Убрав тормозные веревки с привязанными к ним булыжниками, Любка быстро выпустила из самого большого мешка песок. Шар раза два покачнулся, а затем с ужасно страшным шумом и треском стал подниматься.

— Не бойтесь, это так и должно быть… — и, засмеявшись, она спросила: — Вы меня не помните? Я у вас на приеме была, и не один раз…

Я молча слушал ее. Настроение было паршивым. Хотелось как можно быстрее убраться с земли.

Мы пролетели лес, маленькую деревню. Ночью прошел мелкий дождик, и из-за тумана многого нельзя было разобрать.

— Высота две тысячи метров, — радуясь успешному подъему, произнесла Любка и ударила кулаком по компасу. Фосфорические циферки на шкале ожили, и стрелка бойко задвигалась.

— Озеро скоро будет? — спросил я.

— Минут через десять, — без всякого сожаления ответила она. Видно, и она была довольна, что скоро душа моя перестанет носить тело. Затем она спросила:

— Как самочувствие?..

— Нормально, — ответил я.

С обнаженной головой я стоял в корзине воздушного шара и всматривался в туман, стараясь первым увидеть водную гладь. Голову приятно кружило от высоты и облаков.

— Как, нормально? — насторожилась она. — А таблетки? Они ведь должны были подействовать. От них ведь многое зависит. Вы должны быть уже давным-давно сонным, — и она зашарила по карманам своих темно-фиолетовых брюк. — Ох, господи! — воскликнула она. — Я, кажись, перепутала.

Глаза ее округлились. И несметное количество мыслей появилось в ее взгляде. Однако она не растерялась. Найдя в своих карманах еще какие-то две таблетки, она вежливо протянула их мне, еще вежливее заставляя меня их выпить.

Но, увы, теперь уже, наверное, было поздно. Глаза мои округлились. Напряжение в теле сменилось блаженством. И тело мое, бывшее до этого немым, вдруг разом ожило. Меня уже не интересовали ни облака, ни корзина шара, ни будущая гладь озера. Любка, молодая, красивая, гладкокожая, с расстегнутой на груди кофточкой стояла передо мной.

Я с жадностью кинулся к ней. Она вырвалась.

— Ой, что вы делаете, ведь мы можем потерять равновесие.

И ловко перегнулась через край корзины, видимо, для того, чтобы завязать развязавшийся мешок с песком.

Тут уж я совсем потерялся. Брюки так плотно облегали ее бедра и ягодицы, что мне показалось, будто Любка обнажена. Я не мог оторвать взгляд. А она продолжала завязывать мешок.

Я вновь кинулся к ней. Но она оттолкнула меня.

— У вас что, никогда не было женщин?..

— Понимаете… — с трудом произнес я и прошептал несколько фраз по-латыни. О дальнейшей моей латыни не могло быть и речи. Зубы затарахтели. Тело затрясло.

Обняв меня, она прошептала:

— Прости, что я перепутала таблетки, — и сняла с себя платок. — Чудной ты. Да погоди ты, — и поцеловала меня.

Я был во власти тела. Я радовался силе тела. И зачем мне какая-то душа, если тело вдруг может приносить такую необыкновенную сладость.

Я барахтался, махал руками в воздухе, веселя ее. Ну а затем над самым озером мы начали танцевать в корзине.

— Скажи, скажи, а что бы было, если бы я не перепутала таблетки? — радостно прокричала она.

И тут вдруг клапан над головой раскрылся. Шар закружил на одном месте. Это начал выходить газ.

— Ну вот и отлично! — воскликнула Люба. — Мы приземляемся.

Покачнувшись, я упал на дно корзины. Сквозь щели я увидел не воду, а землю. Наша корзина неслась к земле словно пуля.

— Мы можем разбиться! — закричал я.

Люба нервно дернула клапанную веревку. Так и есть, клапан заклинило, он не закрывался. Каждую секунду газу становилось меньше и меньше.

— Не бросайте, не бросайте меня! — запричитал я.

Но Люба, решительная Люба, сиганула за борт. Ветер относил шар к камышам. И она, как все счастливчики, успела упасть в воду.

«А как же я!..» — в испуге подумал я. И в ту же минуту, ударившись о березу, стоявшую в центре камышовых зарослей, проломил дно корзины и по самый пояс провалился в ужасно вонючий ил.

