— Ищи их, твои косяки. Я всю жизнь сам слежу, а ни разу не доводилось найти. Сам-то ты сколько раз находил?

— Ну, я не говорю, что он обязательно найдет. Только ты зря парня хаишь.

— Э, что там… Ты скажи, надолго сюда?

— Что ж? До спаду. Вот матушка как поднялась ныне. Весь Приверх залила.

— Ныне, пожалуй, и Кривиль захватит.

— Недели три придется у тебя здесь постоять.

— Поймали чего?

— Ныне нет. К вечеру приезжай, авось и на твою долю будет.

— Что ж, я приеду. Аль девку пришлю…

— Присылай, мы дадим.

Влас грузно влез в лодку, поплыл, сильно работая веслами; когда лодка скрылась, из кустов вышел Костя. Кондрат смешливо махнул рукой:

— Ну, счастлив, что Влас тебя не видал. С ружьем приезжал. Насолил ты ему. Не попадайся теперь…

Костя ничего не ответил и торопливо полез под осокорь отыскивать змей.

Перед вечером Костя ездил на Верхний перекат, где стояли верши и ивовые короба. Вода все еще поднималась, рыба рвалась на мели, и Костя вернулся с перегруженной лодкой. Солнце уже склонилось к дальним заволжским горам, вся вода светилась розовым светом, зеленые верхушки деревьев, еще не залитые водой, казались красными. На стану никого, кроме Кондрата, не было.

— Что так долго? — спросил Кондрат, подходя к берегу.

— Возни было много, — нехотя, лениво ответил Костя.

Он не сказал: рыбы много, он сказал: возни, потому что сказать про рыбу — сглазить.

— Что ж, веди лодку вон в ту заводь. Я садок туда перетащу.

— Пожалуй, надо два, — опять нехотя сказал Костя.

Кондрат мельком глянул на Костю.

— Что ж, дадим и два.

Костя поехал на лодке в заводь за кусты, а Кондрат берегом потащил туда круглый ивовый садок. Он сам, стоя по колено в воде, вбил крепкий кол, к нему привязал толстую веревку и к веревке садок.

— Ну, сгружай, — сурово сказал он, — а я схожу за другим садком.

Костя принялся саком вылавливать из лодки рыбу и сыпать в садок. Когда Кондрат вернулся, садок уже загруз наполовину. Кондрат поднял его за край. Крупная рыба забилась об ивовые стенки.

— Ага, сазан пошел?

— Да, пошел. Я косячки небольшие видел.

— Ну, раз есть небольшие, будут и большие.

Они торопливо разгрузили лодку.

Пять небольших сазанов Кондратий кинул на берег, на траву. Потом, сломив лозину, поднял рыб, нанизал их на прут и сказал Косте:

— Пойдем ужин готовить. Чу… никак, кто-то едет?

В ракитных зарослях плескались весла.

— Наши, — решил Костя.

— Ну, наши. Нешто не слышишь, как веслами хлюпает? Влас, должно быть… Ты вот что, парень, ты пока схоронись. Я наврал ему утром — сказал, тебя нет здесь, — ложь во спасение, а то бы заорал, заругался! Пусть сперва попривыкнет к нам, там уж и откроемся.

— Ау, где вы? — раздался за кустами девичий голос.

Кондрат — за минуту суровый — вдруг осклабился.

— Ишь, сама принчеса приехала.

Он торопливо пошел берегом к стану.

— А-у! В траву! — шутливо закричал он надтреснутым стариковским голосом.

Он отошел к стану, а там у берега уже стояла черная стражникова лодка, и в ней сидела рыжеволосая дебелая девка в белой кофте с короткими рукавами.

— Это ты, Дуняшка? — закричал Кондрат. — Милости просим. Хорошо, что ты приехала, а то я уж собирался к тебе ехать, жить без тебя не могу.

Дунька звонко засмеялась.

— А я тоже, дедушка, тебя ждала-ждала — все глазенки проглядела.

— Ох-хо-хо. Ну что ж, вылезай. Угощу чем бог послал.

Дунька, смеясь, выпрыгнула из лодки в траву — ее босые ноги казались розовыми.

— Тятенька прислал спросить, не дашь ли рыбки.

— У рыбки глаза прытки. А у тебя еще прытче… Как не дать?

— А ты что, один ныне?

— Уехали работники к Приверху. Иван на Иргиз. А тебе кого надо?

— Мне… никого. Это я так спрашиваю.

— Ой ли, так?

