Брезгливо Бежин убрал руку Савинова с рукава.

— Мне говорили, вы на какой-то фестиваль собираетесь в Штаты?

— На О'Ниловский, — радостно подтвердил Савинов. — Собираемся — не то слово, скорее, мечтаем. А откуда вы знаете?

— Неважно.

— Действительно, — согласился Савинов. — О'Нил — гениальный драматург, и если мы его поставим, то американцы…

— Это ваши проблемы. А мне надо двоих ребятишек к Дедушке отправить.

— Внуков? — удивился Савинов. — К деду?

Бежин блеснул зубом.

— Ну да. К любимому дедуле. Нашим детишкам под тридцатник. Оформите документы, как артистам. — Он пустил дым в лицо режиссеру.

— А они артисты? — спросил Савинов.

— Еще какие, — подтвердил Бежин. — РУБОП от их концертов буквально рыдает.

Савинов сообразил.

— Ну, если вы оплатите дорогу всей труппе туда и обратно…

— Без базара, — согласился Бежин. — Еще я слышал, вы хотите поставить насчет того, как немецкие авторитеты решили шишку в Швеции держать.

— В Дании, — поправил Савинов. — Ганзейские купцы. Но, я не понимаю, откуда…

— Ну, да. Это Ганзейская группировка грамотно работала. Мне это чисто по искусству нравится. Я бы сам такое поставил, но у меня другие задачи.

— Понял! — сообразил Савинов. — Это вам Андрюшка Бежин рассказал! В «Вертепе»!

— Нина растворитель оставила? — спросил Бежин своим голосом.

— Что вы сказали? — удивился Савинов.

— Ах, да, она же сегодня с ребенком в поликлинике…

— Как вы узнали?

Бежин достал из кармана футляр, извлек и положил туда линзы, снял шляпу, взъерошил прическу, поглядел Савинову в глаза.

— Гениально, старик! — выдохнул Савинов.

Они спускались по лестнице. Навстречу им попалась старуха с корытом.

— Позволь тебе представить, нашего покровителя, Юленька, — понтанулся Савинов. — Анатолий Иванович Павлов, бизнесмен.

Под гримом старухи было лицо молодой черноглазой женщины. Она посмотрела на Бежина загадочным печальным взглядом.

— Вот ты какой стал, — сказала она с провидческой горечью. Бежину стало не по себе.

— Да ты что, Юля! Это же просто роль, игра. Я же вернусь.

Юля покачала головой и пошла по лестнице наверх, заботливо, словно младенца, прижимая к груди, разбитое корыто.

В основное рабочее время Левко служил в префектуре. В кругу его обязанностей была прозаическая забота о коммунальном хозяйстве водопровод и канализация, чердаки и повалы, дворы и мусорные контейнеры. Его ценили за аккуратность и побаивались щепетильности — Левко не брал даже самых безобидных взяток. Левко любовно, словно оружие, рассматривал дворницкую метлу. Снял трубку, набрал номер.

— Левко беспокоит. Да, из префектуры. Я насчет метл. Нет, метл. Сказать по буквам? Обыкновенных, березовых. Как, не занимаетесь? Не надо мне говорить, уважаемый, я сам чиновник, и передо мною лежит ваша должностная инструкция. В ней русским языком написано — хозяйственный инвентарь… Ну, и что, что с тридцать седьмого года? Вы полагаете, с тех пор мусора на улицах меньше стало?

Толстая бухгалтерша за столом напротив смотрела на него с иронией. Он давно перестал представлять для нее интерес как мужчина, пусть и невзрачный.

— А вы пробовали сами мести тем, что прислали? А вы попробуйте. Я тут прикинул… — Левко надел очки и придвинул бумаги. — Количество лозы ниже нормы на двадцать шесть и три десятых процента на единицу изделия. Черенки неошкурены, плохо оструганы. Сучкистость и волокнистость не соответствуют ГОСТу… Куда, вы сказали, мне пойти?!

Бухгалтерша не выдержала, прыснула.

— Нет, по буквам не надо, — сказал Левко. — Вы, наверно, недавно служите? Потому, что еще не знаете Левко. Но вы его узнаете, уважаемый. И тогда посмотрим, кто куда пойдет. — Он кинул трубку и лихорадочно принялся писать в ежедневнике. — Они еще узнают… Надолго запомнят…

— Господи, да что ж вы им сделаете, Орест Маркович? Убьете? Зарежете? Застрелите?