С трудом выкарабкался я из тины к твердой почве. Голова ныла. Грудь и ноги были в ссадинах. Привстав, я осмотрелся. В нескольких метрах от меня трое рыбаков вылавливали из воды Любку.

Изгибаясь на солнце, точно могучая рыбина, она, переваливаясь через борт, кричала:

— Поклянитесь, что вы никому ничего не скажете!

— Клянемся! — хором гаркнули рыбаки и что есть мочи погребли к берегу.

Вдруг страшный озноб охватил меня. Из последних сил я закричал: «Спасите!» И потерял сознание…

…Когда пришел в себя, два охотинспектора волоком волокли меня к катеру.

— Нет, он не спал, его просто кто-то оглушил веслом, — разговаривали они между собой.

Я же чувствовал только тело свое и боль в нем. Я был без души. Ну а если она и была, то размером с пшенное зернышко. Я предал свою душу.

Таблетки перестали действовать. И сладость в теле, как и сама Любка, исчезла.

Я бос. Стараюсь держать ноги прямо, так охотинспекторам легче меня тащить. Вода под их сапогами чавкает. Вот она уже им по колено.

— Не кончился?.. — спрашивает один другого.

Они встряхивают меня. Я дергаюсь.

— Слава Богу, — успокаиваются они и осторожно кладут меня на дно катера. Грудь закрывают плащом. Ноги мешком. Под голову подкладывают резиновый сапог…

…Мотор взревел.

— Чалпан убрал?

— Убрал.

Катер рванул с места. Я смотрю в ярко-голубое небо, где, можно сказать, несколько минут назад был так близок к заветной цели, смотрю и схлебываю с губ залетающие через борт капли озерной воды.

Охотинспектора наводят порядок в задней части катера. Им не до меня. Я теперь как все, я никому не нужен.

Борта у катера старые, облупившиеся, пахнущие рыбой, потом и резиной. Я поежился. Неприятный озноб прошел по спине, рукам. Перед глазами небо побежало в обратную сторону. Наверное, катер разворачивается. Я закрываю глаза.

«Дух, дух… Где же ты?.. — мучился я, не зная, куда себя деть. — По идее все вообще, что не имеет тела, называется духом. Но и демоны, не имея тела, называются духами. Однако есть разница. Когда нечистый демон нападает на человеческую душу, то нападает на нее, как на овцу кровожадный волк, готовый ее сожрать. Он подавляет чувство, омрачает мысль, извращает язык, искривляет уста… Да-да, только демон во всем виноват». Приподнявшись на локти, я осмотрелся. Катер приближался к берегу, где белела «скорая». Молодой охотинспектор, увидев меня, бросил с кем-то разговаривать по рации, улыбнулся мне:

— Ол райт!

— Ол райт! — прошептал я рассеянно и упал на дно катера. Здесь было темно и тихо… как в гробу.

— Вот ты какой, сопротивляка, ей-богу!.. — ругался на меня врач «скорой». Вместе с охотинспекторами он заталкивал меня в «скорую». Я упирался, доказывая им и крича:

— Да поймите вы, это не демон виноват, а я сам. Да-да, я сам и еще девушка.

— Любимая небось, — улыбнулся доктор, делая мне укол.

— Да нет, вы представляете, все так глупо получилось…

И слезы защекотали мне нос и губы…

— Доктор, успокойтесь, — вновь слышу я.

Перед глазами приемный покой. Два врача, две медсестры. Санитарка с кислородной подушкой. Здесь же в накинутом на плечи белом халате мой друг философ, нервно перебирающий пальцами замусоленные кнопки пульта дистанционного управления.

— Радуйтесь, — слабо улыбаясь, говорит мне на ухо доктор. — Если бы воздушный шар взорвался, вас бы здесь не было.

Медсестра прокалывает иглой мою правую плечевую мышцу, вместо положенных двух кубиков она вводит четыре, видно, по блату, как доктору.

— Ничего, не беспокойся. Главное, пульс и давление в норме. А страх и перенапряжение мы мигом снимем.

Я хочу им сказать, а точнее, объяснить, что мне никогда в жизни не делали уколов. Я рос на воздухе, на свободе. Хотя какая в детдоме свобода. Я пробую подняться. Но нет сил. Я ощущаю тяжесть тела. Тепло кожи. Ощущаю капельки пота на подбородке и губах. Ощущение такое, словно я втиснут в какой-то футляр. Словно я лишился чего-то важного.