— Позвольте мне высказаться, — сказал я. — Я не против мобилизации лошадей, но решительно возражаю против расстрела городского головы. Он встречал меня хлебом-солью.

Ерофимов вскочил.;

— Вас встречал, а меня нет?!.

— Это дело поправимое, — сказал я и, присев к столу, написал:

Подписывая бумагу, Ерофимов добавил от себя: «Иначе вы будете расстреляны, а дом ваш сожжен».

— В официальных посланиях, — сказал я Ерофимову, — подобные вещи не пишут. Иначе оно будет недействительно. — И, переписав письмо в первоначальной редакции, я отослал его с ординарцем.

— Далее, — обратился я к Ерофимову, — решительно возражаю против заключения в тюрьму десяти буржуев. Такие вещи может решить только ревтрибунал.

— Ревтрибунал, — самодовольно сказал Ерофимов, — это мы. Город в наших руках.

— Ошибаетесь, товарищ Ерофимов. Что такое мы? Ничтожная пара — комендант города и его адъютант. Трибунал назначается Реввоенсоветом Восточного фронта. Разве вы хотите, чтобы вас поставили к стенке?

— Ну ладно, — со вздохом отозвался Ерофимов, — но повальный-то обыск в городе нам никто не запретил?

— На основании декрета от 18 июня сего года, — ответил я, — массовый обыск может быть проведен лишь с согласия местного ревкома или совдепа. Их у нас еще не имеется, так что оставим это дело на потом.

— Вы ангел, — сказал Ерофимов нежно, — без вас бы я влип как кур во щи! А свободную торговлю мы можем прикончить?

— Большинство из тех, кто приезжает сюда торговать, — объяснил я, — это народ из деревни, мужики, которые не умеют ни читать, ни писать. Надо научить их грамоте, тогда они смогут читать наши приказы и понимать, в чем дело. После этого можно будет издать, например, ваш приказ о мобилизации лошадей. Кстати, скажите мне, товарищ Ерофимов, почему вы так упорно настаиваете на мобилизации лошадей? Разве вы собираетесь реорганизовать свой полк в кавалерийскую часть? Так ведь для этого есть инспектор по формированию советских войск левобережной группы.

— Ей-богу, вы правы, товарищ Гашек, — сказал Еро-фимов со вздохом. — Что же мне остается делать?

— Учить народ грамоте, — ответил я. — А я пока что пойду поглядеть, как ведут себя ваши молодцы. Не затеяли ли они каких-нибудь глупостей и как расквартированы.

Я вышел и отправился бродить по городу. Партизанский полк вел себя образцово: никого не обижал, сдружился с населением, попивал чаи, варил пельмени, щи, борщ, делился своей махоркой и сахаром с хозяевами. Словом, все было в порядке. Я дошел до Малой Бугульмы, где помещался первый батальон полка. Там тоже была идиллия: пили чай, ели борщ и вели себя, как рыцари.

Вернувшись поздно вечером, я увидел на углу свеженаклеенный приказ. В нем стояло:

Придя к Ерофимову, я увидел у него городского голову. Кроме хлеба и соли, которые лежали на столе, голова принес несколько бутылок водки. Ерофимов был в хорошем настроении, обнимался с головой и закричал мне:

— Видел, как я выполнил твой совет? Сам ходил в типографию. Прямо с наганом — шасть! Говорю заведующему: зараз напечатай, голубок, а то я тебя, сукина сына, на месте укокошу. Трясется, сволочь, читает и опять трясется, а я бац в потолок. И напечатал-таки, славно напечатал. Грамота — это первое дело. Издашь приказ, все читают, всем понятно, и все довольны. Верно, голова? Пей, товарищ Гашек.

Я отказался.

— Будешь пить или нет? — закричал Ерофимов.

Я вытащил револьвер и выстрелом разнес вдребезги бутылку с водкой. Потом прицелился в своего начальника и сказал вразумительно:

Сейчас же марш спать, или…

— Иду. Уже иду, голубок. Ей-богу, иду. Я только так, повеселиться, погулять маленько.

Я отвел Ерофимова спать и, вернувшись, сказал голове:

— На первый раз я вам прощаю. Идите домой и радуйтесь, что так легко отделались.

Ерофимов спал до двух часов следующего дня. Проснувшись, он послал за мной и, недоверчиво поглядывая на меня, спросил:

— Кажется, ты вчера хотел меня застрелить?

— Да, — сказал я, — я хотел только сделать то, что сделал бы с тобой ревтрибунал, узнав, что ты, комендант города, пьянствуешь.

— Голубок, ты этого никому не рассказывай. Я больше не буду. Буду учить народ грамоте.

Вечером явилась депутация от окрестных деревень — шесть баб от шестидесяти до восьмидесяти лет и пять стариков в том же возрасте. Все они кинулись мне в ноги.

— Отпусти душу на покаяние, отец родной! За три дня грамоте не выучимся. Голова не варит. Кормилец наш, пожалей нашу старость!

— Приказ недействителен, — сказал я, — это все наделал дурень Ерофимов.

Ночью приходили еще депутации, а к утру всюду были вывешены и разосланы с нарочным по уезду плакаты. Содержание их было такое:

Я смог это сделать, потому что ночью в город прибыл Петроградский рабочий конный полк, который привели мой бравые чуваши.

Смещенный мною комендант города Ерофимов дал приказ своему полку выступить из Бугульмы в боевом порядке и расположиться за городом, а сам пришел попрощаться со мной.

Я заверил его, что, если он попробует снова затеять какое-нибудь бесчинство, я велю полк разоружить, а его самого передам ревтрибуналу Восточного фронта. Игра пошла в открытую.

Ерофимов, со своей стороны, оповестил меня с исчерпывающей откровенностью, что как только Петроградский конный полк покинет город, он явится и повесит меня на холме около Малой Бугульмы, откуда я буду хорошо виден со всех четырех сторон.

Мы подали друг другу руки и расстались добрыми приятелями…

В наши дни дикие гуси — мало популярный вид транспорта. Это учел французский режиссер Ляморисс, создавая фильм-сказку для детей.

Полвека назад шведская писательница Лагерлеф, чтобы познакомить детей с природой и достопримечательностями родной страны, выбрала для этого увлекательную форму сказки. Кто не знает «Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями»? У Ляморисса диких гусей заменил аэростат, мальчика Нильса — сын режиссера, маленький Паскаль, а сказку — сказочный фильм о Франции.

Паскаль один много раз подымался на воздушном шаре и летал над Францией в поисках приключений. Отец Паскаля следовал за воздушным шаром на вертолете, переоборудованном в летающую кинокамеру. Ляморисс истратил все деньги на осуществление своей затеи. С выпуском фильма «Необыкновенное путешествие Паскаля на воздушном шаре» Ляморисс с лихвой вернет затраты. Он ожидает сказочных дивидендов.

Но кто бы вернул Лямориссу сына в случае катастрофы?

В западной прессе приходится подчас читать об удивительных и нелепых рекордах: то о состязании обжор, то о соревнованиях пианистов, победителем которых считается… дольше всех играющий. Обычно чемпион конкурса едоков рискует лишь потерей аппетита, у победителей «фортепьянного марафона» пропадает вкус к музыке, спортсмены же, решившие сделать бизнес на нездоровых интересах публики, играют со смертью.