— Отец, у тебя как насчет мелочи?
— Меньше трешки нету, — огрызнулся Баринов.
— Ладно, давай трешку. С получки можно.
— На хрена?
— Да вот видишь…
На тележке около остановки сидел безногий инвалид лет двадцати пяти, тоже пьяный в дугу, и рядом с ним была установлена жестянка с рублями и трешками.
Откуда здесь нищий, никогда тут нищих не было, поразился Баринов. Этот пророк хренов нарочно, что ли, с ними со всеми сговорился, чтобы два дня их было меньше обычного, а к концу третьего здесь сидел этот безногий?! Тоже мне: фатумолог — шеф московских нищих. Тут же Баринов устыдился.
— Ну вот и подай, — удовлетворенно сказал Славка, увидев, как Баринов достает из кармана трюндель.
— Нет уж, ты подай. — Сходя с ума от напряжения, но ничем себя не выдавая, Баринов протянул Щербанову бумажку. — Ты у нас жалеешь всех, ты идейный… подавай!
— Что за китайские церемонии! Сам, что ли, не можешь?
— Нельзя, — импровизировал Баринов, — по примете одной чувствую. — На самом деле он перепугался всерьез: около его дома отроду не бывало нищих.
Когда через полчаса Баринов выглянул в окно, он увидел, что пошел снег, что милиционер у посольства напротив прохаживается с воинственным видом и поднял воротник, но никакого нищего на остановке не было.
…Снилась какая-то дрянь, но, к счастью, невнятно. Страшно хотелось пить, и Баринов ходил среди ночи за водой, шарахаясь от малейшего шороха. Как всегда с похмелья, он проснулся очень рано и, пока сосед за стеной не включил радио, чувствовал себя всеми забытым, несчастным и так непоправимо одиноким, что про трамвай он толком припомнил только уже за завтраком: висело нечто над ним. Ни в коем случае, заорало все внутри, ни в коем случае! Пересидеть дома! И он совсем было склонился к этому варианту, но представил, что до завтра на неизбежное событие нарастут проценты, как нарастают пени на невыплаченный телефонный счет. За нищих надлежало расплатиться немедленно. Чтобы не попасть под поезд назавтра и не лишиться ноги послезавтра в столкновении с каким-нибудь совсем уж непредвиденным транспортным монстром вроде снегохода.
Он поехал вместе с Щербановым на работу, но схитрил и взял такси. До редакции они докатили вполне благополучно. Когда встал вопрос, кому ехать на пресс-конференцию, Баринов выкрутился и сел вместо этого сочинять подпись к фототеме. Как всегда, когда день проходил в кабинете, без перемещений и приключений, вечер наступил скучно и быстро. Окно стало отражать лампы дневного света, густая синева перешла в абсолютный мрак, в котором едва желтели окна напротив. Сеялась оттепельная морось, на тротуарах вода выступила поверх льда. Баринов глубоко вздохнул и пошел на остановку.
Он мог бы взять такси и до дома, но после того, как фатумолог пробил в его бюджете труднолатаемую брешь (сумма была уже отложена), две тачки в день выглядели роскошью непозволительной. Он работал далеко от дома. Кроме того, его страшили проценты.
Подавать нищим было уже можно, и Баринов с облегчением сунул молодому крепкому парню три рубля. Парень не поблагодарил и даже не кивнул. На переходе с «Краснопресненской» на «Баррикадную» одинокий саксофонист возносил под меловые своды вопль о бездарно прожитой жизни, и Баринов ему посочувствовал, но денег не дал. Невероятно высокая нота сопровождала его до самого поезда.
Сейчас он был бы не прочь заехать к какому-нибудь старому приятелю, из прежних и близких, и обсудить с ним невыносимое двойственное положение. Ему пришел в голову сюжет о человеке, который оказался перед выбором и раздвоился. Один должен был остаться с женой, другая ипостась отходила любовнице. В результате обе ипостаси передрались, пытаясь решить между собой, кому что. Один убил другого и очутился перед прежним выбором.
