Ирина вздрогнула и обернулась к двери. Татьяна настороженно встала. В щель сначала протиснулся большой белый цветок — хризантема, а затем во всем параде: в черном костюме и с завязанным на шее кашне — появился Юрий Демонов.
Татьяна облегченно вздохнула.
— Заходи смелее, — сказала она.
— Татьяна Сергеевна.
— Что?
— Я хотел… — Его качнуло, но он оперся о дверь спиной и почувствовал себя вполне устойчиво. — Я хотел вам отдать утром, когда трезвый был. Но вас не было дома, — разглядел Ирину, поклонился: — Здравствуйте!
Татьяна достала третий бокал.
— Заходи, садись.
— Нет! — запротестовал Юрий. — Татьяна Сергеевна, у меня такой принцип…
— Принцип.
— Да, принцип.
— Я знаю: все отмечать.
Он качал отрицательно головой и протягивал ей смятую хризантему, не решаясь отойти от своей опоры. Татьяна взяла у него цветок.
— Хризантема?.. Зимой?.. Откуда?..
— Татьяна Сергевна…
Она засмеялась.
— Какая я тебе Татьяна Сергеевна? Просто Танька…
— Татьяна Сергевна…
— Ну, что?
— Я работаю…
— Садись, Юрий, с нами.
— Он же пьяный, — тихо сказала Ирина и брезгливо поморщилась.
— Ничего, — весело ответила Татьяна, — он хороший парень.
— Я работаю, — продолжал заплетающимся языком Юрий, — водопроводчиком… Нет, слесарем-водопроводчиком.
— Это я все знаю, — Татьяна принесла ему стул к двери. — А вот что означает эта шикарная помятая хризантема?
— Вам…
— Что мне?
— Это — вам!
— Мне, но в честь чего?
— Татьяна Сергевна, я работаю водопроводчиком… Нет, слесарем в садоводстве. У нас парники — во! Первые в мире. Каждый день продаем по десять тысяч букетов в цветочные магазины и венков для похоронных бюро.
Татьяна обернулась к Ирине.
— Он меня пришел хоронить. Как будто подслушал наш разговор. Но я ведь еще живая.
— Татьяна Сергевна, у вас неправильный прын… прын…
— Принцип.
— Да.
Татьяна перестала смеяться.
— Значит, не затем, чтобы похоронить?
— Нет.
— Тогда зачем же?
— Секрет…
— Может, ты ко мне неравнодушен?.. Или, может, у тебя — любовь?
— Да.
— Что? — чуть не прыснула она.
— Да.
— Видишь, когда я перестаю интересоваться жизнью, она мной начинает интересоваться, — грустно сказала она Ирине.
— Да… Интересуюсь, — подтвердил Юрий.
— Любовь, значит, — зло сощурила глаза Татьяна, — жить без меня не можешь. Но в загс со мной «итить» чегой-то не хочется?
— Хочется.
— Что?
— Пойдемте в загс… Я вас прошу очень… Татьяна Сергевна, пойдемте в загс…
Сказав все, что собирался сказать, Юрий перестал держаться спиной за дверь и сполз на пол. Татьяна встретилась глазами с Ириной, развела руками.
— Это первый… Честное слово. И, кажется, он в прямом и переносном смысле у моих ног.
3
В середине января театр принял к постановке пьесу о любви. Во время застольного периода Константин Ефимович, каркая, как тысяча ворон, и рыча, как тысяча львов и тигров, заточенных в один зверинец, восторгался тем, что драматург написал пьесу о любви совершенно по-новому. По его словам, автору удалось в этой извечной теме переменить конфликт и переплюнуть кое в чем Шекспира. Пьеса называлась «Треугольник». Пресловутый треугольник в новой пьесе составляли Анатолий Белов, Борис и Кира Зяброва. Татьяна неожиданно получила эпизодическую, но довольно интересную роль, которая была за рамками треугольника, но без которой пьеса не могла бы состояться. По ходу действия она должна была соблазнять Анатолия.
Главная сцена с поворотным кругом была занята, там шли генеральные репетиции другой пьесы, а «Треугольник» репетировался наверху, в малом зале, в простых выгородках, старых ширмах, расписанных лилиями и павлинами. Константин Ефимович сидел за своим кривоногим полированным столиком, на котором стояла чашка черного кофе и лежали сигареты. Шел прогон второго акта без грима и костюмов. Татьяна в своем черном, наглухо застегнутом платье никак не могла забыть себя и стать той демонической женщиной, какой была ее героиня.
