Сначала мы выкрикивали хозяев у изгородей, только поглядывая на закрытые двери низких домов из плетеного ивняка. Лишь у десятого дома мы решили войти во двор и постучать прямо в двери. Опять тишина. Обуреваемые первыми предчувствиями, мы прошли к следующему дому, а потом еще к одному. Нигде никого. Ни курицы, ни поросенка, ни ягненка. Лишь несколько воробьев вспорхнули перед нами к соломенным кровлям.

В центре селения мы наткнулись на небольшую серую мечеть с крестом на куполе. Мы вошли в нее. Внутри мечеть была оформлена как церковь. Был там и маленький иконостас, только в нем зияли дыры от снятых икон.

Совершенно обессиленные, мы вышли на сверкающее солнце и безнадежно осмотрелись вокруг. На пыльной площади подле мечети-церкви расположился старый фонтан, из которого текли три струйки воды. Каменные украшения, напоминавшие римские барельефы, сильно подпортились.

Мы молча подошли к фонтану, умылись и напились воды. Немного вернулись к жизни. Когда вода булькает в животе, голод ощущается меньше. Но недолго.

Дальше по дороге мы увидели стены небольшой крепости из дерева и глины. И эта крепость также казалась заброшенной. Боковая стена была довольно сильно повреждена. Не знаю, кому первому – ей или мне – пришла в голову идея вторгнуться в какой-нибудь дом, чтобы посмотреть, в чем, собственно, дело.

В какой-то момент я задрожал, подумав о чуме, но своей измученной спутнице я ничего о том не сказал. Голод был сильнее черных мыслей.

Мы выбрали дом, крытый черепицей, который был чуть побольше и покрасивее всех остальных. Дом этот смотрел прямо на улицу. Перед ним не было маленького двора с плодовыми деревьями, как перед другими домами, а слева от дверей на месте окошка красовался большой деревянный ставень.

Мы ворвались внутрь и поняли, что этот дом служил магазином. Повсюду были опустошенные полки, а слева через открытую дверь виднелись сени, покрытые большой крышкой, шириной более двух метров. Когда магазин открывался, та крышка поднималась и опиралась на толстую деревянную жердь, а хозяин сидел внутри, окруженный копченым мясом, яйцами, мешками с мукой, сушеными маслинами и персиками… Но ничего этого больше не было. Кто-то скупил все товары. И только маленький мучной след указывал на недавнее изобилие еды.

Моя стройная, но немного оголодавшая красавица скользнула вниз по стене и села, готовая расплакаться.

Я не хотел так легко сдаваться. И продолжил бродить по дому, но кроме досок, одного проломленного сундука и изъеденного молью ковра не нашел ничего. Дом был полностью опустошен.

Я вышел на улицу и наведался в соседний дом. И он был пустым. Пустыми оказались и еще несколько осмотренных мною домов.

Где-то с час мы сидели в приятной прохладе бакалейной лавки и молчали. Я то и дело бросал взгляд на красивое, но измученное лицо моей милой. Правду говорят, будто страдание красит людей. Особенно женщин. Если бы она время от времени не пощипывала нервными ногтями свою нижнюю губу, можно было бы подумать, что она совершенно спокойна. Неожиданно ее поведение показалось мне необыкновенно изысканным и утонченным. Даже пощипывание губы. Я испытал огромное искушение нарушить тишину и посватать девушку, преданную мне судьбой на милость и немилость, но все же посчитал это желание несколько поспешным, даже дерзким. С улицы доносилось непристойно веселое чириканье воробьев. «Чем они кормятся в этом призрачном селении?» – подумал я. А потом мне, наконец, пришла в голову одна вполне логичная идея.

Я встал и медленным шагом двинулся на улицу. Не смотря в сторону симпатичных пичуг, чтобы их не всполошить, я подобрал с земли несколько красивых камешков. Решив воспользоваться преимуществом неожиданности, я вкопал ноги в пыль, вытянулся как лук и начал как оголтелый кидаться камнями в их направлении. Не так-то легко попасть в воробья, и прошло достаточно времени с тех пор, как я пытался сделать это в последний раз. По правде говоря, я и не помню, преуспел ли я когда-нибудь в таких попытках.

