Напротив, облокотившись на подоконник, курил свою ночную сигарету (Бог знает, какую по счету) сосед Чомбе. Он и Мики дольше всех бодрствовали по ночам и частенько через улицу обменивались самыми свежими известиями, которые им удавалось узнать. Как активист национально-ориентированной партии, Чомбе первым в округе получал по телефону информацию о том, что происходит.

– Не теряют зря времени, скоты, чтоб им пусто было! Сегодня вечером тоже, небось, издырявили все свои разведкарты. Они же должны выработать норму, – прогромыхал через узкую улицу своим надтреснутым голосом Чомбе. Ночь стояла тихая, каждое слово слышалось отчетливо, и повышать голос не было нужды. – Мои говорят, что основные бомбежки будут на Троицу и Духов день. Тогда и в церкви будут метить. Так что будь осторожен, сосед! Мой тебе совет – пропусти службу. Серьезно.

Как национально сознательный активист, Чомбе на словах сильно беспокоился о храмах и сохранении православия. Но Мики не помнил, чтобы хоть раз видел его в церкви. «Сербы, должно быть, уже десятилетиями страшатся бомбардировок церквей, потому-то так редко и ходят на литургию», – подумал священник не без некоторой злобы, однако соседу ничего не сказал. Откашлявшись, он загасил лишь наполовину выкуренную сигарету и вернулся к телевизору.

На экране мелькали опостылевшие пейзажи. Мики схватил газету. Но и в ней не осталось ничего интересного, что бы он уже не прочитал. Священник отложил газету и прилег на софу, размышляя о том, почему он так и не полюбил рыбалку. А ведь как было бы здорово время от времени выбираться на реку и наслаждаться там жизнью в унисон с ритмом природы, а не загнивать в городской квартире, как в какой-то клетке для бройлеров. Однажды друзья взяли его с собой на утреннюю рыбалку, и ему там очень понравилось. Кто не испытал умиротворение, охватывающее человека у реки, тот вообще не представляет себе, что такое подлинное умиротворение. Действительно, на той рыбалке Мики настолько успокоился душой, что заснул на складном походном стульчике и чуть не упал в воду.

Припоминая веселые эпизоды той поездки, священник тихо рассмеялся, а затем запихал палец в ноздрю – прочистить нос. (В носу всегда есть что-либо недосягаемое.) А выковыряв из носа все, что только можно было, Мики глубоко и почти с удовольствием вдохнул воздух. Затем медленно обвел взглядом комнату и тут вспомнил о коробке из-под рубашки.

Мики встал на стул и снял с книжной полки коробку.

«Вроде бы немного отдает плесенью», – подумал он, опуская наследство Дорогого Дьявола на столик.

Перед тем как Мики открыл коробку, его охватил странный, торжественный настрой. Священник расчистил стол, убрал газеты и детские картинки. Погасил верхний свет и зажег торшер с огромным абажуром наподобие тех, что были в большой моде в шестидесятые годы.

Присев на софу, Мики закурил новую сигарету и не спеша развязал шпагат.

В коробке хранилась уйма бумаг разной текстуры и величины. А на самом верху лежала очень тоненькая дощечка, надтреснутая посередине. Отполированное дерево, со странными вырезанными буквами и с одного края словно надгрызенное червоточиной, слегка крошилось. На бумагах было много плесени.

Мики аккуратно взял дощечку и переложил ее на стол. Потом, следя за тем, как бы ничего не повредить, просмотрел бумаги. Не доставая их из коробки. Листы старинной грубой бумаги были исписаны, скорее всего, гусиным пером. В коробке лежало даже несколько пергаментов! По их верхней кромке были обозначены даты. 1876-й год… 6947-й год – очевидно, по старому летосчислению, от сотворения мира. Так велось счисление лет в Средние века, значит, это 1737-й год!.. Больше всего было не датированных, судя по всему, более новых бумаг с голубоватым высоким каролингским минускулом[5] и красными горизонтальными линиями по верхней и нижней кромке. Эти листы, явно вырванные из какой-то большой старой тетради, были исписаны обычной ручкой. Почерк на них был тот же.

