– Нель, ты что, Нелли? – удивленно, предостерегающе, угрожающе, недоуменно, осуждающе заговорили те, кто ее понял, а кто не понял, встревожено оглядывали остальных, ожидая объяснений.

– А что?! – торжествующим звенящим аккордом выкрикнула Нелли. – Им все можно, да?! Любые интриги, сплетни самые грязные, гадости всякие! Жабы! Вот пусть теперь отмываются, а?

Артисты курили.

Длинноногие принцы и длинношеие лебеди, гордые принцессы и их придворные, заморские гости и злые волшебники, гусары из чардаша, испанки с веерами и без – все они живописно развалились на стульях, креслах и банкетках, и дым окутывал их, словно специально задуманный сценический эффект. Несмотря на нарочитую расслабленность поз – откинутые спины, согнутые колени, задранные на столы ноги, лица у всех были напряженными и словно чего-то ожидающими.

Вернее, как подумал Кемаль, не ожидающими ничего хорошего.

Их было много, но Кемаль уже знал, что и это не вся труппа: сегодня репетирует одна часть, завтра другая, иногда эти части пересекаются, потому что многие артисты участвуют сразу в нескольких танцах, солисты сейчас, накануне премьеры, присутствуют почти всегда.

Оставив русскоговорящую часть труппы и направившись в так называемую курилку, Кемаль вздохнул с облегчением. Все-таки когда понимаешь, кто что кому (и как!) сказал, гораздо проще. У Кемаля была прекрасная от природы и тренированная память, он легко запоминал фразы, имена, цифры, но разве она могла ему помочь, когда разговор велся на чужом языке? Конечно, он наблюдал, подмечал чью-то нервозность, чье-то нежелание отвечать, чьи-то злые взгляды и интонации, но если бы он понимал эти длинные, шипяще-рычащие слова!

Кроме известного всем любителям кроссвордов короткого русского «да», он не знал ни слова на этом трудном, как уверяла Айше, языке и подозревал, что застрявшее почему-то в голове слово «жабы» употреблять не стоило. Особенно если хочешь понравиться собеседнику.

Других познаний в русском языке за время этой бурной беседы он не приобрел.

И ничего нового тоже не узнал.

Неужели кому-то может быть настолько важно, чтобы в театре не состоялась какая-то постановка, чтобы пойти из-за этого на жестокое убийство?

Неужели кому-то так хочется танцевать не какой-нибудь венгерский или испанский танец, а именно лебедя, чтобы?..

Это ведь не просто, совсем не просто, не так, как мы все иногда думаем о ком-то, кто мешает нам жить: убить мы его готовы! Каждый, кто честен сам с собой, не может не признать, что хотя бы раз позволил себе помечтать о смерти – соперника, начальника, конкурента, да что там, даже самых родных и близких. Но одно дело – мысли, пусть даже расцвеченные подробностями, а совсем другое – то, что придется делать собственными руками, в прямом, физическом смысле этого слова. Мысленно и то хочется убить на расстоянии: чтобы ничего не трогать, не испачкать рук, не видеть ничего грязного и неприятного, но чтобы решиться и перейти от мыслей к делу, нужно либо вовсе не представлять себе, на что ты идешь, либо быть не совсем человеком.

Либо придавать преувеличенное значение таким, в общем-то, неважным вещам, как, скажем, постановка «Лебединого озера» и собственная в этом озере роль.

Впрочем, за годы работы в полиции Кемаль твердо усвоил, что ничего неважного в жизни нет, что причина и повод любого преступления – вещи разные, и если поводом может оказаться глупая и неправдоподобная мелочь, то уж причины-то его всегда серьезны.

Любовь, ненависть, страх.

Зависть, ревность, жадность.

Злоба и месть.

Вера в справедливость или еще во что-нибудь.

В число этих страстей вполне может входить и вся эта закулисная возня вокруг распределения ролей и своего места в лебедином стане.

Просто страсти, одинаковые по накалу и силе, у всех питаются из разных источников.

