Может быть, Даня всё-таки осознал причину моего не самого дружелюбного поведения, поэтому просто прибился к бортику, повиснув в проеме кабинки и опустив одну руку в воду.

— Тебе хоть немного понравилось?

— Да, — я тут же расслабился, заметив, что он не собирается драматизировать по второму кругу. — Но я устал. В следующий раз надо бы немного размяться, что ли?

— Предсексуальный кросс-фит? — Новиков аккуратно убрал мокрую чёлку с моего лба. Теплая вода медленно поползла по вискам — было приятно.

— Что-то вроде того… — я подставился под ласковую руку. — Сегодня надо вернуться домой. Ещё чуть-чуть полежу и… мне просто надо прийти в себя…

— Костя, я люблю тебя, — сказал Даня, прервав поток моего сознания.

Я открыл глаза.

Кто бы мог подумать, что мой лучший друг станет тем, ради кого я подамся в голубой лагерь. И уж тем более — что он тоже перебежит на другую сторону, да ещё и влюбится по уши.

Назад нам уже не вернуться, по крайней мере, прежними. Ничего не забыть. Не исправить.

Вперед и только вперед, получается?

— Это заразно.

— Любовь — хуже всякого вируса.

— Тогда я болен не меньше.

— Сердце-сердечко.

— Сердце-сердечко.

Он фыркнул и прижался щекой к бортику, предоставив мне возможность намочить ему макушку и потрепать за волосы.

— Блэкджек, если хочешь — поспи. Так и быть, прослежу, чтобы под воду не ушел. Десяти минут хватит?

— Вполне…

Я вздохнул и закрыл глаза.

Интересно…

Есть предел тому, как сильно можно влюбиться в человека?

========== 20.1 - Спэшл: скульптура ==========

«Слышал ли ты о небе, которое так давно потеряло цвет, что стало напоминать застиранную грязную тряпку?»

— Можешь глубже?

Никита задержал дыхание, пропуская горячий тяжелый член в глотку. Горло сковал неприятный спазм. Устало и безнадежно ухнуло в груди — почти неощутимая тень страха тонкой вуалью заволокла сердце.

— Вот так…

Сзади прильнул второй — пьяный и злобно-веселый, весь покрытый мелкими блестками, в ярко-красном свете напоминающими металлическую стружку.

Его ногти, выкрашенные в черный лак, грубо впились в нежную кожу ягодиц.

— Привык к такому? — весело спросил он, оценивая открывающийся вид.

Никита дернулся назад, вырываясь из цепких рук и закашлялся, согнувшись над грязным диваном. Стер слюни и подставился под торчащий член.

Головка — и та в блестках.

Фея ебучая.

Музыка долбила по ушам, грохотом давила на виски и разбивала маленькую вип-комнатку на гладкие грани.

— Неплох, — оценил стриптизёр, усилием втиснув намазанный лосьоном член в тугое колечко мышц. — Почти нетраханный?

— Иллюзия, — прошептал Никита, упираясь влажным лбом в диван.

Мир обретал объем и осязаемую плотность, жесткие толчки вбивали в тело однообразный ровный ритм. Так было лучше всего. Правильно — метаться в агонии, в приступе бессмысленного желания, царапая изнутри внутреннюю пустоту.

Заполнить чем-нибудь грязным. Почему нет?

— Не встал? Больно, что ли? — почти вежливо поинтересовался первый, косматый и пережаренный в солярии.

Крошево стекла под ребрами скатилось куда-то в живот. К чему эта наигранная дешевая забота?

— Всё отлично, — выдохнул Никита, расслабляясь и опрокидываясь на грудь стриптизёра. — Я пришел не ради удовольствия.

— Тогда не обессудь, — сказал косматый.

И подставил своё достоинство, мол, держи, коль надо. Наслаждайся.

Никто не имеет права судить, так ведь?

«Никто не имеет права тебя судить».

Так он написал, вроде бы.

Никита тронул языком фильтр сигареты и с любопытством уставился в экран рабочего телефона. Не хотел — палец сорвался, чисто случайно.

Ладно, хотел.

Алексей Дементьев. Два новых сообщения. Сообщения.

Не так давно всё было проще. Вопрос-ответ, желание-воплощение, идея-действие. Зачем сейчас эти мысли и чувства, метеоритным камнем рухнувшие из пустоты и придавившие поверх груза прошлого, привычного и изученного вдоль-поперек? Каждая вмятина была понятна, все трещинки рассмотрены и раскурочены, каждое пятно — роднее родинок на собственном лице.

Стекловата.

Удав — по стекловате, он — по саморазрушению. Удав — разбалделся так, что засох насмерть, он — расслоился. Старая книга. Переплет потрескался и посыпался на пол. Проще сжечь, чем собрать.

А были ведь умные мысли написаны.

Но сжечь проще.

«Ты сам себе противоречишь».

Вдогонку:

«Объясни причину такого смирения?».

«Я ищу простые пути. На таких часто приходится выслушивать всякое».

«Ты не похож на того, кто действительно хочет слушать».

«Просто разочаровался».

«В себе или в людях?»

Алексей, Лёша, Лёшенька…

Как же тебе сказать, что в мире? В мире разочаровался и делить его на части нет никакого смысла.

Никита перевернул сигарету в пальцах, лениво окинул взглядом затихший неродной двор. Задница ныла так, что хотелось приложить холодненького — желательно поглубже. Где сейчас продадут подходящие формочки для льда?

«В себе» — набил он, но отправить не смог. Рука дрогнула и вылезли следы на запястье. Под самый конец этот неземной стриптиз-фей загнул ему руку так, что из глаз брызнули давно не виданные слёзы.

Забавно было, кстати.

Может, продать своё тело на органы? Это будет засчитано там, в Чистилище, или где потом скитаться после смерти?

«Давай встретимся» — не дождавшись ответа, предложил Дементьев.

«Зачем?» — отправил Никита, удалив трусливое «в себе», нелепое и фальшивое, как женские наращённые ногти.

«Поговорить. Тебе выговориться бы».

Выговориться. Выговор. Говориться. Вор. Хм-м-м.

«Уши завянут».

«И на тебя живого посмотреть».

«А я живой?» — набил Никита, но быстро удалил и задумался.

Что он вообще имел в виду?

«Давай», — настоял Лёша. — «Хочу услышать твою историю».

Хочешь историю, милый?

Жил-был мальчик. Непримечательный в общем и целом, только глаза интересные — глубокие, черные и блестящие, как ночное беспокойное море. Мальчик с мечтой — стать художником. А точнее — скульптором. Уже в семь он мог слепить из детского некачественного пластилина портретный бюст. Поразительный, блядь, был талант.