– Все эти провода абсолютно одинаковые! Вы не можете использовать это в качестве доказательства и строить обвинение на таких шатких основаниях.

Интересно, он изначально умел говорить такими фразами и поэтому подался в юристы, или это приобретается во время учебы и последующей казуистической практики?

– Кабель! – вдруг выкрикнул молодой человек, и взгляд его сделался совершенно безумным. – О господи, кабель! Да кто угодно может его взять где угодно!.. Даже если он мой, этот кабель! Я не убивал ее, как вы не понимаете?! Да, мы ссорились, ссорились – это вам уже доложили! Но я ее люблю, и поэтому!.. Я этот ее театр ненавижу! Ненавижу, понимаете?! Я бы его взорвал, будь моя воля… мы год женаты, а сколько дней вместе?! Сколько, вы знаете?.. Ни о ребенке слышать не хочет, ни о чем…Этот проклятый балет все убивает, все! Они там ненормальные все, если хотите знать! Кабель, при чем здесь ваш кабель?! При чем здесь я?! Я ее умолял бросить все это к черту, пока не поздно! И вот, он ее все-таки убил, убил!

– Кто именно, господин Волкан? – осторожно и вкрадчиво, чтобы не спугнуть, спросил Кемаль.

– Я же вам говорю: балет! Балет этот проклятый! Этот чертов… – последнее слово пропало в рыданиях, а челка и руки снова скрыли измученное лицо.

На какую-то долю секунды они, адвокат и сыщик, почувствовали себя союзниками – все понимающими взрослыми, склонившимися над безутешным ребенком, но, обменявшись быстрыми взглядами, опять превратились в тех, кем им положено было быть.

«Видите, как легко я сыграю на его невменяемости и состоянии аффекта! Может, он ее и убил, но это вы еще докажите, а невменяемость налицо!» – ясно выразил один взгляд.

«Вам лишь бы зацепиться и играть в свои игры, а я убийцу ищу. И найду, будьте спокойны, вменяемого или невменяемого!» – ответил ему другой.

Ноябрь… что может быть хуже?!

Для Лизы это всегда был самый нелюбимый месяц, а уж в этом году…

Темнеет рано, и нет надежды, что дни скоро, совсем скоро начнут удлиняться; начинаются холода и дожди, и нет надежды, что скоро, совсем скоро будет весна; и школьные хлопоты позади, и перешли на зимнее время, и до Нового года еще далеко, и нет надежды… на что? Да ни на что нет никакой надежды!

Лиза пошла на кухню и забыла – зачем.

Постояв несколько секунд в растерянности, она попыталась привычно собраться с мыслями: никакого беспорядка на кухне, разумеется, не было, на плите ничего не варилось и не требовало внимания, дети ее ни о чем не просили.

Зачем она здесь?

За окном выл и гудел ветер – как всегда в ноябре.

Дождь стучал то в стекло, то по балкону, и тьма (не иначе как пришедшая со Средиземного моря!) так плотно занавесила окна, что, как и каждый длинный ноябрьский вечер, Лизе казалось, что эта тьма вовсе не до утра, а навсегда.

Тьма и ветер хозяйничали в ноябре и делали что хотели.

Никакие двойные стекла, никакие ставни и стены не защищали от них, они насвистывали свой жуткий вальс и крутили в нем оторванные от деревьев листья; море, днем так красиво расположившееся за окном, превращалось в пугающий черный провал; горы огромными монстрами надвигались со всех сторон; тьма властно и безнаказанно обступала дом, и распоясавшийся ветер с такой злобой трепал росшее под окном дерево, как будто хотел показать Лизе, кто настоящий хозяин города.

А если опять землетрясение?

За две недели Лиза пыталась приучить себя не думать об этом.

Зачем думать, если предсказать ничего невозможно, если сумка со всем необходимым давно собрана и стоит в прихожей, а алгоритм действий продуман и отработан?

И при всем этом – как же не думать?!

Если бы в нашей власти было приказать себе думать или не думать, или не волноваться, или спокойно спать, или что-то чувствовать, или не бояться…

Да, конечно, сумка, в которую специально проинструктированные в школе дети положили фонарик, и воду, и свисток, стоит в прихожей, но, рассуждая логически: чем может помочь сумка?! Кто-то же должен вовремя проснуться, понять, что происходит, поднять мальчишек, добежать до двери, принять решение (и не какое-то, а верное решение!), куда бежать дальше, и только после этого подхватить спасительную сумку и действовать.