Прежде чем войти в ожидающую его курилку, Кемаль прочитал висевший на стенде за стеклом список: действующие лица, исполнители и дублеры, расписание репетиций и классов. Его еще не поменяли, и имя Пелин Пембе значилось в нем в самой верней строке.

Неужели за то, чтобы занять эту строчку?.. Да, да, и за это тоже, ты далек от театра и их проблем, тебе не понять, прими это как данность и занимайся своим делом.

Кемаль не имел ни малейшего представления о сюжете «Лебединого озера», однако, следуя логике списка, можно было легко догадаться, что погоду в нем делали четыре персонажа: Одетта, Одиллия, Зигфрид и Ротбарт. Остальные были второстепенными.

Четыре?

Кемаль мгновенно уловил какую-то неправильность: исполнителей было трое.

Обе женские роли предназначались звезде и приме Пелин.

Обругав себя за то, что не выяснил в Интернете все про это злосчастное «Озеро» и теперь будет выглядеть непосвященным, Кемаль вошел в окутанное дымом помещение с необъяснимо высокими потолками.

Длинноногие принцы и длинношеие лебеди, гордые принцессы и их придворные, гусары из чардаша и испанки – с веерами и без – все они, как по команде, повернулись в его сторону. Они показались ему существами из иного мира, иной вселенной: то ли из-за их необычных, невозможных для нетренированного человека поз, то ли из-за странных трико, гетров, коротеньких юбчонок, то ли из-за всеобщей худобы, то ли из-за делавшего их похожими на призраки дыма.

Дым охотно играл свою мистифицирующую роль, клубился над столиками и уплывал под потолок. Напоминая о первоначальном предназначении этого здания, некогда отданного под репетиционные залы балетного театра.

Когда-то давно это высокое уродливое серое строение было табачным складом.

Тюки с табаком привозили на огромных фурах, заезжавших через широкие двери, почти ворота, прямо вовнутрь, там сгружали и хранили, а потом отправляли дальше, на фабрики, производящие сигареты. Сейчас высоченный первый этаж использовался как автостоянка, а почти весь второй (он же последний) был прибежищем и царством местного балета.

Кому пришло в голову, что это не приспособленное для подобных целей, плохо отапливаемое помещение годится для изысканного и изящного искусства, неизвестно, но этот кто-то, по-видимому, исходил из того, что по лестнице, ведущей наверх, к нынешним репетиционным залам, никто, кроме профессиональных танцоров или спортсменов, подниматься не сможет. К тому же, места тут достаточно, строение это городу не нужно, все равно пустует, а сносить или ремонтировать его никто не желает, – танцуйте себе и не говорите потом, что мэрия не заботится о культуре.

Всех, кто впервые попадал сюда, ожидая увидеть нечто соответствующее элитарному слову «балет», неприятно поражали три вещи.

Во-первых, само серо-бесцветное здание с огромными, такими же серыми, как стены, годами немытыми окнами; потом та самая, крутая до неприличия лестница с разными, словно издевающимися над пришедшими ступеньками; и, наконец, въевшийся во все стены, так и не выветрившийся за годы, отвратительный, кислый запах табака.

Наивные визитеры начинали озираться в надежде увидеть нечто более приятное глазу, затем принюхиваться и морщить лоб в попытках определить, что это за запах и каким ветром его принесло, а преодолев подъем по лестнице, тяжело дышали, забывали и про вид, и про запах, и только радовались, что наконец-то достигли цели. Здесь их встречали обшарпанные стены, те же немытые серые окна, длинный узкий, всегда плохо освещенный коридор – и потрясающей стройности юноши, неземной красоты девушки, захватывающая музыка, французские слова и ритмичный счет, развязавшиеся ленточки на пуантах, которые какая-нибудь из неземных девушек поправляла, держа ногу высоко над головой, запах кофе и сигаретный дым…

И визитер понимал, что, несмотря на все внешнее убожество бывшего табачного склада, теперь здесь жил своей не понятной чужакам жизнью загадочный и прекрасный балет.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».