Фатумолог коротко кивнул.

— Ну вот, — продолжал Баринов, — ушли мы оттуда вместе, и она поехала ко мне ночевать, но мне, хоть и пьяному, что-то подсказывало, что делать ничего не надо, все будет с отчаяния, со зла, и потом друг на друга смотреть не захочется. Всю ночь протрепались, неделю почти не расставались, сейчас, можно сказать, она ко мне уже переехала… в какой-то степени, — добавил Баринов, вспоминая, как долго Ирка не решалась перевезти вещи и как он сам, попросив друга подъехать на машине, перевез ее вместе со всей одеждой, обувью и косметикой. Ирка все равно почти каждый день заходила к матери, иногда Баринов тоже у них ночевал.

— Очень интересно, — сказал фатумолог. — Теперь анкета. Только думайте как следует и никуда не спешите.

Баринов придвинул было к себе анкету, но поднял глаза на фатумолога.

— Слушайте, я совсем забыл: деньги-то мне, наверное, с самого начала надо было отдать?

— Нет, после. — Фатумолог говорил о деньгах совершенно спокойно. — Вы, конечно, мне симпатичны, и вообще ко мне чаще всего приводят сильных людей. Я же говорю — судьба. Но деньги мне у вас все равно придется взять — во-первых, вы хорошо знаете, что такое гонорар, а мне тут на неделю работы, а во-вторых, из теории имманентности следует, что за все приходится платить. Если не отдадите денег, вы меня не послушаетесь. И потом, мы думаем о своем журнале, это я вам могу сказать как коллеге.

— Возьмете?

— В журнал? Нет, он будет совсем научный. Сами не захотите. А средства нужны — бумага, почта. Вы сидите заполняйте, я пойду в ту комнату статью писать. Как закончите, позовите. Игорь меня зовут. Фамилия — Малахов.

— Андрей, — коротко представился Баринов, закурил и углубился в анкету.

Это была действительно та еще анкета, размноженная на ксероксе, раскинувшаяся на шести листах. Сзади был подколот один пустой.

«Перечислите пять самых значительных событий в вашей жизни, желательно с точными датами».

Баринов задумался. Что за глупости! Он написал дату рождения, год, когда сочинил первые стишки, месяц возвращения из армии, день, когда впервые ударил человека по лицу за свинство и, подумав, день, когда на его глазах человек бросался под поезд. Это было в метро, и его удержали.

— Игорь! — крикнул он в другую комнату. — Можно шестую дату?

— Нежелательно, — ответил фатумолог. — Укажите в сноске.

Баринов сделал сноску «Нежелательная дата» и указал еще один день, но передумал и густо зачеркнул.

«Подробно опишите квартиру, в которой вы живете, а также лестницу, лифт и подъезд».

Ни фига себе, подумал Баринов. У Ахматовой он читал о том, что вернее всего забывается виденное ежедневно. Тем не менее он со скрипом нарисовал план квартиры, описал лифт с надписью «Кровь людская — не водица» и лестницу с невесть как вделанными в потолок спичками, вокруг которых чернели пятна копоти. Напрягшись, он вспомнил, что у лестницы, ведущей к лифту, была выщерблена предпоследняя ступенька.

Далее он ответил, какие качества больше всего ненавидит в себе и ценит в окружающих. Кое-что совпало.

«Как вы оцениваете свое здоровье?»

Свое здоровье Баринов оценивал хорошо. Он написал бы «отлично», но боялся сглазить.

«Какими ритуалами сопровождается ваш выход из дома и возвращение с работы?»

Ага, смекнул Баринов. Значит, это не у меня одного. Рядом с вопросом стояла звездочка.

— Игорь! — крикнул он. — Извините, что означает звездочка?

— Если не хотите, можете не разглашать.

— Ясно, — сказал Баринов и написал: «Перед ящиком с газетами всегда дотрагиваюсь до стены. Осталось от ожидания повестки». Еще кое- что он вспомнил, отвечая на другие вопросы, и дописал.

«Какие приметы (числа, сны, страхи) обычно сбывались?»