Лиза любила рассуждать, в ее жизни пока не было ситуаций, когда нужно было подчиняться интуиции, и ей казалось, что из трех возможных вариантов поведения при землетрясении – выбежать на улицу, подняться на крышу или спрятаться под прочный стол – она непременно выберет не тот, который нужно. Кроме того, ноябрь, а значит, на улице холод, и мальчиков надо как-то одеть и одеться самой, а это тоже время, драгоценное время!

Поэтому спали они теперь в теплых пижамах, в которых при необходимости можно было сразу выйти и, не замерзнув, добежать до машины. Вернее, спали Денис и Тимур.

Лиза почти не спала, ее спасало только то, что можно было прилечь днем, когда сыновья были в школе. Уроки возобновились, и, проводив мальчиков до школьного автобуса, Лиза с облегчением вздыхала. Современное здание дорогой частной школы было специально укреплено на случай землетрясения, оно было не очень высоким, и при нем был большой парк, куда при малейшей опасности быстро и организованно выводили детей.

Лизе казалось, что сама она, растерянная, испуганная, не смогла бы быстро и организованно сделать ничего полезного. Особенно если будет спать. Потому что спала она так, что разбудить ее было невозможно, и это было вечным предметом насмешек ее родных.

Теперь, вот уже несколько недель она спала урывками и только днем, а ночью, заставив себя лечь, чтобы не мучиться еще больше, дремала, стараясь быть настороже и прислушиваясь к любым ночным звукам, всегда не таким, как дневные, – непонятным, громким и пугающим.

И каждый вечер, предвещающий наступление еще одной такой ночи, нагонял на нее тоску.

Чтобы отвлечься, она каждый вечер – в час назначенный! – то хваталась за книгу, то пыталась смотреть какой-нибудь фильм, то принималась готовиться к урокам, то бралась за какие-то навсегда отложенные хозяйственные дела, но ничего хорошего из этого не получалось. Лиза привыкла рано вставать и переделывать все, что можно, в первой половине дня, по вечерам же она была не способна ни на что, кроме ужина и поездок с детьми на разные курсы.

Хоть бы и сегодня нужно было куда-нибудь ехать! И пусть там ветер, дождь и прочие ноябрьские радости – зато можно было бы не бродить бесцельно по квартире, не зная, за что взяться и чего ожидать.

Вот, спрашивается, зачем она все-таки притащилась на кухню?!

Так нельзя, надо что-то с собой делать, ты одна, и у тебя дети, а, между прочим, общеизвестно, что детям тяжело и вредно наблюдать, как их мать плачет или нервничает. Или не знает, как выйти из какой-то ситуации. У них от этого могут развиться всякие страхи, неуверенность в себе и… мало ли что еще!

Лиза закрыла жалюзи и задернула занавески. Так, по крайней мере, эта темнота за окном не бросается в глаза. Правда, с другой стороны, она же там, никуда не делась, глупо просто отгораживаться от жизни, разве жалюзи спасут тебя от землетрясения?!

Снова открыв жалюзи, Лиза заставила себя посмотреть на зажженные уличные фонари и светящиеся окна соседних домов – видишь, какая мирная картинка.

В соседнем доме непривычно светилось – не окно, нет, весь огромный, опоясывающий квартиру застекленный балкон. Лиза и не заметила, что там начали делать ремонт, а ведь раньше все замечала, все! И вот балкон застеклен сверху донизу, освещен экономным голубым светом и похож на аквариум, и там, за стеклом, какие-то люди что-то делают, кажется, красят стены. А одну стену и вовсе сломали, чтобы увеличить комнату, не побоялись. Значит, верят, что их дом не разрушится, что все в порядке, все как всегда.

Вот именно что «как всегда».

Это было совсем не то «всегда», которое было в ее прежней жизни.

Там все было понятно, логично и как-то солнечно, даже если приходил ноябрь или начинался дождь. Тогда было ясно, что нелюбимый ноябрь не может не прийти, ну и пусть приходит, всего-то тридцать дней; дождь тоже закончится, его, в конце концов, можно переждать дома, а мальчишки даже любят выскакивать на улицу и мокнуть.