— Это очень похоже на правду, — сказала Татьяна. — Моя жизнь, например, — она грустно усмехнулась, взяла салфетку. — Смятая, испачканная. — Я всегда это знала, хотя не слышала вашей истории.

— Дайте сюда, — потребовал Горев.

— Зачем?

— Вам рано комкать свою жизнь.

Он отобрал у нее листок, расправил его. И Татьяна подумала, что он прав, что она сегодня же на таком вот чистом листке напишет заявление в театр. Призвание, в конце концов, не всегда обязательно. Было бы внутреннее служение. И без маленьких актеров не бывает большого театра.

2

Горев первым узнал, что директор и главный режиссер согласны принять Татьяну Осипову в труппу. Он мог бы позвонить по телефону, но ему хотелось увидеть ее радостное лицо.

Татьяна удивилась, а потом ринулась на кухню за рюмками. Пока она разыскивала начатую бутылку вина, в комнату заглянула Таисия Демонова.

— Добрый вечер, — пропела она.

Горев вежливо кивнул.

— Добрый вечер.

Татьяна, с рюмками и бутылкой вина натолкнулась на милую свекровь.

— Таисия Семеновна, вы подглядываете?

— С гостем вот поздоровалась, — она пристально посмотрела на Горева. — Вы, кажется, мне ровесник? Или даже постарше?

Татьяна вежливо, но довольно настойчиво вытеснила ее в коридор.

— Да, да, он вам ровесник. И он вас постарше. Придет Юрий, пусть посидит у вас. Я занята, очень занята.

— Для мужа — занята?

— Да, да, для мужа, для вас, для Организации Объединенных Наций, — и закрыла дверь.

— Как вы узнали? Как вы догадались, что я не могла больше без театра? Вы умный, вы очень умный.

— Нет, — покачал головой Горев. — Я старый.

— Наверное, это одно и то же: старость и мудрость.

Татьяна налила в рюмки вина. «Сколько же это длилось? — подумала она. — Около восьми месяцев. Восемь месяцев, вычеркнутых из жизни».

— Знаете, о чем я подумала? — спросила она. — О том, что в году не всегда бывает двенадцать месяцев… В этом году моем было всего четыре.

— Вот видите, а надо, чтобы в году было тринадцать месяцев, — пошутил старик.

— Сколько? — задумчиво переспросила Татьяна.

— Тринадцать.

— Да, да, тринадцать. Именно тринадцать. Надо, чтобы каждый человек жил так, чтобы у него в году было тринадцать месяцев, а не четыре.

Старик и молодая женщина молчали. Горев любовался Татьяной и радовался, что заставил ее преобразиться. А она молча беседовала сама с собой.

«Ну что, ты снова актриса?»

«Кажется».

«Не кажется, а точно актриса».

«Если так… жизнь продолжается. Я снова живу».

«С кем?»

«Не смешно».

«Почти грустно. Как с Юрием быть?»

«Юрий неплохой парень, но он из вычеркнутых восьми месяцев жизни».

«Значит, развод?»

«Развод!»

Татьяна достала чемодан, побросала в него рубашки Юрия. За дверью стояла Таисия Демонова. Так и не ушла. Ну и терпение!

— Вас я тоже перечеркиваю, — сказала Татьяна. — Держите!

— Что еще такое? — удивилась свекровь.

— Чемодан, вещи. Я развожусь с вами. Я возвращаюсь к старому замыслу.

— К этому старику, что ли? — не поняла Таисия.

— Ничего-то вы не понимаете. Я возвращаюсь в театр.

Перед носом Таисии захлопнулась дверь. Но не на таковскую напали. Тотчас же раздался барабанный бой в две руки. Татьяна засмеялась, открыла ей.

— Вам требуется последняя реплика?

— А свет кто будет тушить в уборной? Иван Ветров?

Татьяна захлопала в ладоши, услыхав такие замечательные слова.

— Все, все по-старому. Нет ни кафе, ни мужа, ни Таисии Демоновой.

— Как это меня нету?

— А так: раз — и нету!

3

Когда Татьяна вошла в актерскую комнату, там никого не было, кроме Киры и костюмерши — полной женщины в белом халате. Актриса возвела руки к потолку, а костюмерша ползала перед ней на коленях, уравнивала подол платья.

— Здравствуй! — сказала Кира. — Ты же сегодня не занята.