Баринов задумался. В снах его чаще всего пугали дети-дебилы, однажды ему приснилась целая армия из таких детей. Сны обычно не сбывались, но, если снилось что-то особенно хорошее, ощущение счастья было таким полным, что оставалось на весь день. Во сне он все переживал острее и написал об этом. Приметы тоже были, а счастливым числом он из чистого нонконформизма считал тринадцать.

На вопрос о страхах он ответил, что боится больше всего за семью и ближайших друзей, но составителя анкеты, видимо, интересовало не это. Разоткровенничавшись, он написал, что боится уродов, идиотов, болезней — своих и чужих, иногда — темноты, из вещей социальных — тюрьмы, еще боится одинокой старости и недовольства собой. Бессмысленности жизни. Тут он вспомнил, что по теории имманентности бессмысленной жизни не бывает, но зачеркивать не стал.

«Чего вам достаточно, чтобы перестать общаться с другим человеком?»

Бестактности, подумал Баринов. Фу, как тривиально. Повышенного внимания к чужим слабостям, но это ведь и мой грех. Игры на чужих слабостях — вот это будет вернее. Самоупоения. Заглазных разговоров. Если кто женщину ударит. Ну и еще кое-что, по мелочи.

«Случалось ли вам получать подтверждения своих предчувствий?»

Баринов хотел было воспользоваться звездочкой, но плюнул на суеверия и написал, что да, случалось. Он всегда предчувствовал свою болезнь, новое увлечение и разнос от начальства. В последнем иногда ошибался, ибо начальство было непредсказуемо.

«Перед кем вы чаще всего чувствуете себя виноватым?»

— Игорь! — крикнул Баринов. — Тут подозрительно мало вопросов о невесте. Простите, что отрываю, но, может, вы не ту анкету дали?

— Ради Бога, я не так уж занят, — сказал фатумолог из другой комнаты. — Анкета на всех одна.

Баринов написал, что чувствует себя виноватым перед всеми бездомными, перед одной девушкой, сделавшей от него аборт и до сих пор не вышедшей замуж, и перед нищими в метро. Еще он чувствовал вину перед всеми, кто обязан был подниматься на работу рано утром и работать от звонка до звонка, а также перед людьми физического труда.

«От каких своих качеств вы можете избавиться?»

Вот как, удивился Баринов. Не недостатков, а качеств, и не хотите, а можете. От всех, чуть не написал он, — если потребуется, все можно. Подумавши и снова закурив, он написал: «От лени, от сонливости, от чревоугодия и неспособности к большому бизнесу. От остальных — в зависимости от того, как припрет».

Давно он так интенсивно не работал головой. Анкета скакала от детских потрясений к описанию машины, которую Баринов хотел бы иметь, от даты знакомства с любимой (на данный момент) девушкой до просьбы описать занавески в рабочем кабинете. Через час, привыкнув к странностям анкеты, Баринов добрался до последнего пункта:

«С какими понятиями (вещами, запахами) чаще всего связывается ваше представление о счастье?»

Хватили, поморщился Баринов. Он стал перечислять: снежные сумерки с мягкой погодой, светло-синим свечением неба и горящими окнами, с детворой, катающейся на санках. Весенний вечер во дворе, опять же с детьми, играющими в классики, гоняющими ногой банку из-под гуталина. Теперь, кажется, таких банок нет. Жаркий летний день, опущенные голубые занавески, ландыши в майонезной банке на столе, стакан холодной воды, никуда не надо бежать. Все здоровы, он лежит на диване, за окном холодно, в комнате тепло, телевизор разговаривает, Ирка вяжет рядом. Опять же лето, он идет из булочной через дворы… Места на ответ — почти страница — едва хватало, и он вписал еще цветение сирени в огромном пустом парке, лес с грибами и пруд около дома с рыболовами, с детьми в колясках, с кормлением уток сладкой булкой из ближайшей булочной. Все это — при условии мирного времени и чистой совести.

На последнем листе было только:

«Какие пять вопросов вам НЕ задали? (Без ответов)».

Баринов хотел было схохмить (например: «Не хочется ли вам в сортир?» — а ему хотелось), но он вполне серьезно выписал пять вопросов, которые ожидал встретить и не нашел. Один был о любимой книге (фильме), но указывать «Уленшпигеля» он не стал, а с фильмом и сам затруднился.

— Все? — странно вовремя спросил Малахов из другой комнаты.