Жидкость в котелке синеет, едва в ней с шипением растворяются сияющие кристаллы, похожие на голубую соль. Через две минуты после добавления крови дракона, что я набрал еще тогда в Костяной Яме, поворачиваюсь к Варрику:
- Дай руку.
- М-м… что прости? – он вырывается из собственных размышлений.
- Руку. Нужно добавить твою кровь тоже.
То, что он не язвит по этому поводу, да и вообще почти не реагирует на мои действия, можно списать на шоковое состояние, но слабо верится. Быстрый росчерк – и алые капли срываются в зеленоватую жижу, отчего та начинает отливать янтарем. Красиво… Огонь под котелком гаснет – и я вытягиваю руки, забирая жар на себя. Ожог потом вылечу, сейчас лучше поспешить.
Варрик берется за посудину, которую я удерживаю в ладонях, с осторожностью – жидкости там немного, с полторы обычные кружки, но цвет у нее странный – оранжево-золотистый, да и запашок премерзкий.
- До дна, - криво и безрадостно усмехаюсь, - Здравия, друг мой.
- Здравия, - откликается бездумно, и на выдохе опрокидывает смесь в себя, я же могу лишь наблюдать за движением его кадыка на каждом глотке. – Ф-фу, какая дрянь! Если это еще и не поможет, я буду являться к тебе из камня, чтобы до конца дней твоих напоминать тебе о своей жертвенности.
- Согласен. Давай, вставай, пошли. Смесь подействует минут через десять, думаю, уж столько-то ты продержишься, чтобы снова не свалиться в обморок, как орлесианская аристократка.
- Чур меня, Хоук, - в его глаза наконец-то возвращаются смешинки. – Можешь снова мне врезать, если такое случится!
- По рукам. Идем, друг мой, у нас еще на повестке дня некая Охота наличествует.
- оОо –
Руки дрожат – непроизвольно. Нельзя. Нельзя проводить какие-либо ритуалы над теми, кто тебе небезразличен, потому что эмоции – плохое подспорье в работе. Варрик бледен, но держится на удивление стойко…
От пристального наблюдения за… эх-м, чуть не подумал «подопытным»… пациентом отрывает хриплый полубезумный скулеж – пойманные отбросы общества трясутся крупной дрожью и смотрят за тем, как я варю зелье, широко распахнутыми остекленевшими глазами. Уже обгадились… что ж, это я даже понять могу. Не каждый день осознаешь, что вот прямо сейчас станешь жертвой малефикара. Что я могу сказать… недолго им уже трусить. Что самое страшное во всем этом, и что им знать не дано – то, что я даже не прибегаю к Магии Крови. Точнее, прибегаю, но не в том смысле, который в это понятие вкладывают Храмовники и иже с ними… К силе малефикарума без поддержки Хозяина я обратиться не посмею – лишь в крайнем случае. Потому что просто… не удержу.
Зелье закипает – пора вливать жертвенную кровь. Делаю широкий шаг вперед, прихватывая за волосы ближайшего из пленников. Трясется все так же, даже не пытается сопротивляться… мерзость. Как скот, право слово. Один сильный рывок – и он уже опустился на четвереньки перед камнем, на котором наливается силой Руна Пламени, сопя, словно мабари. Быстрое движение – я за его спиной, упираю колено между лопаток, одновременно рукой захватив подбородок, чтобы запрокинуть голову, открывая шею. Кинжал проходит быстрым взмахом – даже кровь начинает струиться из широкой раны не сразу – и я ногой отталкиваю его от себя, все так же удерживая за челюсть. Надсеченные мышцы издают странный хлюпающий звук – и рвутся под весом обмякшего тела, до самого позвоночника. Кровь течет на Алтарь непрерывным потоком – уже не фонтанируя, но все равно обильно. Подставляю ладони, набирая с горсть – и выливаю в варево, оставив тело на камне, пока. Ненадолго, правда…
Зелье закипает снова, меняя цвет, и я поднимаю жертву, роняя ее на плиту Алтаря. В тот же миг вспыхивает лилово-алое пламя – и от тела остается лишь серебристый пепел на буром камне, словно мерцающая тень в темноте…
- Варрик… прости, но второго должен зарезать ты сам.
