На целый год вперед Виктор знал, как пойдет дело. Только уже в конце этого второго года можно будет поехать домой на все лето. Домой! Опять Волга, степь, пустыня. Опять долгие переезды по мягким степным дорогам. И перелеты дроф. И буйство травяного моря. И теплый ветер… И марево… О Заволжье, о пустыне он думал в Москве больше, чем о Цветогорье, о матери. Думая об отце, он в думах крепко связывал его с Заволжьем, с хуторами, но не с Цветогорьем, не с домом и не с матерью.

Еще быстрее — быстрее первого — покатился год второй.

Как-то в субботу, поздно вечером, Виктор возвращался из академии к Соломенной Сторожке. Это было уже в конце февраля, и уже по-весеннему буйная метель плясала над полями и лесом. Тепловатый влажный ветер гладил щеки. Деревья глухо и воинственно шумели. Фонари слабо мигали, и было видно, как мимо них, заслоняя огонь, пролетали струи снега, будто вуаль, — Виктор вспомнил метели на Волге. Все хорошо в родном краю, хороши и метели! Он крикнул:

— А-а-га-а!..

И запел, заорал во всю глотку, бессознательно стараясь заглушить шум метели.

Прохожих уже не было. Он шел один, орал, махал руками, а ветер яростно рвал его фуражку, его шинель, бросал горстями снег ему в лицо. Только он — один, метель — одна.

— А-а-га-а!

Опять настойчиво и любовно стукнула мысль о доме. Он замолчал. Дом!

В эту ночь он не мог заснуть до света, слушал, как за окном выл ветер. Было неловко лежать, кровать неприятно скрипела, казалась холодной. Он заснул только под утро, и когда в обычный час его разбудили, он встал с туманной головой, раздраженный. Делать ничего не хотелось.

«К Краснову, что ли, съездить?»

Он любовно вспомнил лохматую голову приятеля, медлительную речь.

«Съезжу!»

На улицах было полно народа. Вчерашняя метель нанесла массу снега. Все было залеплено им — стены, окна, крыши. Дворники везде чистили тротуары и мостовые. Шла веселая суета.

А в глазах у прохожих, в улыбках, в громком девичьем смехе уже чуялось: идет весна.

Горничная сказала:

— Краснов дома.

Виктор постучал. Он услышал, как за дверью что-то сейчас же упало, и через момент кто-то легкими шагами пробежал по комнате.

«Опять обжект?» — подумал Виктор и крикнул:

— Краснов, к тебе можно?

— Это кто? Ты, Виктор?

Голос был смущенный.

— Я. Отопри!

— Сейчас!

Виктор слышал: кто-то другой, очень легкий, бегал торопливо по комнате. А дверь все не отпирали. Виктор весь напрягся.

Наконец дверь отворилась. Краснов со всклокоченной головой стоял на пороге.

— А-а, это ты? Ну, входи!

Виктор вошел. У стола в темном углу сидела девушка, застенчиво и виновато улыбалась навстречу Виктору, но не та и не такая, как прежний обжект. Эта была большеглазая, с пылающими щеками.

Виктор хотел спросить:

— Почему ты так долго у меня не был?

«Но зачем же спрашивать? Ясно!»

Брезгливость и вместе зависть полоснули его по сердцу.

«Однако она хорошенькая!»

Виктор смутился сам.

— Что ж, знакомься, — сказал Краснов.

Виктор подошел к девушке, пожал ей руку, а сам жадно, с любопытством небывалым смотрел на ее пылающие щеки, на опущенные ресницы. Он заметил, как ходенём ходила ее грудь.

— Сейчас чай будем пить. Я скажу, чтобы еще самовар согрели.

Виктор посмотрел на самовар, стоящий на столе, на недопитые чашки и подумал жадно: «Сначала чай пили». А вслух сказал:

— Не надо. Я к тебе на минутку… по пути.

Он заторопился, попрощался — его не удерживали, — вышел на улицу.

— Фу, какая нелепость!

Но чувство зависти все росло. Он привык считать Краснова ниже себя. О, гораздо ниже! Ленив, способности средние, говорит, будто мочалу жует, угловатый, уродливый. А девушка хорошенькая, и грудь у ней… очень хорошая грудь. Он представил, как Краснов держит девушку на коленях…

Уже вечерело. Улицы еще полюднели. И сколько девушек! Розовощекие, с задорными кудряшками, розовыми губами. И у каждой как будто есть тайна. Каждую можно обнять. Девушки, девушки! Что-то бесшабашное бурно заклокотало под ложечкой. Вот броситься бы на какую-нибудь и целовать, целовать, здесь же, в уголке, что потемнее. Вдруг пропала вся его застенчивость. Он шел теперь навстречу девушкам, смотрел вызывающе, дерзко. От его взгляда многие отвертывались, но были и такие, что улыбались, удивленные.