— Стоп! Стоп! — морщась, как от боли, кричал главреж и ударял по столу так, что чашка подпрыгивала и из нее выплескивался кофе. Не переставая морщиться, он убирал сигареты на другую половину стола, чтоб не подмокли, и, подбежав к самым выгородкам, протягивал руку в сторону Татьяны и хрипел: — Вы его не любите, вы его соблазняете. Понятно вам?
— Да, Константин Ефимович.
— Сначала, все сначала.
Он хлопал в ладоши, показывая, что можно начинать, и, поворачиваясь, быстро шел к своему столику, прислушиваясь к репликам, которыми тут же начали обмениваться Татьяна и Анатолий. Не успев добежать до столика, он вздрагивал, словно его ударяли каким-нибудь тупым предметом между лопаток, и, повернувшись и протянув руку от того места, где стоял, с сторону Татьяны, не рычал, не хрипел, а шипел, выкатывая из орбит свои бешеные глаза.
— Вы же его не любите!..
Татьяна чувствовала и сама, что у нее не получается. В костюмерной уже состоялась первая примерка длинного платья с большим вырезом, в парикмахерском цехе на болванке красовался почти готовый парик с ослепительной прической. Вот когда можно будет заменить свое наглухо застегнутое платье и немудреную прическу, она сумеет забыть Татьяну Осипову. А пока она стояла перед главрежем, опустив виновато голову, и ждала, когда он разрешит продолжить сцену.
Убедившись, что сегодня от нее ничего не добьешься, Константин Ефимович сел за столик и выслушал весь диалог, зажмурившись, как от зубной боли, и негромко время от времени рыча себе под нос. Оставалась последняя реплика и поцелуй. Последняя реплика абсолютно не понравилась главрежу, он остановил действие, спокойно сказал:
— С этого места… «Ты мой!»… сначала.
— Ты мой! — зовущим голосом не произнесла, а пропела Татьяна и, надев Анатолию на шею кольцо рук, потянулась к нему для поцелуя. Но, увидев близко беспомощные близорукие глаза и яркие губы, слишком яркие для такого Дон-Жуана, как Анатолий, Татьяна только скользнула щекой по его щеке.
— О-о-о! — простонал главреж и так откинулся на спинку венского стула, что тот под ним треснул, и какая-то планка с глухим стуком упала на паркет. Но он этого не заметил, потому что уже стоял, держась обеими руками за голову: кто-то из актеров заменил ему незаметно стул.
— Поцелуй! Мне нужен космический, африканский, тропический поцелуй, черт возьми, а не холодная водичка. Повторить. Ну, что там за совещание?
— Константин Ефимович, с какого места повторить? — спросила Катя.
— С этого, — рявкнул он.
Катя кивнула Татьяне и Анатолию, что они могут начинать.
— Ты мой, — сказала Татьяна.
— Ухо!!!
Татьяна отстранилась от Анатолия, не понимая, о каком ухе режиссер говорит.
— Что вы ему суете в рот ухо, он же не людоед из племени мумбо-юмбо, — бесновался Константин Ефимович. — Сначала.
Татьяна набрала полную грудь воздуха.
— Ты мой!
Но и на этот раз какая-то непонятная сила пронесла ее мимо губ Анатолия. Главреж взорвался, сначала просто было непонятно, что он говорит, потому что все львы и тигры в его голосе стали на задние лапы и взревели, потом Татьяна услышала, что он ее о чем-то спрашивает.
— Я вас спрашиваю, черт возьми, что он, такой скользкий, что вы не можете удержаться в нужном положении?
— Да, — сказала Татьяна, — скользкий.
Она произнесла это почти спокойно, но что-то в ней оборвалось, не в силах больше продолжать и не думая о последствиях, спрыгнула с небольшого возвышения и, безнадежно опустив голову, пошла через весь репетиционный зал к выходу.
— Катя, Катя, — успокаиваясь, стал звать своего помощника Константин Ефимович. Но Катя замешкалась и подбежала к главрежу уже после того, как в полной тишине закрылась за Татьяной дверь. — Катя, скажите ей, что я не хотел. Вот ключ, откройте им мой кабинет, пусть репетируют сами.