Кондрат привычно прищурил левый глаз, скривился. Дунька покраснела. Здоровая, грудастая, она вдруг повернулась резко к лодке, схватила ее за уключину, потащила из воды.

— Да ты не тревожь лодку, не уйдет, — сказал, смеясь, Кондрат. — Здесь течения тихая.

— Дашь, что-ли, рыбы-то? — грубо спросила Дунька.

— Дам, дам. А ты небось не только за рыбой приехала. Что ж не спрашиваешь про Костьку? Ведь я его в три шеи прогнал. Оказался таким негодящим… Как ты могла жалеть такого ленивца?

— Вовсе я его не жалела.

— О?! Ну, любила, значит.

— Прогнал — и хорошо. И дьявол с ним. Давай рыбы.

— Куда торописси? Ты сперва чайку со мной попей. Потом и рыба будет.

Дунька вдруг повернулась резко всем лицом и грудью к Кондрату и спросила:

— Правду, что ли, прогнал?

Кондрат весело задребезжал:

— Хе-хе… а ты как думала? Врать тебе дедушка станет? Будешь, что ли, чай пить?

— Не буду. Некогда мне. Давай рыбу…

Кондрат, все смеясь, повернулся к кустам, крикнул:

— А ну, малый, дай там пяток сазанов.

Дунька, недоумевая, посмотрела на кусты, за которыми кто-то шевелился. Скоро кусты раздвинулись, и к стану вышел Костя. В руке у него — на ракитовом пруту — трепыхались золотистые сазаны. Дунька вся откинулась, сделала шаг назад, подняла левую руку вровень с лицом, как будто ждала, что Костя ее ударит. Так минуту целую они стояли один перед другим молча. Дунька вытаращенными глазами смотрела на Костю, а тот смущенно улыбался. Кондрат, посмеиваясь, поглядывал на них издали.

— Ну, что ж ты рыбу-то не даешь девке? — закричал Кондрат. — Ишь ей некогда. Она домой торопится.

Костя подошел к Дуньке и протянул ей связку. Дунька вдруг засмеялась, заторопилась, взяла рыбу и побежала назад к лодке.

— Эй, эй, стой! Выкуп за рыбу давай! — закричал Кондрат. — Целуй парня!

Дунька, хохоча, оттолкнула лодку и заработала веслами. Костя побежал через кусты куда-то в сторону. Кондрат покачал укоризненно головой. Он принялся ломать сучья для костра. Время от времени он поднимал голову, слушал. Солнце уже тронуло край земли. Зарянка на ракитовом кусту пела печально. Где-то далеко кричали утки. Весла стражниковой лодки все еще плескались недалеко. Кондрату чудились в тишине чьи-то приглушенные голоса.

Работали от зари до зари, а иной день захватывали и зарю. Вода уже остановилась. Ждали: вот-вот она пойдет на убыль, и тогда сразу надо захватить забойками, котцами, вершами, нередами, вентерями большие просторы. Рыба, почуяв, что вода убывает, кинется из заливных лугов и озер опять в Волгу, и, не захвати ее вовремя — она уйдет вся без остатка. Кондрат гнал. Никто не видел, когда он спит. Ежедневно к стану работники привозили по две, по три лодки ракитовых прутьев, а Кондрат, Иван и Костя плели из них верши, короба и забойные плетни. Кондрат заставлял Костю плести только верши — работа тонкая. Он искоса глядел, как быстро справлялись ловкие Костины пальцы с гибкими прутьями. Он улыбался. Но улыбку топил в бороде, чтоб не видели. Лишь порой, отбросив в сторону готовую ванду или плетешок, покрикивал задорно:

— А ну, давай, давай, давай!

Уже зеленой горой лежали в стороне готовые рыболовки.

— Да… вот в те поры… так же вот… думали, остановилась вода… стали расставлять… а вона… как хлынула — все труды прахом пошли…

Кондрат тянул лениво — слово за слово, — руки поворачивались быстрее, чем язык.

— Как же, я помню, — сказал Иван. — Кажись, тот год и Пузров нашел косяк.

— Нет… он через год нашел. Ты про который косяк спрашиваешь?

— Про который… ну, про тот, что много поймал.

— Много поймал — это совсем недавно. Только тут, конечно, работнику пришлось уделить половину.

— Половину?

— А как ты думал? К примеру, Костя найдет, ему половину… В те поры работник-то — Петька Широков — сразу избу поставил, две лодки купил, снасть. Теперь в Терсе сам хозяйствует. На три тысячи продали тогда. Ты что, Костя, остановился? Э, да ты узел запутал, елова голова. Гляди весь де́тыш испортил.