Левко перестал писать, уставился на бухгалтершу.

— Ничего вы им не сделаете, — заключила она. — Зря только нервы себе портите. Что же теперь, удавиться из-за этой метлы?

Левко успокоился.

— Давиться не надо. Надо работать. Постоянно, честно и всем без исключения. — Он снова набрал номер. — Горлифт? Левко беспокоит из префектуры. Когда вы будете вовремя чистить лифтовые шахты? Что значит, недавно? А вы нюхали, чем оттуда пахнет? Там крысы, а они, как и люди, иногда умирают и разлагаются… Ну, знаете, если вы монополизировали все московские лифты, то извольте следить! А не можете, мы сами это сделаем. До свидания.

— Лифты уж совсем не наша епархия, — сказала бухгалтерша.

— Если так рассуждать… — Раздался звонок, он снял трубку. — Префектура. Уже сделали? Отлично. Вы выдержали размеры? — Он придвинул бумаги. — Сталь углеродистая, полтора дюйма. Так и есть? Штыри хорошо заточены? Нет, уж, вы заточите как следует, мы не собираемся копать под ограду траншеи, чтобы не нарушать травяной покров. Спасибо, транспорт мы пришлем сами. — Он положил трубку. — В этой жизни все наша епархия, Клавдия Дмитриевна. Так. — Левко взглянул в ежедневник. — Еще осталось заказать кирпич.

На всякий случай первую встречу Широков решил проконтролировать. Он сидел в студии в наушниках, перед ним был пульт, крутились катушки магнитофонов.

— Раз, два, три, проверка аппаратуры, — сказал он в микрофон. — Как слышишь меня? Прием.

Бежин сидел в кресле в шелковой пижаме, звякая кубиками льда в бокале, курил сигару. Неодетые люди на экране видео вздыхали, стонали, охали и чмокали. Крутился порнофильм.

— Слышу хорошо. Пять девять пять, — отозвался Бежин.

— Чем ты там занимаешься? — удивился Широков, услышав сладострастные звуки.

— Смотрю коллекцию покойного, как ты советовал. Обязательно эту чушь смотреть?

— Да. Павлов часами может любоваться. То есть, мог, — поправился Широков.

Открылась входная дверь, вошла Илзе. Скользнула по Бежину отрешенным взглядом, будто муж не уезжал в командировку, или его, вообще, не было, прошла в свою комнату. Бежин был разочарован.

— По-моему, она меня не узнала, — сообщил он.

— Тебя она и не должна узнать, — ответил Широков. — Что она делает?

— Она… — Огорченный Бежин едва не принялся описывать изощренные манипуляции порнозвезды на экране. — Не знаю, — спохватился он. — Она у себя.

— Ну, и хорошо.

— А мне что делать?

— Ничего. А что бы ты хотел с ней делать? Смотри кино.

На экране азартно совокуплялась ватага людей.

Илзе села за рояль, положила руки на клавиши, заиграла Бетховена. Меланхолическая «К Элизе» звучала в ее исполнении слишком экзальтированно, даже истерично. Она смотрела в одну точку, вспоминая роковые слова доктора, подслушанные в клинике. В дверях появился Бежин. Илзе резко прекратила играть.

— Что?

— Любимая, — сказал Бежин, — мне кажется, ты не совсем точно расставляешь акценты. Зачем столько экспрессии? Эта музыка нежная, терпкая, словно воспоминание…

— Что ты делаешь?! — заорал Широков. — Этого не может быть! У Павлова абсолютно нет слуха! То есть, не было…

Бежин вытащил из уха назойливый жучок, небрежно сунул в карман, подставил к роялю стул и сел рядом с Илзе.

— Не надо так давить на форту, — объяснил он. — Людвиг Ван рассказывает о безвозвратно утраченной любви, но без надрыва. Он безмерно благодарен ей уже за то, что она просто была. Во вступительной части очень уместно использовать левую педаль.

Он заиграл. Илзе изумленно смотрела на него.

— Примерно так, — самодовольно сказал Бежин, блеснув зубом.

— Это тебя твои шлюхи научили? — спросила Илзе.

— Чему? — растерялся он. Илзе в бешенстве вскочила.

— Ты можешь делать что угодно, спать с кем угодно, пропадать днями и ночами, но этого, Павлов, я тебе никогда не прощу!

— Чего?

— Для меня у тебя слуха нет, а для них — Бетховен с акцентами? — На ее глазах выступили слезы.