– Ты спятил? Что ты делаешь? – обеспокоенно глядя на меня, моя бледная красавица со спутанными тонкими волосами замерла, прислонившись к дверному косяку.

Я только подал ей рукой знак, что все в порядке, и начал собирать новый запас боеприпасов. Слоняясь вокруг да около, как потрепанный кот, у которого урчит в кишках, я несколько раз пытался подкрасться к дичи, ускользавшей от меня вниз по улице. Ох, как же меня унижали эти воробьи! Стоило мне выпустить свои смертоносно безопасные ракеты, как они тут же вспархивали на крышу или на дерево, а когда я нагибался, чтобы набрать еще камней, они безобразно вызывающе снова слетались на дорогу. Причем совсем недалеко от меня. Моя единственная – действительно единственная в призрачном селении или городке (даже не знаю, как правильно назвать эту запыленную придорожную метрополию с тремя десятками домов) – с досадой удалилась обратно в дом.

Впрочем, со злости, которая меня обуяла, я смог хоть чего-то добиться своим получасовым скаканьем и бранью, а именно – звонкого смеха, которым она встретила меня, потерпевшего полное фиаско и приниженного, после незадавшейся охоты.

Мы тщательно осмотрели все дома. От выбивания дверей у меня разболелась нога. Еду мы так и не нашли, но зато из нескольких брошенных или забытых кусков материи сделали оригинальные евровосточные костюмы.

Солнце близилось к закату, и мы решили пораньше лечь спать – в бакалейной лавке, куда мы притащили два соломенных тюфяка сомнительной чистоты и, вероятно, населенных местной мелкой фауной.

Мы так надеялись, что утро принесет нам чудесное избавление. И в какой-то мере наша надежда оправдалась.

Нелегко засыпать голодным, но усталость в том – добрый помощник.

Когда я проснулся, моя красавица еще спала. Я глядел на нее, не двигаясь, чтобы малейшим шевелением не потревожить ей сон. Как хорошо, когда ты не один и тебе есть чей сон беречь! Когда она, наконец, потянулась и открыла глаза, мы встали, на некоторое время тактично разошлись по туалетам соседних дворов, умылись в нашем трехструйном фонтане, а потом отправились на охотничью прогулку по призрачному селению.

Мы не увидели ничего нового. В какой-то момент мы вспомнили про завороженного пса и решили его вызволить. Пока мы его отвязывали, бедолага повизгивал от счастья. И я не смог удержаться от того, чтоб не погладить его по спине. А пока я раздумывал о том, стоило ли мне сразу пойти и вымыть руки, пес умчался в сторону домов. Он забежал в один из дворов и растворился там.

А ведь пес наверняка сумеет что-нибудь раздобыть для себя. Змею, лягушку… Размышляя об этом, я не замечал луж на дороге.

С мечтами о лягушачьих лапках я вернулся назад.

Она предложила мне двигаться дальше.

Эта идея не вдохновила меня. Хотя мы недавно встали, меня уже одолевала усталость от голода. А сколько идти до следующего селения – неизвестно. И что, если оно тоже покинуто?

Мы застыли посреди улицы, не зная, что предпринять. Потом снова вернулись в бакалейную лавку и сели. Мои глаза смыкались от сонливости. И только надоедливые мухи мешали мне заснуть. Куда делся весь местный люд? Мой взгляд упал на нашу книгу-спасительницу. Я взял ее в руки и раскрыл наугад. Трудно читать старые письмена, да и слова в ней слиты воедино – не разберешь, где конец слова и предложения. А если в эту путаницу вкрапляется еще и совершенно неизвестное слово, то вообще мало что понятно. Немного помучившись, я вдруг с изумлением осознал, что раскрыл книгу именно на странице, на которой начиналось глава «О чреве – плохом господине, которого, тем не менее, все любят».

Пропустив вступление, я наткнулся на часть, в которой говорилось: «Когда заявляется гость, раба своего чрева чревоугодие подвигает на любовь. Он думает, что гостеприимство, которое он должен выказать брату, оправдывает и его готовность наброситься на еду и вино. Под видом сокрытия добродетели он становится рабом страсти…»

Я зашелся беззвучным смехом – таким, который у усталого человека может длиться до тех пор, пока не заболит живот.