Мики совсем расхотелось спать. Он сразу же понял, что перед ним подлинное сокровище. Всё указывало на то, что в коробке хранились бесценные исторические документы. И Мики немного испугался. Бремя ответственности, которую он так легкомысленно взял на себя, легло ему на плечи и придавило так сильно, что он даже закашлялся. Мики затушил сигарету.

Перекрестился и снова взял в руки дощечку.

Короткий текст, вырезанный на дереве, являл собой причудливую смесь правильно написанных латинских и сербских слов, написанных по правилам старой орфографии. Без некоторых букв и значков, введенных только в девятнадцатом веке, и со знаками для полугласных и смягчения согласных.

Мы прошли первое препятствие. Недалеко от крепости Трикорния нас остановили два стражника. Мрачные кельтские резаки в кольчугах и униформе римских воинов. Из Легии четвертой Флавии. На самом деле стражников было трое. Один появился лишь в самом конце с позеленевшим лицом. Судя по всему, он из-за проблем с животом некоторое время провел в лесу.

Ничего хорошего встреча с ними нам не сулила. Я только понял, что одетые в кольчуги косматые воины заподозрили, будто мы – беглые рабы. Они никогда не слышали о сербах. Быть может, мы и есть беглые рабы – это как посмотреть.

К счастью, наш таинственный проводник и переводчик, Гермо, по пути подобрал одного потерявшегося вола. Им он в конечном итоге и подкупил стражников. Впрочем, к счастью ли? Гермо, похоже, знает гораздо больше, чем мы можем догадываться. Как бы там ни было, вол был принесен в жертву, и мы прошли.

Первый раз спустя столько времени я ощущаю себя свободным.

Рассветы у Дуная необыкновенно красивы.

Прочитав надпись, Мики долго держал в руке дощечку, скользя пальцами по зарезам подобно слепцу, различающему буквы прикосновением. Дощечка была темная и отполированная, без сомнения – очень старая. Но откуда в тексте, датированном сотым с небольшим годом от Рождества Христова, кириллические буквы и сербские слова? Орфография старая, но так писали каких-то двести лет назад, а язык еще более современный. И близко не походит на торжественную, застывшую речь документов, публикуемых в исторических книгах, которые Мики раньше имел привычку почитывать.

Да еще и тот римский воин с расстроившимся животом! С чего бы он тут? Такое впечатление, что он скаканул в исторический документ прямиком из отхожего места какого-то кабака. Если бы все это было написано на салфетке, тогда да. Но ведь текст вырезан на дощечке!

И где вообще находится та Трикорния, выписанная латинским минускулом? У Дуная?

Может, это просто напроказничал какой-нибудь шутник, Доситеев писец? Или, судя по языку, Драги Джавол ради забавы фальсифицировал исторические документы? Все эти вопросы с быстрой скоростью прокручивались в голове растерянного священника, оставаясь без ответа.

Мики отложил дощечку и пролистал бумаги в коробке. Если допустить, что это писал Драги Джавол, то где он тогда раздобыл старинную бумагу, которая уже точно нигде не производится? Тем более – пергамент? Если бы Мики сейчас отнес коробку в музей, то тамошние специалисты наверняка смогли бы установить, идет ли речь о фальсификации или нет. Но опять же, имеет ли он право так поступить?

Мики взял лежавшие на самом верху стопки бумаги с высоким королингским письмом. На них имелись примечания касаемо надписи на дощечке. Похоже, эти примечания писал господин Драги. Старик озвучил почти все вопросы, вертевшиеся сейчас в голове Мики. И в основном ответил на них.

В краткой заметке, написанной в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году, речь шла о проверке подлинности дощечки у какого-то реставратора Симеона. Господин Симеон решительно, даже с некоторым презрением, отверг предположение о древности дощечки, но затем, когда Драги взял ее и направился к выходу, все же признался ему, что дощечка выглядит очень древней: ей, может, и правда уже две тысячи лет, как написано. Чтобы разрешить сомнения, Симеон предложил Дорогому Дьяволу оставить ему дощечку на какое-то время. Тогда он смог бы отнести ее одному своему знакомому, а тот бы провел дополнительные анализы.