— Так просто зашла.

— А распределение ролей тебя случайно не интересует?

Татьяна резко повернулась.

— Интересует.

— Между прочим, я знаю, ты ходила к главрежу и просила, чтобы тебе дали эту роль.

— Ну и что?

— Ничего, так даже бывшие подруги не поступают.

Татьяна не ответила. Из коридора выплыла инспектор сцены Ярославская.

— Где Горев?

Кира крутнула головой в сторону, где, по ее мнению, должен находиться кабинет директора и где сейчас происходило распределение ролей.

— Скоро они там?

— Не торопитесь, милочка, — пропела инспектор. — Минут через пятнадцать закончат, перепишу на чистый бланк и вывешу. Значит, никто не видел Горева?

— А хочешь… — вдруг зло прищурилась Кира, — я уступлю тебе роль? Честное слово. Пойду к главрежу и уговорю.

— Зачем? — медленно спросила Татьяна.

— Ну, тебе же очень хочется. Ты уже и роль вызубрила на случай моей преждевременной смерти, — она нервно засмеялась. — Жалко, если твой труд пропадет.

— Твоя жалость — это способность человека не жалеть, а жалить. Ты меня ужалила.

— Извини, пожалуйста, — пропела довольная собой Кира.

— Ужалила. Все!

— Ярославскую к директору! — закричали в коридоре. — Закончился совет старейшин.

Кира нервно вздохнула:

— Сейчас все решится.

— Что решится?

— Ты думаешь, они учтут, что ты в кафе пошла работать потому, что тебе ролей не давали? Твое хождение в народ…

— Не думаю.

— Нет, думаешь.

— Не понимаю, почему ты нервничаешь?

— Дай папироску.

— Я бросила курить.

Наконец появилась Ярославская. Бережно, на вытянутых руках она несла бланк с распределением ролей.

— Ну, что там? — Кира впилась в список, и Татьяна услышала, как четко читает Кира: — Зина — К. Зяброва. Это я. Затем, затем, ага, вот… официантка привокзального ресторанчика — Т. Демонова. Это ты. Опять официантка. Поздравляю.

Татьяна медленно подошла к доске приказов.

— Где?

— Вот, читай.

— Все правильно.

— Разумеется, по седоку и конь.

Татьяна устало улыбнулась.

— Не так правильно, как ты думаешь. Ничего-то ты, Кира, не понимаешь. Я думала, ты счастливая, что играешь главные роли, а ты как-то странно себя ведешь. Не великодушно.

— Я счастливая.

Татьяна отрицательно покачала головой.

— Нет, счастливые люди всегда великодушны.

Кира молча проглотила пилюлю. Но Татьяне от этого не стало легче. Опять официантка.

— Где Горев? — проскрипел Катин голос. Она спустилась из буфета и с аппетитом дожевывала бутерброд с сыром. — Сейчас начинаем. То приходит за два часа до начала, а то не дозовешься.

— А вообще не слушай, что я говорю, — сказала Кира. — Нервы… Сдали… Главреж совсем сбесился. Душу выматывает.

Она хотела еще что-то добавить, но ее оборвал крик. Совсем не театральный крик, ворвавшийся в актерскую комнату отдыха из коридора. Пятясь, появилась Катя.

— Он… умер.

Татьяна подалась вперед.

— Кто?

Катю бил озноб.

— Он под столом лежит мертвый. Он совсем ледяной.

— Кто?

— Там… Горев.

Татьяна бросилась в коридор… Когда она вернулась, Катя все еще дрожала, а Кира, Борис и Анатолий сидели притихшие, растерянные.

— Умер, — сказала Татьяна, словно бы удивляясь.

И тут снова со своим вопросом, особенно нелепым в такой момент, появилась Ярославская.

— Ну, где же все-таки Горев?

— Умер, — сказала Татьяна.

— Не остроумно.

Она величественно отвернулась от Татьяны, собираясь повторить свой вопрос.

— Умер! Слышите, умер, — почти в самое ухо ей крикнула Татьяна.

Ярославская никак не могла понять, что Горева больше нет. Она так привыкла к нему, что он всегда есть, он казался ей, да и вообще всем, вечным. Она недоверчиво смотрела на всех.

— Он мне не заплатил в Красный Крест.

Борис скривил губы в дрожащую улыбку.