Он подумал, что из этого мог бы получиться рассказ и что лучше всего было бы сейчас не ехать в метро, конструируя сюжеты, а сидеть у друга, пить с ним что-нибудь легкое и рассказывать ситуацию, просто чтобы рассказать. Повествуя о своих горестях, человек видит их со стороны, сознает их невеликость и успокаивается. Интересно, что скажет фатумолог назавтра, когда не произойдет никакого трамвая. Не может быть, чтобы вчерашний нищий помешал.
Баринов вылез и тупо постоял на платформе, проводив свой поезд и Бог весть зачем дожидаясь следующего. Следующий выкатился из тоннеля, толкая впереди себя сноп воздуха, как поршень в шприце. Люстры под сводом тонко задребезжали.
…Он сам плохо понимал, как произошло все потом. С чувством странного и внезапного облегчения — до дома было два шага! — он взбежал по ступенькам, выскочил из метро, домчался до остановки, но автобус был переполнен, и он в него не влез. Он уже стоял на подножке, когда его выпихнули, но одна из тесемок его куртки, болтавшаяся на поясе, застряла в дверях. Автобус тронулся, и Баринов побежал за ним, словно на поводке, оскользаясь каждую секунду, при всех шансах упасть-таки и либо пропахать носом изрядное расстояние, либо сползти под колесо. Он слегка наддал, чтобы поравняться с дверями, и с силой дернул. Куртка трещала, натянувшаяся тесемка сдавила ему бока. Наконец он отцепился. Весь инцидент не занял четверти минуты, и Баринов нашел в себе довольно сил, чтобы улыбнуться обступившим его пассажирам, которые тоже не влезли в ушедший автобус.
— Мог бы упасть, — сказала ему женщина, из тех, что всегда говорят подобные вещи.
— Ничего, ничего, — сказал Баринов, растерянно улыбаясь, совершенно счастливый. Больше ничего с ним сегодня не должно было происходить. Только потом, идя домой пешком и непрерывно куря, благодаря Бога за то, что дешево отделался, он понял, что рука судьбы просвистела где-то совсем рядом, и он ощутил ее впервые, оказавшись частью цепочки. Таких вещей с ним не бывало, если не считать нескольких пустяшных проявлений интуиции в детстве и одного странного случая в юности, когда он тонул и здорово перепугался, но переменившийся ветер отнес его к вдавшейся в море скале. Опасность была несоизмерима, но рука чувствовалась прежняя, и всякое ее прикосновение было для Баринова жутко, будь оно даже самым ласковым. Все должно было делаться само собой. Сегодня он почувствовал, как его за шкирку вернули в русло. Для этого оказалось достаточно нарушить самую невинную и застарелую из привычек. Баринов понял, что из мечты отделаться от тысячи мелких ритуалов и условностей, висевших на нем гроздьями, никогда ничего не выйдет.
Когда он уже входил во двор, оттуда внезапно выехала иномарка, и Баринов едва успел отскочить в сторону. Второй транспортный инцидент не планировался. Чертов Щербанов, подумалось ему. Нашел кому вчера подавать. В лифте Баринова жестоко облаяла незнакомая черная собака, и это вогнало его в окончательную тоску, что по странному душевному свойству легко перешло в несколько истерическое веселье. Весь вечер он рассказывал Ирке о том, как все вокруг'ужасно и как вследствие этого стоит плюнуть, довериться ходу вещей и плыть по течению. Заснули они оба мгновенно, и Баринову снилась огромная река, по которой он должен был поплыть, но все опаздывал пароход.
3
Фатумолог был на этот раз хмур и не особенно приветлив, но для приличия поулыбался вымученной улыбкой.
— Денежки принесли? — спросил он, едва пригласив зайти в комнату.
— Вот. — Баринов протянул пакет. Фатумолог заметно подобрел.
— Вы садитесь, садитесь. Сейчас чайку. (Баринов подивился: все шло по нисходящей. В первый раз был заранее сварен кофе, во второй — чаек, в третий раз фатумолог не позаботился и о чайнике, но вскоре вернулся с пузатым заварником в синих с золотом цветах.)
— Почти все вышло, как вы сказали, — быстро выговорил Баринов.
— А и должно было выйти, — сказал фатумолог. — Я же говорю: у вас четкая карта. Решили для себя что-нибудь?
— Послушайте. — Баринов говорил спокойно и медленно, как с ребенком, но всякую минуту готов был сорваться. — Неужели ничего нельзя сделать?