Гном нехотя встает – последнее время он словно старается скрыться в тени, в самом дальнем углу лаборатории, усевшись на пол – и подходит к другому пленнику. Тот уже потерял интерес к происходящему, глядя в пустоту и пуская слюни. Слабак…
- Тебе его кровь…
- Тоже нужна, да, - я подставляю ладони к груди жертвы, трясущейся, словно лист на ветру. Варрик, вздохнув, берет с плиты кинжал и загребает горстью волосы незадачливого разбойника, которому не повезло позариться не на тот кошель.
- Ты уверен…
- Да.
И снова кровь, снова пепел…
- Раздевайся догола и ложись на… камень, - едва удерживаю готовое сорваться с языка «Алтарь»…
Его передергивает:
- Прямо в… на… туда?
- Да. Ложись. И… просто доверься.
Раздевается медленно, как-то неуверенно, косится на серебристый налет пепла, покрывающий базальт. Ничего… В отличие от него, я свою одежду сбрасываю быстро, кончиком ножа вычерчивая на собственной груди связку рун. Ловлю взгляд товарища и понимаю – это будет слишком сильный удар по психике. Извини, друг… что ж, сонных заклятий никто не отменял.
Его сознание проваливается в черноту без снов – впрочем, какие сны у гнома? – и я аккуратно ложусь возле него. Широкий взмах поперек его горла – и его кровь начинает струиться на камень, покидая тело. Лезвие кинжала почти нежно скользит и по его запястьям, и я накрываю его руки своими, так, чтобы алые линии порезов соприкоснулись, оплетаю руки магией….
У меня был родной брат. Была родная сестра. Теперь будет брат по крови. Только вот почему горло перехватывает, словно шелковой лентой?
========== Киркволл. Разнотравье и стеклянная вера ==========
Лестницы, подвалы, темные углы,
Губы в кровь, стигматы, руки, пауки,
Ножницы и бритвы, острие иглы,
Слабое дыхание, узкие зрачки.
Разума сон чудовищ рождает.
Сладкая гниль в душу вползает.
Выхода не будет, тело-западня,
Боли бесконечность, Боже, помоги!
Черное на красном, языки огня,
Лестницы, ступени, беги, беги, беги!
Дыхание рвется из груди с хрипами – раз за разом, когда я посреди ночи выдираю себя из плена пропахших болью и кровью сновидений, с треском разрывая пропитанную потом ткань простыней, опутавшую руки и ноги, словно саван. Снова и снова – осколки прошлого, которое и хочется забыть, да не выйдет. Потому что Империя – это часть меня, вросшая в плоть, как клепаный ошейник в шею раба. Хотя, почему «как»…
Зажигаю свечу – не хочу больше спать. Хватит.
Теперь до утра просто посижу за столом, глядя на огонек, что танцует над фитилем – не хочу возвращаться ТУДА даже в коротких вспышках видений. Интересно, Фенрис тоже вот так слепо смотрит в невидимый сквозь темноту и полог ложа потолок, покрытый трещинками, коротая ночи? Или, быть может, перебирает все, какие только может, отвлекающие мысли, чтобы не окунаться в то немногое, что осталось от его воспоминаний? А может пьет, как всегда? Сложно сказать…
Безумие подкрадывается незаметно, вползает, как сквозняк в приоткрытую дверь, выжигает душу. И один из его самых верных спутников – холод одиночества. Когда я это осознал? Не знаю… должно быть, когда увидел немного неровные буквы, явно выведенные дрожащей от боли женской рукой на Стене Слез. «Карвер». «Бетани». «Малкольм». «Алисия».
Четыре имени. Четыре раны в сердце того, у кого вообще не должно быть сердца. Временами на закате я вижу, как Мерриль смеется, собирая ромашки – а в волосах ее горит алая искра умирающего дня. И снова вспоминаются те часы, что мы проводили с Лисичкой, чьи волосы отливали той же закатной слезой… Иной раз, глядя на улыбку Андерса, я вспоминаю отца – его спокойствие и уверенность… Вижу, как бычится и хмурится Эльфик – а перед глазами словно живой Карвер, упрямо машущий тренировочным клинком… А иногда, во время посиделок в «Висельнике», когда Белль все же проигрывает нашему пройдохе-Варрику, она стягивает с головы платок, снимает серьги – и что-то неуловимое в наклоне головы, во взгляде, в тихом смехе делает ее похожей на навсегда погасшее Солнышко…
Я часто слышу, как плачет за стенкой мать, хотя днем порхает по поместью с сияющей улыбкой. Сколь много сил она тратит на то, чтобы загнать свою боль в самые глубины души?