Смущенный и вместе возбужденный до наглости, дерзкий, готовый к драке, Виктор шел по улице и новыми наглыми глазами смотрел на женщин. Вот какая-то одна, одна из таких же, может быть, вот с такой грудью, как у той, что сидит теперь у Краснова. И Краснов делает с ней, что хочет. Лохматый, ленивый Краснов, угрюмый, а вот завоевал. А Виктор всегда бурлит, воюет, однако двадцатый год ему — и не было с ним никогда похожего. И женщина для него по-прежнему тайна.

И впервые он заметил: сколько пар! На всех улицах, везде — пары. Иногда идут, крепко взявшись под руку, иногда просто рядом, но любовно глядят друг на друга. Значит, каждая имеет своего Краснова? И те, что идут одни, тоже где-то имеют по одному Краснову? А он, Виктор, один. Эта мысль его стегнула кнутом. Один. О, дьявол! А не поискать ли? Ищущими глазами он оглядывает всех молодых женщин, девушек. На момент дольше, чем надо, он задерживался взглядом на их лицах. Одна, другая ему улыбнулись. Это подбодрило. Вот идет высокая, очень полная, уже немолодая. Виктор посмотрел ей в лицо выразительно.

Она оглянулась через левое плечо, морщинки побежали от ее глаз, она улыбнулась. Виктор оторопел на момент. И шагнул раз, два — прямо к ней. Он чувствовал, как весь напрягся, и сердце у него стучало, будто пароходное колесо.

Дама приостановилась. Один момент так они смотрели друг на друга: она — улыбаясь, он — весь взбаламученный, с бурным смятением в голове.

Тогда он сказал бессознательно, хриплым голосом:

— Здравствуйте!

И снял фуражку.

— Здравствуйте! — певуче откликнулась дама. — Мы, кажется, знакомы?

— Мы не знакомы. Но будем знакомы. Я студент Андронов.

— Вы пойдете ко мне?

— Да, — прохрипел Виктор.

Они пошли рядом. Виктор не чувствовал себя. Его ноги стали будто из соломы. Казалось чудом, что он идет. Ему было до невыносимости стыдно. Ему хотелось надвинуть на лицо фуражку, потому что казалось: все смотрят на него мельком, с улыбкой: «Попался, студентик?» Но она — женщина. Женщина — тайна, вот-вот можно разгадать… И все внутри у него напряглось до звона, до истомы.

— Вы студент? — спросила дама, чтобы заговорить. И в этом вопросе Виктор услышал нотки сожаления и нежности, будто дама хотела сказать: «Я тебя понимаю. Но ничего. Не смущайся!»

— Да.

И через момент сам спросил:

— Далеко?

— О нет! Вот сейчас, номер двенадцатый.

Они пошли быстрее. Волнение Виктора передавалось ей. Она вдруг перестала улыбаться фальшиво, раз и два посмотрела пристально и сказала тихо и значительно:

— Возьмите меня под руку.

Смущаясь, очень неумело Виктор просунул свою руку под ее. Прикосновение мягкой, гладкой материи, а главное, что рука была большая, мягкая, — или так показалось? — судорожными и плавными волнами покатилось по всем мускулам — от головы до ног.

Недалеко над воротами сверкал номер двенадцатый. Белые лучи фонаря отозвались судорогой в коленях Виктора.

«Сейчас!»

Она подошла к большой парадной двери, коричневой, протянула руку. Виктор с готовностью открыл дверь. За дверью стоял швейцар. Он снял фуражку, поклонился даме, мельком глянул на Виктора. Они молча пошли по лестнице. Виктор чуть отстал. Опять запах духов коснулся его лица и его сердца…

Поднялись на третий этаж.

— Здесь, — сказала она, останавливаясь у двери, на которой белела эмалированная доска: «Вильгельмина Мадер. Корсеты».

Свет фонаря падал сверху, и Виктор, весь трепетавший, увидел вблизи, вот совсем вблизи, ее тугие, полные щеки. Она молчала. Она позвонила второй раз. Виктор ничего не видел, кроме щек, ее рук, высокой груди.